Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня занимает здесь сопоставление двух судеб — С. Н. Трубецкого и Николая II. В годы, когда С. Н. пытается создать модель общества, основанную на высших духовных и интеллектуальных ценностях, он остро переживает происходящие события. Но Николай II, в силу его положения, находится в еще более тяжелой ситуации. На него, прежде всего, обрушиваются ужасные события и несчастья. Его окружают сторонники жесткого курса, «силовики», как мы их сейчас называем. «Ходынка», «Кровавое воскресенье», убийства террористами его министров, его брата, рождение сына-наследника (1904), больного неизлечимой гемофилией и, наконец, поражение в войне с Японией, потеря доверия народа - все это невыносимый груз для психики человека. Он еще хорошо держится! И тут — гибель флота у острова Цусима!.. С. Н. настолько остро переживает эти ужасные события, что здоровье его оказывается подорванным. Консилиумы врачей предписывают ему уход от волнений общественной деятельности. А он пишет статью в «Московской неделе»: Теперь совершилось последнее: у России нет флота, он уничтожен, погиб весь в безумном предприятии, исход которого был ясен всем. Умер ли русский патриотизм, умерла ли Россия? Где же живые силы, ее исполинские силы, ее гнев и негодование? Или она разлагающийся труп, падаль, раздираемая хищниками и червями... Час пробил. И если Россия не воспрянет теперь, она никогда не поднимется, потому что нельзя жить народу, равнодушному к ужасу и позору!.. Полгода назад еще раздавались голоса, говорившие, что поражения на Дальнем Востоке не наши поражения, а поражения нашей бюрократии. Но можем ли мы, имеем ли мы право успокаиваться на этом, особенно теперь, когда наша армия разбита, когда русский флот уничтожен, когда сотни тысяч людей погибли и гибнут? Мы-то русские или нет? Армия наша русская или нет? И, наконец, миллиарды, которые тратят, принадлежат России или бюрократии? И, наконец, самая бюрократия, самый строй наш, который во всем обвиняют, есть ли он нечто случайное и внешнее нам, независящее от нас приключение? Если причина в нем, то снимает ли это с нас наш стыд, нашу вину, наше горе, наш долг и нашу ответственность?.. Так, как мы жили до сих пор, мы больше не можем, не должны жить, не хотим жить. Теперь всякое промедление в созыве народных представителей было бы не ошибкой, а преступлением. Организационное бюро земских съездов признало необходимым созвать общеземский съезд 24 мая 1905 г. в Москве с целью выработать обращение к верховной власти. На этот съезд был особо настоятельно приглашен С. Н. (который не был «земским гласным»). Реакция Николая II была, как обычно для него, парадоксальной — было образовано особое Министерство полиции во главе с Треповым («в ответ на народное бедствие — учреждение полицейской диктатуры...» говорили делегаты съезда). Земской съезд 24 мая 1905 г. принял петицию на имя Николая П. Вот ее текст: Ваше Императорское Величество! В минуту величайшего народного бедствия и великой опасности для России и самого Престола Вашего, мы решаемся обратиться к Вам, отложив всякую рознь и все различия, нас разделяющие, движимые одной пламенной любовью к Отечеству. Государь! Преступным небрежением и злоупотреблением Ваших советчиков Россия ввергнута в гибельную войну. Наша армия не могла одолеть врага, наш флот уничтожен, и грознее внешней разгорается внутренняя усобица. Увидав вместе со всем народом Вашим все пороки ненавистного и пагубного приказного строя, Вы положили изменить его и предначертали ряд мер, направленных к его преобразованию. Но предначертания эти были искажены и ни в одной области не получили надлежащего исполнения. Угнетение личности и общества, угнетение слова и всякий произвол множатся и растут. Вместо предуказанной Вами отмены усиленной охраны и административного произвола, полицейская власть усиливается и получает неограниченные полномочия, а подданным Вашим преграждается путь, открытый Вами, дабы голос правды мог восходить до Вас. Вы положили созвать народных представителей для совместного с Вами строительства земли, и слово Ваше осталось без исполнения, несмотря на все грозное наличие совершающихся событий, а общество волнуют слухи о проектах, в которых обещанное Вами народное представительство, долженствовавшее упразднить приказный строй, заменяется сословным совещанием. Государь! Пока не поздно, для спасения России, во утверждение порядка и мира внутреннего, повелите без замедления созвать народных представителей, избранных для сего равно и без различия всеми подданными Вашими. Пусть решат они, в согласии с Вами, жизненный вопрос Государства, вопрос о войне и мире, пусть определят они условия мира, или отвергнув его, превратят эту войну в войну народную. Пусть явят они всем народам Россию, не разделенную более, не изнемогающую во внутренней борьбе, а исцеленную, могущественную в своем возрождении и сплотившуюся вокруг единого стяга народного. Пусть установят они в согласии в Вами обновленный государственный строй. Государь! В руках Ваших честь и могущество России, ее внутренний мир, от которого зависит и внешний мир ее, в руках Ваших Держава Ваша, Ваш Престол, унаследованный от предков. Не медлите, Государь! В страшный час испытания народного велика ответственность Ваша перед Богом и Россией!. Представители Земств просят царя о личной встрече. Царь считает желательным присутствие на этой встрече С. Н. Трубецкого. Встреча состоялась 6 июня в Петергофе в Александрийском дворце. Ольга Николаевна так описывает эту встречу [1]: ...Сережа рассказывал, что, когда царь вышел к ним, и он увидал его испуганное и взволнованное лицо и глаза («эти чудные, загадочные огромные глаза с выражением жертвы обреченной») и нервные подергивания, ему стало страшно жаль его, жаль, как студента на экзамене, захотелось прежде всего ободрить, успокоить его. Он невольно заговорил с ним ласковым, отеческим тоном...Перед выходом царя депутатов много раз предупреждали, что царь не любит «речей», и чтоб с ним избегали впасть в тон речи и говорили бы просто, в разговорной форме.
