Шериф - Дмитрий Сафонов

Он заработал быстрее.

Слава богу, колготки она стянула достаточно быстро и бросила на пол. Черным бесформенным комочком они застыли рядом с ножкой кровати.

Потом была пауза: она уходила в ванную комнату. Ружецкий слышал пение воды в трубах и шипение душа. Потом туда же отправился он, а когда вернулся, Марина-Лариса лежала, укрывшись до подбородка одеялом.

Тогда он заставил ее снова одеться — исключая, разумеется, эти отвратительные колготки! — и снова медленно раздеться, что она и сделала, по-дурацки закатывая глаза и неумело покачивая полноватыми бедрами. Хорошо, что она не поворачивалась спиной, а все время смотрела на него, плоская отвисшая задница с «апельсиновой коркой» — это не то, что может его возбудить.

Да, пожалуй, момент раздевания — пусть это выглядело всего лишь как жалкая пародия на стриптиз! — был самым волнующим. У него даже встал — без «гуманитарной помощи», как он это называл, — чего давно уже не случалось.

Правда, она все время торопилась как на пожар. Едва увидев его затвердевший кол, она бросилась разрывать обертку презерватива. И при этом постанывала, кряхтела и причмокивала, словно предвкушала невиданное доселе удовольствие.

Дура! Кого ты можешь обмануть своим сопением?

Ружецкий с ожесточением задвигал рукой и крепко сжал ноги.

Он остановил ее и показал на свои соски. Марина-Лариса понимающе кивнула и принялась их облизывать и покусывать, но опять как-то чересчур суетливо. Все не так!

Не то чтобы на него было трудно угодить, вовсе нет. Просто… Это отрыжка его счастливой семейной жизни. Всякий раз, когда Марина-Лариса-Света-Катя-Надя-Жанна начинала торопиться, он слышал голос своей жены, недовольный и презрительный: «Ну, давай быстрее! Когда же ты, наконец, кончишь?»

Ружецкий перевел дух и облизал усы. Воспоминание о жене было совсем некстати. Левой ничего не получится.

Три года назад, в одну из своих регулярных поездок в Ковель он подцепил «трипак». Тамбовцев, оглядев его распухший пенис, рассмеялся и сказал: «Надо руки менять, голубчик! Смотри-ка, член у тебя смотрит вправо, и писаешь ты небось немного вправо, — значит, и дрочишь правой рукой. Хочешь, чтобы он висел ровно, как у слона хобот — поменяй руку!» Он тогда еще покачал головой и добавил: «Молодежь, всему-то вас учить приходится». Но «трипак» вылечил.

Странно, раньше эта простая мысль не приходила Ружецкому в голову. Для того чтобы знать, иногда достаточно просто видеть. Потом Тамбовцев рассказал ему много подобных примочек — и про мужчин и про женщин, оказывается, как много можно понять, внимательно рассмотрев человеческое тело. Еще больше — изучив привычки, жесты, позы, зоны и так далее. Можно даже приблизительно подсчитать количество постоянных партнеров, бывших до тебя, их предпочтения и вкусы. Человек — словно большой камень, научись читать знаки, оставленные на нем. О, это самая интересная история!

Правой удобнее. Привычнее. Он поменял руку.

Марина-Лариса умело надела на него презерватив: ртом. Пожалуй, это было единственное, что она сделала умело. Все остальное — как-то не очень.

Ружецкий давно уже вывел для себя главное отличие секса от онанизма. Все дело в ритме. Когда ты один, чего тянуть резину? Побыстрее разгрузился, и все. В сексе же самое приятное — неспешность. Движения должны совпадать с дыханием. Или даже — быть медленнее. Чем медленнее, тем лучше.

Удивительная вещь: при такой разнице в темпе оба процесса длятся примерно одинаково. Иногда даже с партнершей получается быстрее. Да почти всегда, исключая, разумеется, жену. Его жену.

