Тонкая работа - Сара Уотерс

— Переживает, — заметила одна из горничных. — Он ведь собрался в Лондон — слугой к мистеру Риверсу.

— А ну вернись! — рявкнул мистер Пей и вскочил из-за стола, облако пудры взметнулось над его головой. — Этот малявка — и такой человек! Позор!

Но Чарльз не вернулся, хотя другие тоже его звали. Он ведь приносил мистеру Риверсу завтрак, вощил до блеска ботинки, чистил платье. А теперь ему век торчать здесь — точить ножи и протирать стаканы в этой богом забытой дыре!..

Он сидел на лестнице и бился лбом о перила. Мистер Пей пошел и задал ему трепку. Мы слышали визг ремня и отчаянные крики.

За столом все притихли. Мы поужинали в молчании, а когда потом вернулся мистер Пей — красный как рак, парик набекрень, — я не пошла вместе с ним и с миссис Стайлз чаевничать: отговорилась головной болью. Это была почти правда. Миссис Стайлз окинула меня придирчивым взглядом.

— Как вы, однако, плохо выглядите, мисс Смит, — заметила она. — Должно быть, здоровье свое вы забыли в Лондоне.

Но мне было наплевать, что она там думает. Я ведь ее больше никогда не увижу — ни ее, ни мистера Пея, ни Маргарет с миссис Кекс.

Я пожелала им спокойной ночи и пошла наверх. Мод, конечно, все еще сидит у дядюшки. Пока ее не было, я сделала, как мы договорились: собрала все платья, туфли и прочие мелочи, которые мы решили унести с собой. Все это были ее вещи. Свое коричневое шерстяное платье я оставила. Я не надевала его больше месяца. Я положила его в свой сундук, на самое дно. Оно тоже останется здесь. Мы возьмем с собой только сумки. Мод нашла пару сумок, принадлежавших еще ее матери: кожа у них отсыревшая, с белесым налетом. Сумки были помечены медными буквами, такими четкими, что даже я смогла прочитать: «М» и «Л» — инициалы ее матери, ее звали так же, как Мод.

Я выстелила их бумагой и стала складывать вещи. В одну, что потяжелее (ее придется тащить мне), я положила начищенные драгоценности. Завернула их в тряпицу, чтобы не побились в пути. Еще я положила туда одну из ее перчаток — белую лайковую перчатку с перламутровыми пуговками. Она ее надевала когда-то, а потом не могла найти и считала пропавшей. Возьму себе на память.

Сердце мое, казалось, рвется на части.

Потом она вернулась от дяди. Вошла, заламывая руки.

— Боже мой, — сказала, — как болит голова! Я думала, он меня никогда не отпустит!

К этому я была готова и заранее принесла вина от мистера Пея — успокоить нервы. Я усадила ее и дала хлебнуть вина, потом плеснула на носовой платочек и растерла ей виски. От вина платочек стал розовым, а лоб ее, где я потерла платком, покраснел. Лицо ее, когда я коснулась пальцами, оказалось прохладным. Веки дрожали. Когда она открыла глаза, я отступила на шаг.

— Спасибо, — произнесла она тихо, и взгляд ее был кроток.

Она выпила вино — хорошее вино, крепкое, — а то, что осталось на дне, я сама допила. Внутри разлился огонь.

— А теперь, — сказала я, — вам надо переодеться.

Она была в вечернем платье, какое всегда надевала к ужину. Я вынула из шкафа дорожное платье.

— Кринолин придется оставить.

Для него не было места. А без кринолина ее короткое детское платье сразу стало длиннее, теперь она и вовсе казалась худышкой. Я подала ей крепкие ботинки, помогла надеть. Потом показала ей сумки. Она потрогала их, покачала головой.

— Вы обо всем позаботились, — сказала. — Я бы так не смогла. Без вас я бы ничего не смогла.

И посмотрела на меня с благодарностью, но как-то грустно. Бог знает, что изобразилось на моем лице. Я отвернулась. Дом притих, лишь изредка в отдалении скрипнет половица — горничные уходят спать. Потом снова раздался бой часов: полдесятого.

— Осталось три часа, — сказала она.

Сказала это так же медленно и глухо, как когда-то говорила: «Осталось три недели».

Мы оставили в гостиной зажженную лампу и подошли к окну. Реки отсюда было не видать, но мы смотрели на стену, окружавшую парк, и представляли, что за ней — река, холодная, темная, и она тоже ждет. Мы стояли так примерно с час и почти все время молчали. Иногда она вздрагивала.

— Вам холодно? — спрашивала я.

