Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

— То есть, ты думаешь… все вы там, — она машет рукой куда-то себе за спину, — думаете, что нас похитили и насильно удерживают здесь?

Теперь приходит моя пора удивляться и округлять глаза:

— А разве нет?

— Ты полагаешь, можно похитить и силой удерживать великих богинь?

Похитить можно, я лично знаю одного похитителя. А вот удерживать — вряд ли. Мой личный опыт говорит: насильно можно только погубить или сломать. Меня отпустили, чтобы не допустить ни того, ни другого. В моё первое похищение…

А вот второе… Перед глазами снова зелёная вспышка, ощущение глухоты и полного бессилия. И слова — холодные, правдивые, страшные — камнями в воду: «Теперь ты исчезнешь…»

— Богиню можно лишить её божественной сущности, и тогда она станет не сильнее обычной смертной женщины.

— Так вот что он с тобой сделал! — в её глазах — настоящее сострадание. Афродиту подменили?

— А с вами разве не то? — перевожу взгляд с одной на другую.

Геба по-прежнему рассматривает что-то у себя под ногами, а Киприда нервно теребит край своего жемчужно-серого пиджака.

— Нет, — наконец, говорит она, будто извиняясь передо мной, за то, что со мной обошлись столь жестоко, — нам сделали предложение, о которого мы не смогли отказаться…

— И кто же? — интересуюсь, чувствуя, как в груди сжимается сердце.

Она уставляется в стену и произносит, не глядя на меня:

— Ты ведь помнишь то позорное бегство в Египет?

Мотаю головой: слышала, но не участвовала, а мать — не особенно распространялась, когда вернулись.

Афродита же продолжает:

— Смертные в своих мифах плетут, будто мы убегали от Тифона… Но ведь Тифона к тому времени давно повергли. Мы убегали от кое-кого пострашнее.

— От кого же?

Она не отвечает: берёт мою ладонь и прикладывает к своему лбу, пуская в воспоминания…

…Афродита истерила.

Легко сказать: бери только самое необходимое! Это ему просто: схватил свой любимый молот и готов! А ей?!

Богиня Любви металась по общей спальне их с Гефестом дворца. Муж сидел на краю кровати, — огромной, неуклюжей, как и её хозяин, — и терпеливо наблюдал за сборами. Афродита же старалась в сторону постели не смотреть: именно здесь они с Аресом предавались любовным утехам, когда Гефест набросил на них свою сеть и выставил на посмешище всего Олимпа. Только высмеяли его самого. А некоторые — даже позавидовали Аресу. Гермес и вовсе, хохотнув, сказал: «Хотел бы я занять его место».

Только вот Арес после этого случая значительно охладел к богине Любви — да ну их, этих замужних! — и стал бегать за противной Никой!

Афродите же пришлось мириться с угрюмым, хромым, уродливым мужем.

Гефест простил, он всегда прощал, только ей самой в этот раз было как-то не совсем приятно находиться рядом с ним. Гложило то, чего она раньше не чувствовала, — стыд и вина.

И вот теперь это заявление Гефеста: «Собирайся, мы уезжаем. Олимп в опасности. Нужно переждать. Бери только самое необходимое». И всё — никаких объяснений! Как тут не нервничать!

Афродита сгребала всё подряд: хитоны, украшения, баночки с кремами, гребни… Вещи вперемешку летели в сундуки — золотые, инкрустированные черепахой, усыпанные жемчугом и лазуритом. Уже шестой по счёту сундук… А самого необходимого — ещё на дюжину!

— Это всё? — устало поинтересовался Гефест, наблюдая за попытками жены закрыть набитый с верхом дорожный ящик.

Афродита зло дунула на золотую прядку, которая так и норовила упасть на лицо, повернулась, подбоченилась и заявила:

— Ты издеваешься?! — в голосе прорезались нелюбимые ею визгливые нотки: так было всегда, когда она паниковала. — Лучше бы помог!

Гефест вздохнул, встал, легко затолкал внутрь вещи, грозившие выпрыгнуть, захлопнул крышку и замкнул витиеватую, самолично выкованную застёжку. Потом взвалил сундук на плечо, будто тот — ничего не весил, другой рукой — сгрёб жену за тоненькую талию и сказал:

— Идём, Дит, больше тянуть нельзя.

И пока она пыталась возразить, что с одним сундуком никуда не поедет, ей нагло заткнули рот грубым поцелуем, а потом — пространство завертелось вокруг. И в себя она пришла, задыхаясь от возмущения, уже в Египте. Великая эннеада,[1]собравшаяся встречать олимпийцев, смотрела на гостей без должного почтения. Исида так и вовсе скривилась, увидев её. Афродита лишь фыркнула: и вот с ней, с этой чернушкой, меня сравнивают! Вздёрнула точёный носик и крепче прижалась к мужу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гефест сейчас являл из себя ту самую каменную стену, за которую так хочется спрятаться. И окидывал всех взглядом из серии: только рыпнетесь в её сторону — узнаете, каков вес моего молота! И, как ни странно, самой Афродите, возможно впервые в жизни, не хотелось, чтобы кто-то рыпался.

Египтяне однако отмерли, проявили чудеса гостеприимства, расселив олимпийцев в собственных дворцах и палатах. Конечно, не полностью дворец отдавался в распоряжение, а лишь несколько комнат или этажей, но всё же лучше, чем ничего.

Они с Гефестом остановились у Осириса с Исидой.

И Афиродита, едва разобрав вещи — что там разбирать?! Гефест ей ещё ответит за такое унижение! — наспех переодевшись, отправилась искать Геру. Нужно было срочно выяснить, что вообще происходит, иначе её голова грозила лопнуть, как дурачина Мом, искавший в ней недостатки.

Гера нашлась на одной из веранд дворца Атума,[2]любезно приютившего их с Зевсом. Владычица стояла, держась за резной парапет, и глядела вдаль. Солнце путалось в тёмных волосах, вплетая в них золото и немного меди. Белый хитон подчёркивал идеальную величественную фигуру.

— Радуйся, Зигия,[3] — робко начала Афродита, подходя к ней.

Вообще, они с Герой друг друга не то чтобы не любили, но вежливо недолюбливали. Но Гера все же понимала, при этом, что богине Браков сложно обойтись без помощи богини Любви. И даже в личных отношениях с Зевсом пользовалась услугами Афродиты. Та же, в свою очередь, всегда могла рассчитывать на помощь и поддержку Владычицы. Ссориться им было нельзя. Приходилось держать нейтралитет.

— Радуйся, Киприда, — отозвалась Гера, и в голосе её звучали грусть и усталость.

— Почему мы здесь? — начала Афродита без обиняков.

Гера пожала плечом. На молочно-белой коже красовался едва заметный длинный шрам — бичевание кнутом из драконьей кожи не проходит бесследно даже для богини.

Афродита сглотнула и отвела взгляд. Ей не хотелось вспоминать те события, потому что невольно накатывала жалость. А жалости — простой, бабьей, слезливой — Гера не терпела. Ей полагалось величественное сочувствие. