Критическая Масса, 2006, № 1 - Журнал

7 О памяти внуков см.: И. Прусс. Советская история в исполнении современного подростка и его бабушки // Память о войне…. С. 218.

8 См.: Д. Хапаева. Герцоги республики в эпоху переводов. Гуманитарные науки и революция понятий. М., 2005. С. 139—238.

9 Идея и выражение принадлежат Н. Копосову.

10 О значимости эмоционального послания см.: И. Прусс. Указ. соч. С. 217, 220.

11 А. Лангеоль. Официальные визиты. Интернационализация памяти о Второй мировой войне в историческом сознании в России и Германии // Память о войне… С. 416.

12 Представление о войне как о «мифе-основании» советского общества превратилось в «бродячий сюжет», кочующий из статьи в статью; см.: И. Хеслер. Что значит «проработка прошлого»? Об историографии Великой Отечественной войны в СССР и России // Память о войне… С. 161; В. Гриневич. Расколотая память: Вторая мировая война в историческом сознании украинского общества // Там же. С. 420 и др.

13 И. Кукулин. Регулирование боли (Предварительные заметки о трансформации травматического опыта Велико Отечественной / Второй мировой войны в русской литературе 1940—1970-х гг.) // Память о войне… С . 645.

14 D. Khapaeva, N. Koposov. Les d е mi-dieux de la mythologie sovi е tique // Annales: Economies, Soci е t е s, Civilisations. 1992. Vol. 47. Р. 4—5.

15 В этом качестве его главным конкурентом в годы перестройки стал миф о Пушкине. Очень скоро после «перестройки» к ним добавилось православие.

16 И. Кукулин. Указ. соч. С. 622, аналогично с. 626.

17 Там же. С. 657.

18 Там же. С. 617.

19 Там же. С. 642.

20 Там же. С. 626.

21 Только в одном пассаже тема лагеря, подсказываемая источниками Кукулина, вторгается в его статью, но так и не находит в ней достаточного места. Там же. С. 643.

22 Эти слова Шостаковичане случайно появляются в работе И. Хеслера (И. Хеслер. Указ. соч. С. 161, 168).

23 И. Кукулин. Указ. соч. С. 646.

24 Исключение составляет указанная статья Ирины Прусс.

25 Ф. Вайксель, М. Габович, М. Запер, А. Золотов, И. Калинин, И. Прохорова. Введение // Память о войне… С. 9.

26 Подробнее об этом см.: Д. Хапаева. Время космополитизма. Очерки интеллектуальной истории. СПб., 2002. С. 16—32, 124—149.

27 По словам Адорно, «антифеодальный, вполне буржуазный национал-социализм посредством политизации масс в известном смысле подготовил, сам того не желая, процесс демократизации: каста юнкеров, как и радикальное рабочее движение, исчезла, и впервые возникло нечто похожее на гомогенное буржуазное общество» (Т. Адорно. Что означает «проработка прошлого?» // НЛО. № 74. С. 69).

28 Cм.: M. Gauchet. La dеmocratie contre elle-mfme. Paris , 2002.

29 G. Aly. Comment Hitler a achet е les Allemands. Paris, 2005. (G. Aly. Endlosung: Volkerverschiebung und der Mord au den europachen Juden. Francfurt-am-Main. 1995).

30 Т . Адорно . Ук a з . соч . С . 71.

31 D. Khapaeva, N. Koposov. Les d е mi-dieux de la mythologie sovi е tique. Р . 974

32 S. M е ndelson and Theodore P. Gerber. Soviet Nostalgia: An Impediment to Russian Democratization // The Washington Quarterly. Winter 2005—2006. Р . 87.

33 G. Agamben. Homo sacer I. Le pouvoir souverain et la vie nue. Paris, 1997. Р . 179.

34 Ibid. P. 195.

35 Ibid. P. 189.

36 Подробнее см .: Н . Копосов . Хватит убивать кошек! Критика социальных наук. М., 2005; Д. Хапаева. Герцоги республики в эпоху переводов.

37 Подробнее см.: Д. Хапаева. Время космополитизма. С. 100—123.

38 Н. Копосов. Как думают историки. М., 2001.

39 А. Я. Гуревич. Комментарий очевидца // Одиссей. М., 2003. С. 302.

«Добро» и «зло»: искривление мифа?Фаина Гримберг о теме оккупации в новой литературе