Сережа так удачно попал в «тон» и говорил с такой горячностью и задушевностью, что старик Корф плакал, а Новосильцев и Львов говорили, что с трудом держались. Присутствовавшие рассказывали, что когда Государь вошел и встал поодаль, всех охватило чувство бездны, лежащей между ними, но по мере того, как Сережа говорил, расстояние сглаживалось, выражение Государя стало меняться, он улыбался и поддакивал, особенно в том месте, где Сережа говорил против сословного представительства.... Здесь я остановлюсь: не было магнитофонов. Речь Сергея Николаевича была записана потом, по памяти его самого и тех, кто был на приеме. Тут у меня большой опыт — устная, импровизационная речь очень плохо «ложится на бумагу». При такой записи речь невольно редактируется. Исчезают интонации, акценты и паузы. И в этом случае из записанного текста трудно понять «механизм» необычайно сильного впечатления от этой речи у слушателей и, прежде всего, у царя. Смысл речи соответствовал Петиции съезда. «Мелодия>» речи не сохранилась. И я не хочу приводить записанный несколько дней спустя ее текст. Главный смысл этой речи — необходимость созыва народных представителей от всех слоев общества, а не только от двух сословий — дворян и крестьян. С. Н. говорил царю: ...единственный выход из всех этих внутренних бедствий... созыв избранников народа... однако не всякое представительство может служить тем благим целям, которые Вы ему ставите. Ведь оно должно служить водворению внутреннего мира, созиданию, а не разрушению, объединению, а не разделению частей населения, и наконец, оно должно служить «преобразованию государственному», как было сказано Вашим Величеством... Нужно, чтобы все Ваши подданные равно и безразличия — чувствовали себя гражданами русскими, чтобы отдельные части населения и группы общественные не исключались из представительства народного, не обращались бы тем самым во врагов обновленного строя, нужно чтобы не было бесправных и обездоленных. Мы хотим, чтобы все Ваши подданные, хотя бы чуждые нам по вере и крови, видели в России свое отечество, в Вас — своего Государя, чтобы они чувствовали себя сынами России и любили бы Россию также, как мы ее любим. ...Поэтому также нельзя желать, чтобы представительство было сословным: как Русский Царь — не Царь дворян, не Царь крестьян или купцов, не Царь сословий, а Царь всея Руси, так и выборные люди, от всего населения призываемые, чтобы делать совместно с Вами Ваше Государево дело, должны служить не сословным, а общегосударственным интересам. Сословное представительство неизбежно должно возродить сословную рознь там, где ее не существует... Именно в этом месте, как отмечено выше, Николай наиболее прочувственно положительно реагировал. Именно об этом в своем ответном слове царь сказал: ...отбросьте Ваши сомнения: моя воля — воля царская — созвать выборных от народа — непреклонна.... Но через две недели (как отмечает Ольга Николаевна) царь Николай II столь же положительно реагировал на обращение депутации Курского дворянства, утверждавших, что собирать нужно представителей только этих «основных» сословий. Он сказал им [1]: Я зполне сознаю ту пользу, которую может принести в будущем законно-совещательном учреждении присутствие двух основных земельных сословий, дворянства и крестьянства. С. Н. потряс царя, но это потрясение ничего не изменило — выбор между Сыном Человеческим и Драконом оказался в пользу Дракона. Но речь С. Н. Трубецкого имела, однако, очень важный результат. Как сказано в начале этого очерка, в завершении приема царь предложил С. Н. изложить его предложения по «университетскому вопросу» в особой записке. Записка была подана через министра двора барона Фредерикса 21 июня 1905 г. А потом молчание — никаких известий. Можно было не удивляться — примеров царского непостоянства было множество. Обстановка в университетах страны накалялась. Ректор Московского Университета профессор А. А. Тихомиров предлагал резко усилить влияние полиции в университете. В министерстве обсуждалась возможность полного разгрома университетов, увольнения всех студентов и профессоров. И вдруг... 27 августа было опубликовано правительственное сообщение о даровании университетам автономии, о полном принятии предложений князя С.Н.