Последняя индульгенция - Миермилис Стейга

– Кто там? – сердито спросила тетя Амалия. – Он тут не принимает, идите на работу и там ждите.

Улдис не расслышал ответа, но женский голос за дверью показался Улдису знакомым. Он быстро надел тренировочный костюм, сунул ноги в тапочки и вышел.

Ирена Канцане стояла в коридоре и, казалось, не собиралась уходить. Серьезное лицо ее было грустно, но выражало решимость. Она была в синей куртке, тяжелых башмаках, на глазах – темные очки. На полу рядом стоял туристский рюкзак. Выглядела она так, словно собралась путешествовать с «автостопом».

Улдис сначала смутился, потом улыбнулся.

– Я был у вас в гостях, и вы меня все же не выгнали. Отвечу тем же. Проходите в комнату.

– Только поэтому? – Ирена принужденно рассмеялась, но не заставила упрашивать себя. Подхватив тяжелый рюкзак, критически оглядела свои башмаки, перевела взгляд на чистый пол, тщательно вытерла ноги, вошла в комнату и уселась у небольшого столика.

– Придется немного обождать, – извинился Улдис, скрываясь в другой комнате. Вскоре он вернулся одетым и причесанным.

– Могу предложить кофе.

– Спасибо, нет, – отказалась Ирена. – Сперва хочу извиниться, что так вломилась к вам, но дежурный в отделе сказал, что на работе вас сегодня не будет.

– Да, я только ночью приехал.

– Во-вторых, мне очень хотелось этот последний на свободе разговор с вами провести в домашней обстановке, – она подавила вздох. – У меня в этой области свои воззрения. Вот, возьмите, – она не дала Улдису времени возразить. – Это мои собственноручные показания. Юридически это называется «явка с повинной». В тот раз я не была с вами полностью откровенной, и пожалела об этом, когда узнала то, что знаю теперь. Да, старший лейтенант Стабиньш, я воровка, злонамеренно использовавшая свое служебное положение. Хотя доставалось мне очень немного. Но сообщницей убийцы я никогда не стану. Я помогала директору Зале организовать аферу с левым товаром, я подсунула Зиедкалнс накладные на подпись. Она, бедная, ничего не знала. Тогда я поняла, что Зиедкалнс использовали, как надежную ширму, на нее никогда не пали бы подозрения. Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.

Стабиньш кивнул.

– Мы только не знали, что вы так тесно связаны с этим.

– Теперь будете знать, – вызывающе сказала она. – После смерти Ольги меня стали одолевать сомнения и угрызения совести. Но я все еще не понимала, что эти левые операции могут быть как-то связаны с этой смертью. В тот раз я сказала вам, что не верю в это. Тогда это было правдой. Но я доискивалась. У меня была причина искать. Я знала, кто звонил Ольге и назначил ей встречу. Кое на что я в тот раз вам намекнула, но сказать открыто боялась, своя рубашка ближе к телу. А теперь мне все равно, – она говорила жестко и безжалостно. – Я знала, что все важные разговоры Зале записывает на магнитофон (Стабиньш усмехнулся). Не смейтесь. Она все всегда делает с расчетом, обдуманно, и если потом кто-нибудь попробовал бы выйти из повиновения, у нее был бы козырь – запись. Я знала: если гибель Ольги связана с торговыми делами – без записи не обошлось. Искала, искала. Дома такие вещи не держат. В магазине? Тогда только в таком месте, куда можно добраться и после опломбирования магазина. В подвале я проверила все ящики, ощупала все кирпичи, и в конце концов за одним из них нашла, – она вынула из сумки бумажный сверточек. – Это последняя надежда Зале, последняя индульгенция и последний шанс остаться в живых, если ее разоблачат. Но сейчас этот ролик обратится против нее. Прослушав запись, я поняла, какую ужасную роль сыграла в этом деле сама. У всего, даже у подлости есть границы. Молчать я больше не имела права. И так уж молчала слишком долго. И вот я пришла. Арестуйте! Я больше не боюсь. Я рассказала вам почти все, – она вздохнула, – Я понимаю – овации не будет, и просить жалости я не стану. Скорее наоборот. В свое время я хотела стать судьей. И вот мечта своеобразно исполнилась. Мой первый приговор жесток, но справедлив. Я осудила себя со всей строгостью и требую наказания. Не говорите ничего. И еще – последнее. Вы, Улдис, должны это знать. Это не смягчающее обстоятельство, и я не попрошу о смягчении, но только… не считайте, Улдис, что я непоправимо испорчена, безнадежно пала. Это очень важно для меня, потому что… – она на миг запнулась, – мне не безразлично, что вы обо мне думаете…

Наступила тишина. Улдис долго смотрел на Ирену и не знал, что ей сказать. Наконец опустил глаза.

