Паспорт 11333. Восемь лет в ЦРУ - Коскульюэла Мануэль Эвиа

Полковник Эганья был известным сторонником соблюдения конституционной системы. Он также поддерживал хорошие официальные связи с американской воздушной миссией. О нем было собрано достаточно сведений, и от меня не требовали информации в отношении его. В мою задачу входила добыча сведений о посетителях и учащихся института, особенно офицеров ВВС.

Кроме того, мне поручалось выяснить, не проходят ли в помещениях института какие‑либо собрания. В общем, я должен был следить за всеми событиями в институте, а также изучить возможность установки электронных устройств для подслушивания разговоров между Эганьей и его сотрудниками. Особый интерес вызывал у ЦРУ ходивший по рукам офицеров документ, связанный с увольнением полковника Малагана.

Этот эксцентричный офицер ВВС во время посещения базы в Дурасно грубо отозвался о делах Хорхе Батлье, бывшего в то время доверенным лицом правительства Пачеко Ареко. После возвращения в Монтевидео Малаган был посажен под арест на базе в Камило — Мендоса, однако сумел передать свою версию происшедшего.

Генеральная инспекция ВВС выпустила документ, дав в нем объяснение событий, но при этом допустила ошибку, обязав офицеров ставить подпись под документом, не читая его. Это было расценено как нарушение воинской этики и создало напряженную обстановку. Причем не вызывавшая удивления причастность Малагана к заговорщицкой деятельности как‑то отошла на второй план.

Меня взяли в институт преподавателем как раз во время развития этих событий. Мои связи с политическим отделом посольства США хранились в глубоком секрете. За исключением работников этого отдела, никто — ни Саенс, ни Бернал, ни другие сотрудники посольства США — ни о чем не должен был догадываться.

Саенс иногда давал мне переводы, чтобы не вызвать подозрений у шефа миссии, то же самое и на виду у всех делал Кантрелл.

Я тогда перевел на испанский язык инструкции ко всему лабораторному оборудованию, установленному техниками ЦРУ в управлении разведки и контрразведки.

Я также давал частные уроки английского языка. Мне разрешил их Кантрелл при условии, что это не отразится на сроках сдачи перевода. В частных уроках Кантрелл усмотрел новые возможности и вскоре потребовал информировать его заранее о моих будущих учениках.

Ученики — это дополнительный источник информации. Если ЦРУ интересовал будущий ученик, мне разрешалось давать ему уроки и указывалось, какие данные я должен был из него выуживать. Среди моих подопечных попадались самые разные люди, например женатый на дочери генерала служащий центрального отделения банка «Република», преподаватель средней школы, супруга владельца транспортного агентства, управляющий филиалом банка, подполковник ВВС и т. п.

Как‑то я получил задание «пристроить» в институт дочку посла одной из центральноамериканских стран. Через нее я должен был попытаться предложить частные уроки ее отцу. Не знаю, зачем это было нужно. Для меня стали уже привычным делом постоянная добыча информации, проверка и слежка. Я должен был следить за всеми, включая Бардесио. Подозреваю, что в свою очередь у него был приказ следить за мной. А может быть, я и ошибаюсь. Возможно, у меня был другой статут.

Весьма показательно, что простой агент мог следить за комиссаром, директор за сержантом, министр за своим секретарем, а секретарь за министром. В глазах американцев все они были людьми одной категории — уругвайцами. Проблем с занимаемым положением или чинами не существовало, все целиком и полностью зависело от национальности. На вершине, разумеется, были американцы. В их среде могла соблюдаться иерархия. Иное дело — уругвайцы.

После янки шли жившие в Уругвае англичане, потом — латиноамериканцы. По мере спуска по этой лестнице границы, определяющие степень важности каждой нации, становились все более размытыми. Эта схема оставалась в силе и для других стран. Для американцев, работавших в Бразилии, например, на последней ступеньке стояли жители этой страны. Я лично был гибридом — кубинским эмигрантом.