Трубецкого... На самом деле, это был первый случай принятия радикальной реформы. Это решение произвело сильное впечатление в стране. Естественно возникло мнение, что выборным ректором Московского Университета должен стать С. Н. Трубецкой. Это было естественно. Но состояние здоровья С. Н. было крайне тревожным. Сам он говорил, что профессора Медицинского факультета знают это и объяснят членам Университетского Совета, что должность ректора для С. Н. может быть, поэтому, непосильной. Но в таких ситуациях люди не властны. Предотвратить избрание С. Н. было невозможно. Его встречали овациями и профессора и студенты. Это были дни ликования в Университете. О. Н. пишет: «1 сентября, к вечеру, брат Сергей Николаевич выехал из Меньшова в Москву и прямо с поезда проехал к Николаю Васильевичу Давыдову, у которого в это время собралось несколько человек профессоров: В. И. Вернадский, П. И. Новгородцев, А. А. Мануйлов, Б. К. Млодзеевский, М. К. Спижарный, А. Б. Фохт и В. М. Хвостов. Н. В.Давыдов рассказывает, что С. Н. долго не приезжал, так как поезд почему-то опоздал. „Раздался звонок у входной двери: было ясно, что это — Трубецкой; все мы примолкли и в великом волнении ждали его появления, а когда он вошел, то все, не сговариваясь, по какому-то общему неудержимому побуждению, встретили его аплодисментами". На следующий день состоялись выборы: в результате оказалось, что С. Н. получил 56 избирательных и 20 неизбирательных шаров. В ответ на шумные, долго не смолкавшие аплодисменты и приветствия С. Н. сказал: Вы оказали, господа, мне великую честь и возложили на меня великую обязанность, избрав меня ректором в такой тяжелый и трудный момент. Я высоко ценю эту честь и понимаю всю возлагаемую на меня ответственность и сознаю все трудности, выпадающие на мою долю. Положение в высшей степени трудное, но не безнадежное. Мы должны верить делу, которому служим. Мы отстоим университет, если мы сплотимся. Чего бояться нам? Университет одержал великую нравственную победу. Мы получили разом то, чего ждали: мы победили силы реакции. Неужели бояться нам общества, нашей молодежи. Ведь не останутся же они слепыми к торжеству светлого начала в Университете. Правда, все бушует вокруг... волны захлестывают: мы ждем, чтоб они успокоились. Мы можем пожелать, чтобы разумные требования русского общества получили желательное удовлетворение. Будем верить в наше дело и нашу молодежь. Та преграда, которая нам раньше мешала дать молодежи свободно организоваться и войти с ней в правильные сношения, теперь пала. Тот порядок, который нельзя было ранее осуществить, получил возможность осуществления. Мы должны осуществить его совокупными нашими усилиями. Нам надо быть солидарными и верить в себя, в молодежь, и в святое дело, которому мы служим! Я прошу, я требую от вас деятельной мне помощи. Совет ныне есть хозяин Университета! Гром несмолкаемых рукоплесканий, совершенно необычных в деловых светских заседаниях, был ему ответом. „Все были потрясены до глубины души, вспоминает П. Новгородцев, и подходили к нему, чтобы поблагодарить, пожать руку и сказать, что верят, как и он, в светлые дни университета, в силу товарищеской солидарности и любви молодежи. Но то, что говорил он об университете, не говорил ли он обо всей России?.. И разве он не имел основания так говорить?.. Ни для кого не тайна, что требования университетов были удовлетворены только благодаря его нравственному влиянию. Как же мог он не верить в силу светлого начала по отношению ко всей России?"» Чрезвычайное напряжение этих дней еще больше подорвало его здоровье. Ольга Николаевна восприняла его выборы в ректоры как смертный приговор. Она видела его состояние. Его мучили пророческие кошмары. О. Н. пишет: «Все лето он страдал приливами в голове и какой-то особенной тошнотой. Лицо у него было постоянно красное и глаза красные... Помимо напряженной работы по университетским и общественным делам, весь последний год его сильно удручало положение его собственных дел: он не знал, как свести концы с концами. А, главное, он ясно сознавал, в какую бездну мы летели... Помню, как однажды, вернувшись из Москвы, утомленный и измученный, он в какой-то тоске метался по комнате, кидаясь то на диван, то на кресло, с какими-то стонами. На мой вопрос: „Что с тобой?" он, с ужасной тоской во взгляде, ответил: „Я не могу отделаться от кровавого кошмара, который на нас надвигается"... Кошмары преследовали его по ночам. Помню один сон, о котором он не раз рассказывал при мне, с одинаковым мистическим ужасом... Он видел себя ночью на вокзале, с чемоданом, у столба платформы в ожидании поезда. Горели фонари, и при свете их он видел огромную толпу, которая спешила мимо него. Все знакомые, родные лица, и все непрерывно двигались в одном направлении к огромной, темной бездне, которая - он знал - там, в этой зале, куда все спешат и стремятся, а он не в силах им этого сказать, их остановить...» [1, с. 158]. Провозглашение автономии Университета, ликования студентов по поводу выбора ректора уже не смогли остановить революционные настроения. Аудитории Университета наполнялись множеством людей, не имеющих отношения к университету. Шли митинги. 