Агент - Валерий Большаков

Кирилл, ничего не говоря, с немым укором смотрел на него.

— Каюсь! — бодро откликнулся Ленин. — Пгизнаю. Обещаю исправиться.

— Владимир Ильич…

— Виктор Палыч! — завёл вождь в том же тоне. — Хоть вы со мною не нянчитесь! Вы тут единственный, пожалуй, кто не склонен к комвранью, так останьтесь на моей стогоне, не слушайте этих клушек! Вот вы бы сами как поступили?

Авинов подумал.

— Я человек армейский, товарищ Ленин, — сказал он с осторожностью, — я бы пошёл на прорыв.

— Вот! — просиял Ильич. — И я туда же! Коли воевать, так по-военному!

Вечером, когда солнце село, но сумрак ещё не окутал землю, на Хоздвор, скрипя и грохоча, заехали две ломовые телеги, гружённые дровами, — латыши запасались на зиму. Тут же затеялся скучный, но обстоятельный скандальчик — один из мужиков-возчиков, крякая и хлопая себя по ляжкам, нудил: «Договаривались за деньгу, дык рассчитайся. Ну во-от… А сметаной не возьму, ни к чему мне ваша сметана, в своей, как вареник, плаваю. Ну во-от… Договаривались за деньгу, вот и давай. Ну во-от…»

Коммунары препирались с ним в той же затянутой манере — ругались чинно, матерились степенно, пока не условились по новой. Вышли бабы с ребятишками и всем гамузом стали перекидывать поленья.

Второй ломовик стоял молчком, пока не углядел Авинова. Переваливаясь, он подошёл попросить огоньку. И лишь теперь Кирилл разглядел «Буки 02» — в армяке и бесформенной шапчонке, из-под которой выбивался парик, главнокомандующий был неузнаваем. Закрученные усы его повисли, борода растрепалась… Мужик мужиком. «А ишшо енерал!» — улыбнулся штабс-капитан.

— Сухие дровишки-то? — поинтересовался он, поднося зажигалку, умелыми руками сготовленную из патронной гильзы.

— Знамо дело, на том стоим, — солидно ответил Стогов и заговорил вполголоса: — Долго вам ещё здесь «лечиться и отдыхать»?

— Завтра как будто возвращаемся.

— Отлично! Знал бы, не тащился сюда.

— В любом случае это было опасно, — попенял ему Авинов. — Курьеров, что ли, нехватка?

Генлейт помотал головой и закашлялся от едкого дыма.

— Дело больно важное, — сипло выговорил он, перхая. — В Москве развернулся некий Локкарт, сэр Роберт Гамильтон Брюс Локкарт. Он возглавляет специальную британскую миссию при Советском правительстве — и шпионит вовсю, тем более что при нём состоит такой матёрый разведчик, как Сидней Джордж Рейли, бывший одессит Семён Розенблюм.[112] — Буки перемежал свою речь жестами, не относящимися к ней, — указывал то на телегу, то в сторону Хоздвора руку протягивал — создавал впечатление, что селянин о дровах твердит. — Так получилось, что сеть «Азбуки» задела сеть Локкарта. Мне точно известны имена нескольких его агентов — это подполковник Фриде, агент 20, а его сестра — курьер. Подполковник Генштаба Голицын носит 12-й номер… Но не в них дело. По моим сведениям, Локкарт возглавляет настоящий заговор трёх послов — кроме него самого, задействованы французский и американский посланники. А затевают они, ни много ни мало — антибольшевистский переворот!

Локкарт подкупает латышских стрелков, охраняющих Кремль, чтобы в день «Д» с их помощью арестовать весь ВЦИК с Лениным, с Троцким и занять ключевые пункты Москвы. После чего два полка латышей вроде бы направят в Вологду — на соединение с английскими войсками из Архангельска… Как вам этакий замах?

— Замахнулся-то Локкарт изрядно, — хмыкнул с сомнением Кирилл, — каков только выйдет удар…

— Правильно, согласен с вами. Ну а если мы поддержим? Локкарт хорошенько удобряет почву, раскидывая миллионы и подкупая всех подряд. Несмотря на то что главным резидентом английской разведки в России был и остаётся Эрнст Бойс, лейтенант английской разведки[113] Рейли получил практически неограниченные полномочия. Дошло до того, что некто Орлов-Орлинский, эсер со странной партийной кличкой «Люди першой кляссы», оформил Сиднея Джорджа сотрудником Петроградской ЧК с фамилией Релинский, и по этому-то удостоверению Рейли выписали пропуск в Кремль! Каково?

— Заманчиво, чёрт… — протянул Авинов. — Но и ошибиться никак нельзя, тут надо не семь раз отмерить, а семьдесят семь!

— Согласен! Вот вы и займитесь «примеркой» — вступите в контакт с Рейли и Локкартом, прощупайте их. Лично я не доверяю англичанам — эти торгаши всегда помогают во имя собственных выгод. Но уж коли имеется шанс, грех не использовать его! Вот папироса, в ней свёрнута записка с адресами и прочим…

Благодарно кивнув, Кирилл сунул «пушечку» в рот и закурил. Со стороны их разговор не выглядел чем-то особенным — пообщались братья по классу, покурили по одной… Смычка города и деревни.

