Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Посмыгаев

пятьдесят.

Как написано во многих источниках, он избегал любых физических нагрузок, потолстел и страдал от проблем с дыханием и кровообращением, а также у него случались приступы «нервной болезни». Он стал немного чудаковатым. Одни говорили, что эксцентричность его была напускной, другие — что она была вполне естественной, в то же время находились и такие, которые утверждали, что его поведение было в высшей степени нормальным для представителя духовенства того времени. В 1744 году он опубликовал трактат под названием «Сейрис, или Цепь философских размышлений, а также исследования, посвященные достоинствам дегтярной настойки». Он был убежден, что дегтярная настойка — это панацея от всех болезней. В этом чудесном лекарстве не было никаких загадочных ингредиентов, приготовить его было проще простого, для этого требовались, как видно из названия, только деготь и вода. Существовало множество рецептов для его приготовления, но все они сводились к одному. Некоторые предлагали просто кипятить деготь в воде, другие предлагали измельчать его и размешивать.

Затем вода несколько дней настаивалась, и лекарство было готово к употреблению. По-видимому, предварительно надо было удалить осадок, если вы не хотели, чтобы у вас почернели зубы. Трактат Беркли, посвященный дегтярной настойке, мгновенно стал самой популярной книгой во всей Англии; люди начали пить настойку даже в светских салонах Лондона. Нарушение пищеварения, болезни печени, подагра, воспаление мозга, водянка — все вылечивали этим чудесным лекарством, если верить благодарным письмам, которые получал Беркли.

Все это время Беркли продолжал жить как простой сельский епископ. Чтобы помочь беднякам в округе, он начал носить одежду, сделанную из местного материала женами крестьян. «Грубая одежда и ужасный парик» — так отзывались о его одеянии современники. Он любил посидеть вечерком с близкими друзьями, «поругать голландцев и по-восхищаться королем Сардинии»; и к нему приходил местный ирландский великан Корнелий Маграт, который был под два с половиной метра ростом уже в возрасте пятнадцати лет. Но в один прекрасный день Беркли решил, что с него хватит такой жизни. Он собрал все свои вещи и отправился с женой и детьми в Оксфорд.

На дворе стоял 1754 год, Беркли было почти семьдесят. Он настолько сдал, что везти его пришлось, уложив в телегу на подстилку из соломы.

В Оксфорде он поселился в доме на улице Хоуливелл, недалеко от церкви Христа, где учился его сын Джордж. Беркли был терпеливым отцом, ему приходилось таким быть: его сын был мотом. Однажды молодой Джордж приехал к отцу, чтобы показать ему счета и сказал: «Мне стыдно, отец, что за шесть месяцев я потратил шестьсот фунтов». На что философ ответил: «Уверен, что они пошли на благое дело, мой сын». Он взял счета, убедился в том, что они оплачены, и бросил их в огонь без дальнейших расспросов. (Эта сумма была баснословной по тем временам: на такие деньги можно было купить несколько скаковых лошадей.) Через пять месяцев после того, как Беркли поселился в Оксфорде, одним зимним вечером дочь читала ему молитву, в то время как он лежал, вытянувшись на кушетке. К тому времени, как она закончила, он уже похолодел, суставы затвердели.

Епископ отошел в мир иной.

Недавно новая библиотека Колледжа св. Троицы в Дублине была названа в честь Беркли — ему воздали должное. В свое время Беркли писал: «В сырой мрачной и одинокой библиотеке не было ни огня, ни чего-нибудь, что могло защитить меня от порывов метели, которая постоянно задувала в окна и двери этого разваливающегося дома».

Может быть, именно такие условия существования навевают размышления о том, что материального мира не существует до тех пор, пока ты не обращаешь на него внимания.

Из произведений Беркли[2]

([2] И.С. Нарский. Сочинения Беркли, Изд. «Мысль» 1978. Перевод: А.Ф. Грязнова, Е.Ф. Дебольская, Е.С.Лагутин, ГГ. Майоров, А.С. Маковельский.)

Для всякого, кто обозревает объекты человеческого познания, очевидно, что они представляют собой либо идеи (ideas), действительно воспринимаемые чувствами, либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при помощи памяти и воображения, наконец, идеи, возникающие через соединение, разделение или просто представление того, что было первоначально воспринято одним из вышеуказанных способов… Но радом с этим бесконечным разнообразием идей или предметов знания существует равным образом нечто познающее или воспринимающее их и производящее различные действия, как то: хотение, воображение, воспоминание. Это познающее деятельное существо есть то, что я называю умом, духом, душою или мной самим. Этими словами я обозначаю не одну из своих идей, но вещь, совершенно отличную от них, в которой они существуют, или, что то же самое, которой они воспринимаются, так как существование идеи состоит в ее воспринимаемости.

«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1, параграфы 1,2

…Когда я говорю, что стол, на котором я. пишу, существует, то это значит, что я вижу и ощущаю его; и если б я вышел из своей комнаты, то сказал бы, что стол существует, понимая под этим, что, если бы я был в своей комнате, то я мог бы воспринимать его, или же что какой-либо другой дух действительно воспринимает его. Здесь был запах — это значит, что его слышали; были цвет и форма — значит они были восприняты зрением или осязанием. Это все, что я могу разуметь под такими или подобными выражениями. Ибо то, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно.

Их esse est percipi, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей.

«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1, параграф 3

…Связь идей не предполагает отношения причины к следствию, а только метки или знака к вещи обозначаемой. Видимый мной огонь есть не причина боли, испытываемой мной при приближении к нему, но только предостерегающий меня знак… Основание, по которому из идей образуются машины, т. е. искусственные и правильные соединения, то же самое, что и для соединения букв в слова. Чтобы немногие первоначальные идеи могли служить для обозначения большого числа действий, необходимо, чтобы они разнообразно сочетались вместе… Отсюда очевидно, что те вещи, которые с точки зрения категории причины, содействующей или помогающей произведению следствия, являются совершенно необъяснимыми…

Именно в отыскании и понимании этого языка (если можно так сказать) «Творца Природы» должна заключаться задача естествоиспытателя, а не в притязании объяснить вещи телесными причинами, каковое учение, по-видимому, слишком отклонило умы людей от того