Может показаться странным, что в текстах Джоан Харрис, Леонида Гиршовича и Бориса Хазанова больше сходства, нежели различия. Повесть Хазанова «Ксения» — именно то, что возможно назвать «добротным реалистическим произведением». Роман Гиршовича «„Вий“, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя» — прежде всего своего рода игровая структура, выстроенная в соответствии с фирменным приемом автора: «„Вий“…», как и получивший известность ранний роман Гиршовича «Обмененные головы», — это, в сущности, опера. Гиршович выстраивает изящный, доступный среднему интеллектуалу кроссворд, музыкальный кроссворд, на вопросы которого сам же изящно и остроумно отвечает; Гиршович ставит оперу с хорами, романсами и батальными сценами; выстраивает текст, где герои изъясняются открытыми цитатами из либретто. Роман англичанки Джоан Харрис «Пять четвертинок апельсина» — тоже представляет собой большую игру, игру, в которой персонажи носят условные имена фруктов: Кассис — смородина, Пеш — персик, Фрамбуаз — малина и т. д. Но что же все-таки объединяет тексты Хазанова, Харрис и Гиршовича? Это, прежде всего, общая тема. И эта общность темы решительно перекрывает все различия. Три автора желают поведать нам об одном — о жизни на оккупированных фашистскими войсками территориях. Тема вроде бы хорошо знакомая по множеству исследований, а также и по художественным произведениям наподобие «Радуги» Ванды Василевской, «Бури» Эренбурга, «Семьи Тараса» Бориса Горбатова и т. д. Однако за последние примерно двадцать лет тема Второй мировой войны и оккупации, в частности, интенсивно подвергается коренному пересмотру. Зачем? С какой целью? Казалось бы, с самой что ни на есть благородной. Особенно любят декларировать свое благородство исследователи архивных материалов; они, видите ли, обретаются в перманентном поиске правды. Правду ищут все. Даже какой-нибудь Кунин со своими мусорными «Сволочами», и тот объявляет торжественно, что его текст — та самая, долгожданная правда о войне. Откровенно говоря, само словечко «правда» давно уже вызывает чувство отвращения. Потому что мы не настолько наивные дети, чтобы не понимать: новый системный мировзгляд складывается вовсе не потому, что некто отыскал некую замечательную правду; нет, новый мировзгляд основан на опровержении и дискредитации прежнего мировзгляда! И речь, прежде всего, идет о дискредитации постулата «хорошие против плохих», то есть СССР против Германии. Вместо этого постулируется новая позиция: «борьба двух „плохих“ режимов друг против друга». Именно так позиционируется ситуация Второй мировой войны в таких, например, работах: П. Полян. Жертвы двух диктатур (М., 2002); Н. Толстой. Жертвы Ялты (Париж, 1983); В. Штрик-Штрикфельдт. Против Сталина и Гитлера (М., 1993) и многих других.

Итак, главным утверждением становится следующее: Вторая мировая война — не время «борьбы добра со злом», это время борьбы «двух зол». Отсюда и утверждения типа утверждения М. Черненко о ложности в советской культуре военных лет темы «торжествующей справедливости, неминуемой победы добра над силами зла» 1 . Бывшему советскому киноведу Черненко вторит историк, американка Шейла Фицпатрик: «когда в 1941 г. война началась, многие крестьяне на оккупированных территориях Украины и Юга России первое время приветствовали захватчиков или, по меньшей мере, готовы были терпеть их в надежде, что они уничтожат колхозы. Подобное отношение переменилось лишь после того, как стало очевидно, что у немцев нет такого намерения» 2 . Возможно деликатно предположить, что подобные утверждения направлены не только на дискредитацию любопытного понятия «патриотизм», не только на дискредитацию Советского Союза как человеческой общности, но и на дискредитацию собственно русских именно как общности! Но если утверждается «борьба двух зол», то автоматически аннулируется и само понятие «победа». Потому что если одно зло побеждено не этим самым «добром», а всего лишь другим «злом», то какая же эта победа! На том месте, где прежде в системе идеологии находилась «гордость за победу в Великой Отечественной войне», теперь зияет лакуна, своего рода «черная дыра». И аналогичная ситуация, кстати, не только в российской культуре. И чем же возможно эту «черную дыру» заполнить? Ведь существование неидеологизированного общества — большая утопия, романтическая мечта, которая не осуществится никогда! Какая же новая идеология одушевляет новое искусство, новую литературу?

Начнем с Джоан Харрис. Уже в романе «Шоколад» писательница поставила перед собой очень сложную по нашему времени задачу: она захотела шокировать критиков и читателей. Она столкнула колдунью-неоязычницу Вианн, занятно сочетающую в своих убеждениях политкорректность и фашизоидность, и традиционный для западноевропейской литературы тип — католического священника, страстного фанатика. И представьте себе, шокинг удался! Об удаче Харрис можно судить хотя бы по фильму Лассе Халльстрома «Шоколад», в котором режиссер не решился воспроизвести коллизию романа и вместо священника вывел комичного провинциала-аристократа, а Вианн превратил в милую буржуазку в стиле «миди». Похоже, в «Пяти четвертинках апельсина» Харрис вновь вознамерилась кое-кого шокировать. На этот раз объектом иронического пересмотра выбраны такие понятия, уже нам знакомые, как «сопротивление оккупантам», «патриотический долг» и прочее тому подобное. Для начала выясняется, что оккупация, данная, кстати, глазами ребенка, маленькой девочки, — это не так уж и страшно, всего лишь продолжение обычной повседневности, лишь с некоторыми неудобствами, к которым вполне возможно приспособиться. На ферму мадам Мирабель лишь изредка забредают немецкие солдаты, запасы продовольствия она надежно припрятала, а малышка Фрамбуаз понятия не имеет «о том, что происходит в оккупированной Франции». На ферме все спокойно, ну и ладно! Вот восприятие оккупации так называемым «естественным человеком», в данном случае ребенком. Для этого самого «естественного человека» никаких побед и поражений не существует, а существуют лишь его конкретные маленькие желания и потребности. Вот девочка Фрамбуаз узнает, что ее брат и сестра шпионят в пользу немцев. Надо бы сказать маме. «Это мой патриотический долг» 3 , — с важностью произносит девочка. Однако на самом деле малышка не чувствует никакой враждебности к немцам. Ну да, они убили ee отца, но ведь она его и не помнит! И вообще, ей всего лишь хочется немного пошантажировать брата и сестру, чтобы они взяли ее с собой в кино.