Когда совсем стемнело, ломовики убыли восвояси, и настала тишина. Только и слышно было, как латыши клянут русских скупердяев — клянут медлительно, словно рассуждая.

Вернувшись в свою комнату, Авинов распотрошил папиросу, вызубрил написанное, а улику сжёг. Спать он лёг рановато, проворочался больше часа, но Аня так и не пришла.

С самого утра Большой дом наполнился шумом и гамом — комсомольцы готовили отъезд четы Ульяновых в Москву. Ленин сильно нервничал, переживая, подадут ли авто, но тут уж Сталин расстарался — прислал сразу два мотора.[114] За рулём «роллс-ройса», пригнанного для Предсовнаркома, сидел личный водитель Ленина, Степан Гиль, перешедший к нему «по наследству» от императрицы Александры Фёдоровны — вместе с автомобилем. Подобранный ещё графом Орловым, как шоффэр для монарших особ, Гиль верой и правдой возил царя и царицу. Теперь он, беспартийный, да ещё поляк,[115] крутил баранку рядом с «самим Лениным».

Впереди сел Авинов, а за его спиной, на откидном сиденье примостился Камо.

— Как здоровье, Владимир Ильич? — спросил Гиль, смущаясь.

— Спасибо, очень хорошо! — бодро ответил вождь.

— Вы уж простите, что не приезжал, — не давали за руль сесть!

— А это не ваша вина, товагищ Гиль, — серьёзно сказал Ленин и тут же изменил тон, шутливо обращаясь к Кириллу: — А чего это вы моё место заняли? А, товарищ Югковский?

— Не пущу, Владимир Ильич, — улыбнулся штабс-капитан, — сзади гораздо безопаснее.

— А я не выпущу! — рассмеялся Тер-Петросян. — Трогай!

«Роллс» развернулся и покатил прочь из Горок. Следом двинулся огромный, длиннущий «паккард», куда влезла почти вся команда Камо.

— «В Москву! В Москву!» — с чувством продекламировал Ильич.

…Шоффэр вёл «роллс-ройс» плавно, не торопясь, объезжая каждую ямку, чтобы не потревожить своего главного пассажира.

— Вы, товарищ Гиль, — насмешливо заметил Ленин, — машину ведёте, будто каждой курице реверанс делаете!

Степан хмыкнул, но скорости прибавлять не стал.

Показались унылые московские окраины, грязные и неприветливые. Трубы заводов, тянувшиеся к небу, не дымили. Дома под ржавыми крышами словно нахохлились.

Ближе к центру улицы стали люднее. Народ был возбуждён, собирался ватажками, машины провожал явно враждебными взглядами.

— Газу, Степан, — процедил Кирилл, — газу!

Шоффэр повёл «роллс» быстрее, двигатель загудел, набирая обороты. Пара человек явно пролетарского обличья кинулись машине наперерез, но Гиль знал свой манёвр — визжа, мотор вильнул — за окнами мелькнули вытаращенные глаза и перекошенные рты.

— Остогожнее, товарищ Гиль! — подал голос Ленин.

— Да я и так… — пропыхтел шоффэр, ворочая рулём.

Объехав догоравший трамвай — искорёженный каркас на колёсах, — машина домчалась до Александровского сада. Вспугнув толпу, митинговавшую у Кутафьей башни, «роллс-ройс» прокатился по Троицкому мосту, беспрерывно крякая медным клаксоном.

Ворота Троицкой башни медленно отворились, и мотор влетел под арку, едва освещённую тусклой лампой. Выворотив руль, Гиль направил машину к зданию бывшего Сената, позже использованного Аракчеевым под склад, где он хранил пятьсот тысяч кулей муки, а ныне занятого Советом Народных Комиссаров РСФСР.

— Замечательно уложились, — бодро сказал Ленин, выбираясь из автомобиля, и пожелал Гилю, по обычаю: — Ну пока.

Гомоня и шикая друг на друга, вылезли помятые в дороге комсомольцы. Авинов поймал задумчивый взгляд Ани, хотел было улыбнуться девушке, но та отвернулась. Червячок беспокойства заскрёбся в Кирилле, однако Ильич тут же отвлёк его.

— Товарищ Югковский, — заявил он, — будете со мной.

— Как прикажете, Владимир Ильич.

Ленин не улыбнулся даже, не пошутил насчёт «строевой подготовки», он лишь кивнул, собранный и строгий — Предсовнаркома готовился к решительной схватке.

На третьем этаже, где помещалась ленинская квартира, прибывших встретила Мария Ульянова — скромно одетая женщина с простым лицом, по-старушечьи зачесавшая волосы. Её партийная кличка была — Медведь, хотя с Марией Ильиничной больше соотносилось иное прозвище — Мышь. Или даже так — Мышка.