Но ей не было холодно. Под конец от долгого ожидания у меня начался мандраж. Мне стало казаться, что я не все вещи сложила. Вдруг спохватывалась, что забыла то ее белье, то драгоценности, то белую перчатку. Я ведь убирала эту перчатку, я это прекрасно помнила, но все равно дергалась — как и она. Я пошла в ее спальню, открыла сумки — она осталась стоять у окна. Вынула все платья и все белье и снова все уложила. Застегивая пряжку на сумке, сильно потянула—и порвала ремешок. Кожа была старая и почти истлела. Я взяла иголку и крепко-накрепко пришила ремешок — торопливо, грубыми стежками. Нагнулась перекусить нить — во рту остался солоноватый вкус.

Потом я услышала, как открывается дверь гостиной.

У меня сердце екнуло. Я задвинула сумки подальше в тень, за кровать, чтобы вошедшему не бросились в глаза, и прислушалась. Ни звука. Приоткрыла дверь в гостиную и заглянула. Занавески раздвинуты, комнату заливает лунный свет, а в гостиной и нет никого, Мод ушла.

Она оставила дверь нараспашку. Я на цыпочках подкралась к двери и выглянула в коридор. Мне показалось, где-то в отдалении хлопнула дверь, но может, и послышалось: нечеткий звук слился с обычными шорохами спящего дома.

— Мисс Мод! — позвала я шепотом, но даже шепот в этом доме казался громовым, и я замолчала, вслушиваясь, вглядываясь в темноту. Потом сделала пару шагов по коридору, остановилась и снова прислушалась. В отчаянии сжала руки — как я волновалась, не могу и передать, но, если честно, я и рассердилась не на шутку — как это похоже на нее: пошла бродить по дому в такой поздний час, не сказав ни слова и к тому же без всякого повода!

Когда часы пробили половину двенадцатого, я снова позвала и прошла еще чуть дальше по коридору, но наступила на край ковра и едва не споткнулась. Ей-то что — может ходить здесь и без свечи, ей дорога знакома, ну а мне — нет. Что, если я сверну куда-нибудь не туда и заблужусь в темноте? Могу и вовсе не выбраться.

Мне ничего не оставалось, как ждать, считая минуты. Я вернулась в спальню и перетащила сумки. Потом встала у окна. На небе сияла полная луна, ночь была ясной. Перед домом расстилалась лужайка, в отдалении — стена, а за ней — река. Где-то на реке — Джентльмен, и, пока я стою тут, он с каждой минутой все ближе. Долго ли он будет нас ждать?

Наконец, когда, казалось, терпению моему пришел конец, часы пробили полночь. При каждом ударе колокола я вздрагивала. Когда затихло эхо последнего удара, мелькнула мысль: «Ну вот и все». И как только я так подумала, услышала приглушенный звук шагов — она стала в дверях, бледное лицо на фоне черного проема, дышала тихо и часто, как кошка.

— Простите меня, Сью! — сказала она. — Я была в дядюшкиной библиотеке. Хотела посмотреть на нее в последний раз. Но не могла войти, пока не убедилась, что он спит.

Она дрожала. Я представила, как она стоит, бледненькая и тоненькая, одна среди мрачного сонма книг.

— Ничего, — успокоила я ее. — Но нам надо поторопиться. Идемте скорей.

Я подала ей плащ, застегнула свою накидку. Она огляделась вокруг — всего этого у нее больше не будет. Зубы ее стучали. Я дала ей легкую сумку, потом приложила палец к губам: рот на замок.

— Теперь держитесь! — сказала я.

Все мое волнение вдруг улетучилось, я сразу стала спокойной. Подумала о своей матери: сколько темных домов она обошла тайком, пока ее не поймали. Дурная кровь вскипела во мне, как молодое вино.

Мы уходили по лестнице для слуг. Накануне днем я несколько раз прошлась по ней туда-сюда, примечая скрипучие ступеньки, и теперь осторожно, за руку, вела ее вниз, показывая, куда ставить ногу, а где перешагивать. В начале коридора были две двери — в кухню и в кладовку миссис Стайлз. Мы остановились, прислушались. Она все так же держала меня за руку. За стенной обшивкой прошуршала мышь, но больше ничего — ни шороха, ни звука. Тканая дорожка на полу скрадывала звук шагов. Только наши юбки колыхались и шелестели при ходьбе.

Дверь во двор была закрыта на ключ, но ключ торчал в скважине: перед тем как повернуть, я сначала вынула его и смазала жиром, тем же жиром густо смазала задвижки: верхнюю и нижнюю. Жир я взяла из шкафа миссис Кекс. Так что она лишилась шести пенсов, что передавал ей посыльный из мясной лавки!

Мод с удивлением смотрела, как я колдую над замками.

— Это просто, — пояснила я. — Если бы мы были снаружи, было бы намного труднее.

И подмигнула. Я была довольна, что справилась. Мне и впрямь захотелось тогда, чтобы задача была посложнее. Облизнула пальцы, перепачканные жиром, потом привалилась плечом к двери и осторожно нажала; чуть покосившаяся дверь плотно стала на место, и после этого ключ легко повернулся в замке, а задвижки бесшумно повернулись в пазах, как детки в колыбельках.