Марина-Лариса тоже была хороша. Залезла на него и поскакала в таком бешеном темпе, словно скатывалась на заднице по длинной лестнице, честно подпрыгивая на каждой ступеньке. Груди болтались, как полупустые мешочки с крупой, крашеные волосы облепили лицо, она отдувалась, когда они попадали в рот: «Пуфф! Пуфф!», и это могло бы продолжаться долго, очень долго, если бы Ружецкий не обхватил ее за плечи, крепко прижал к себе и несколькими уверенными, глубокими движениями не завершил дело.

Он дернулся и зажал пальцами нежную кожу крайней плоти, чувствуя, как она наполняется горячим семенем. Фу-у-у! Все! Смерть от спермотоксикоза откладывается как минимум на два дня.

Он часто думал: а как же обходится без секса его благоверная? Он-то хотя бы раз или два в месяц ездит в Ковель, заполняя промежутки занятиями в кружке «Умелые руки», а она? Она ведь все время сидит дома, почти никуда не выходит.

Ну да, конечно, — он усмехнулся, — в ее комнате висит над кроватью плакат с изображением Микки Рурка. (А под кроватью — стоит свечка. Еще один смешок.) Хороший актер. Может быть, и человек интересный. Может быть. Но Ирине он является только в своей бумажной ипостаси. А как же человек из мяса, костей и кожи? Обычный мужчина, пусть не такой красивый и обаятельный, как Рурк, пусть без татуировок на мощных бицепсах, пусть без этих каштановых прядей, но живой, теплый, колючий, с нормальным членом между ног? Неужели для нее это ничего не значит?

Иногда, правда, он делал попытки переспать с женой, но почти все они оканчивались неудачей.

Когда он пробивался наконец сквозь все эти: «Не хочу», «Я устала», «У меня еще полно дел», «У меня голова болит», «У меня месячные», «У меня нет настроения», «Сейчас начнется новая серия „Санта-Барбары“, „Я хочу спать“ и так далее, то слышал: „О боже! Ты все делаешь не так!“, „Да нет же, не туда!“, „Положи руку мне на грудь!“, „Никогда не трогай мою грудь! Это мне мешает!“, „Что ты меня мусолишь мокрыми губами?!“, „Не трогай мои волосы! Я сегодня мыла голову!“, и, как всегда, финальным аккордом: „Ну, давай быстрее! Ты все или еще нет?“

Отличный секс, дорогая! Спасибо тебе!

Ружецкий умылся и снова посмотрел в зеркало. И самое страшное… Самое страшное то, что он уже ко всему этому привык. Они давно уже… Как давно? Ну да, с того момента, когда Ирина забеременела Петей. Так вот, с того самого времени они не жили по-другому. А это, худо-бедно, десять лет.

Ружецкий завидовал Шерифу. И чего он, дурак, в свое время не женился на Настасье? Да, конечно, Ирина была самой красивой, и за ней все бегали. Ружецкому льстило, что она выбрала именно его. Поначалу. Но очень скоро он понял, что красота — это не самое главное для нормальной семейной жизни. В красивые бутылки разливают самое дешевое вино. Они с Ириной живут как соседи. Одно только название — муж и жена. А на самом деле…

Вот у Кирилла — жена. Настасья, если верить рассказам Баженова, постоянно его хочет. И главное не то, что постоянно хочет. А то, что хочет именно его. А он — ее. И живут счастливо… Чего еще надо? В конце концов, люди женятся только для двух вещей: чтобы трахаться сколько душе угодно и чтобы было с кем встретить старость. Дети получаются сами собой, когда трахаешься. Дети — это, конечно, прекрасно. Как говорят: «Дети — цветы жизни». Но… Скорее, не цветы, а листья. Подует холодный осенний ветер — старость — глядь, а листьев-то уже и нет. Улетели. У них своя жизнь, ничего с этим не поделаешь. Дети не могут — и не должны — жить ради родителей, они живут ради своих детей. Все крутится, все идет своим чередом. И с кем же ты останешься? В своей одинокой холодной старости? Неужели не понятно? С тем человеком, с которым всю жизнь делила постель. С которым всю жизнь трахалась. Больше не с кем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});