19 сентября помощник ректора А. А. Мануйлов (встреченный аплодисментами!) обратился к студентам с речью о недопустимости сходок в аудиториях в часы, когда в них должны происходить лекции... Сходки однако продолжались... 21 сентября... снова начался наплыв массы посторонней публики... когда занятых помещений оказалось недостаточно, собравшиеся проникли в некоторые запертые помещения... Тогда Совет Университета, под председательством С. Н., признал необходимым временно закрыть университет... На следующий день (22 сентября) на Моховой у университетских ворот стали собираться студенты... На просьбу студентов разрешить им собраться в одной из аудиторий для обсуждения создавшегося положения, С. Н. ответил согласием, но под непременным условием недопущения в университет посторонней публики. В Юридическую аудиторию собралось 700-800 студентов... Появление С. Н. и А. А. Мануйлова было встречено дружными рукоплесканиями. С. Н. обратился к ним с речью. Он сказал, что во время вчерашнего митинга Московские власти вызвали в Манеж войска, которые должны были применить оружие, если бы участниками был нарушен внешний порядок...При таких условиях, исключающих возможность правильных занятий и представляющих угрозу для самих участников сходок, Совет признал необходимым временно закрыть университет. Если же явления, подобные вчерашнему будут продолжаться, это приведет к разгрому университета и ответственно за это будет студенчество... Университет не может и не должен быть народной площадью, как народная площадь не может быть университетом, и всякая попытка превратить университет в такую площадь или превратить его в место митингов, неизбежно, уничтожит университет, как таковой. Помните, что он принадлежит русскому обществу, и вы дадите ответ за него. Речь эта, сказанная с необычайным душевным подъемом, вызвала гром долго не смолкающих рукоплесканий. Вместо скандала, которого многие опасались, студенты устроили ректору овацию. То была большая моральная победа, которую Совет Московского Университета оценил по достоинству и вечером того же дня, в свою очередь, сделал ему овацию. ...Беспорядки в Москве усиливались. С. Н. решил ехать в Петербург хлопотать о разрешении студентам собираться где-нибудь вне стен университета: он надеялся, что, открывши отдушину в другом месте, он оттянет от университета постороннюю публику... Он уставал до изнеможения... Последнее время им овладело особое нервное возбуждение и в университете замечали, что он не мог говорить спокойно, без глубокого внутреннего волнения... Перед отъездом в Петербург он, уступая просьбам Прасковьи Владимировны, объявил о своем нездоровье... Тем не менее, он уехал в Петербург 28 сентября. Я не буду пересказывать обстоятельства смерти С. Н. Скажу только, что 29 сентября министр просвещения 1лазов с большим вниманием выслушал его рассказ о событиях в Московском Университете и о его мнении о необходимости предоставить населению возможность обсуждать общественные проблемы вне стен университета. Он умер на заседании министерской комиссии, обсуждавшей проект устава университетов.
- Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая - Иван Забелин - История
- Сталин. Мой товарищ и наставник - Симон Тер-Петросян - История
- Лекции по истории Древней Церкви. Том III - Василий Болотов - История
- Семена разрушения. Тайная подоплека генетических манипуляций - Уильям Энгдаль - История
- Воскрешенные черты - Борис Ляпунов - История
- Стальной кулак Сталина. История советского танка 1943-1955 - Михаил Свирин - История
- Происхождение и эволюция человека. Доклад в Институте Биологии Развития РАН 19 марта 2009 г. - А. Марков - История
- Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. (Февраль – сентябрь 1917 г.) - Антон Деникин - История
- Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов - Биографии и Мемуары / История
- Советская победа, всемирная история и будущее человечества - Андрей Фурсов - История