Стоял я где‑то до или после англичан. Поэтому я и не уверен, что Бардесио следил за мной.

Все эти вопросы весьма условные. Здесь нет писаных законов. Американскому персоналу позволялось завязывать отношения с жителями страны пребывания, но до определенных рамок. Мужчинам не возбранялось вступать в любовные связи, но они не должны были переходить в слишком большую привязанность.

Терпимо относились и к тому, когда такие связи появлялись у американских женщин. Не вызывали даже больших нареканий, в частности, ночные похождения начальницы отдела образования Хуаниты, которая завязывала случайные знакомства прямо на улице — на проспекте 18 Июля, причем часто она не знала даже имени своего очередного поклонника.

У секретарши директора АИД Стюарда — Мэри Боган — не было больших проблем до тех пор, пока она не оказалась беременной. Причем нужно сказать, что у Мэри был клиренс — оформленный службой безопасности допуск ко всем секретным документам и архивам посольства. Мэри провела немного времени в Монтевидео. Вспоминаются вечеринки, которые она организовывала для работников АИД и посольства. Они происходили у нее на квартире, находившейся в здании «Панамерикано». Уругвайцев на эти вечера ей приглашать было запрещено.

Летом 1967 года я часто бывал у нее, когда она сняла вместе с двумя подругами коттедж в Пунта — дель — Эсте. У нее всегда был большой запас напитков.

Мне не хочется выглядеть пуританином или лицемером. Я затронул эту тему, чтобы показать систему двойного стандарта, которой неизбежно должна следовать американская дипломатическая служба в отношении своих сотрудников, когда начинается политика проникновения. Душевное сближение между поработителями и порабощенными запрещается из‑за риска, что будут нарушены нормы безопасности. При наличии глубоких любовных отношений такой риск всегда существует.

Лишь иногда какой‑либо мятежник может нарушить монотонность этих правил. Но это случается очень редко. Законы о нормах поведения американских чиновников уберегают их от таких нарушений. Существует механизм для быстрого отзыва из страны, но такая практика применяется лишь в самых сложных и деликатных ситуациях.

В этом отношении показателен случай, происшедший с секретаршей политического отдела посольства США. Она влюбилась в служащего магазина «Лондон — Париж» и надеялась выйти за него замуж. Ее пытались отговорить, но она оставалась тверда в своих намерениях. Тогда ее выслали в Вашингтон, но она увезла с собой и жениха, которому предусмотрительно достала визу. Возможно, в административном плане она не понесла наказания, однако сомневаюсь, чтобы ее снова послали за границу.

Все это произошло в 1964–1965 годах, еще до моего поступления на службу в миссию. Об этом мне рассказала наследница мисс Дюпресс — секретарша Хуана Нориеги — и делопроизводитель политического отдела посольства Банни Денхем, на которую эта история произвела большое впечатление.

Доверенный переводчик

Хуан Нориега активно участвовал в создании управления разведки и контрразведки. Но в основном Нориего занимался оперативной работой в политическом отделе посольства. В его подчинении находились дипломатические работники, техники — связисты, сотрудники лаборатории, операторы детектора лжи и т. п. Вое они въезжают в страну на правах дипломатов, и, конечно, в визе не указывается, какой именно работой они будут заниматься.

В подчинении Нориеги были также специалисты по допросам, причем по допросам самыми различными способами. Эти специалисты проводили в Главном полицейском управлении такие допросы, что многие из арестованных страшились вспоминать о них. Другой тип отношений устанавливался у Нориеги с агентами, находившимися в стране проездом, такими, например, как двое кубинцев — высокопоставленных служащих уругвайского отделения фирмы «Кока — кола» или как колумбиец из фирмы «Филип Моррис».

И наконец, в распоряжении Нориеги были уругвайцы, им поручалось вести слежку, организовывать избиения или убийства. Мои контакты с этими агентами ЦРУ были очень редкими, даже случайными.