– Арестовывать, Ирена, я вас не арестую, – сказал он тихо. – Хотя ради вашей же безопасности это стоило бы сделать. Но я не могу. Пойдемте в прокуратуру, к следователю Розниексу. Он умный человек. Он что-нибудь придумает, – Улдис подошел к телефону, набрал номер. – Привет, старик, это я, – голос его звучал невесело, скорее мрачно.

– Улдис, ты? Тебя сам бог послал! – радостно откликнулся голос Розниекса. – Давай сюда быстрее! Есть кое-что интересное!

– Что именно?

– Хотя бы то, что ночью Вершинин привез Паэглите вместе с одним контрабандистом из той же компании. Прямо из Лиепаи.

Улдис помолчал, глядя на Ирену, потом сказал:

– Мелочь – твоя Лиесма. Я привез данные поинтересней… а только что установил еще один важный факт. Кажется, скоро мы и в самом деле кончим с этим делом.

Сейчас буду у тебя.

– Идемте, – сказал он Ирене, уже ожидавшей в прихожей.

XXXVI

Гости были и жданными, и нежданными. Арию давно уже донимали дурные предчувствия. Но для страха, казалось, причин не было. По характеру своему Ария была чересчур нерешительна и слаба, чтобы переоценить или изменить что-то в своей жизни. Она, как обруч, катилась по склону вниз, хотя понимала, что внизу – трясина, в которой можно не только увязнуть, но и утонуть, но не находила силы остановиться.

Ее не очень радовали деньги, приходившие, как проценты, за каждую проданную вещь. Страх был сильнее. Но клиентки требовали товар, как одержимые, и Лиесма едва поспевала доставлять его Арии. Однажды она уже совсем решила бросить все и бежать куда глаза глядят. Но снова не хватило решимости.

Потом внезапно погорел Эгон. Лиесма прибежала в салон предупредить, чтобы спрятала все, что можно. Ария дрожала, как осиновый лист, ежечасно, ежеминутно ожидая, что за ней придут. Лиесма исчезла. Ария не спала ночами, и наконец решила: хватит, конец на вечные времена. Отныне ни одного кольца, ожерелья, сережки. Все! Но Лиесма, искусительница, появилась снова. Веселая и уверенная, как раньше. Принесла новые вещички – больше, чем раньше. Ария едва не лишилась языка.

– Что ты на меня вытаращилась, как курица на ячменное зерно! Эгон не мог не погореть: милиция давно сидела у него на хвосте. Слишком осмелел, разгулялся. Яшка предупреждал его, чтобы не брал больше товара и списался с судна. А этот уперся. Тогда Яшка решил рубить концы. Сам позвонил таможенникам. Мы знали, что Эгон за собой никого не потянет. Ему невыгодно. Некому будет носить передачи. Это ведь так: чем больше компания, тем больше шума, и получишь больше, – так рассказывала Лиесма. Ария слушала, не зная, верить или нет. Она не знала, кто такие Эгон и Яшка. Она даже не знала, что Лиесму зовут Лиесмой, как ее фамилия, где живет…

Эдит приходила реже и держалась, как супруга большого начальника. Делала прическу, маникюр, интересовалась жизнью и, как бы между прочим, делами фирмы, как она это называла. Иногда и она приносила для продажи ценную вещичку. Об Эдит Ария совсем ничего не знала. Зато Эдит знала об Арии куда больше, чем Арии хотелось бы.

Ария работала у самого окна, и в случае тревоги должна была убрать вазочку для цветов, всегда стоявшую на ее столике слева.

Но сегодня ей не пришлось даже идти на работу.

Они пришли рано утром, на зорьке. Ария еще спала. Хорошо хоть, что муж успел отправить детей в школу.

Пришли четверо, одетые в штатское. С ними был дворник, председатель домового комитета и участковый инспектор. Ария не сопротивлялась, не устраивала сцен, выполняла все, что требовали. Отвечала на вопросы. Она добровольно провела их на чердак и отдала спрятанную за трубой последнюю партию товара. Рассказала все, что знала. И ей на самом деле стало легче.

Больше не надо было думать о своей судьбе, бороться с совестью. Не надо было дрожать, принимая очередной товар или продавая вещи клиентам. И не придется впредь думать и о том, как обслужить семью – мужа и детей: что сварить на обед, как обстирать, как приготовить уроки, как успеть сделать все – дома и на работе. Это осталось позади. Начиналась совсем другая жизнь – угрюмая, серая, может быть, бесконечно однообразная, но без забот. Ария чувствовала себя, как пловец, долго и безуспешно боровшийся с течением, совсем обессилевший и наконец вцепившийся в бревно и позволивший потоку нести себя, куда придется.

«Так это и должно было кончиться», – без малого с облегчением вздохнула она, сидя, бледная и заплаканная, на диване и держа в руке стакан воды.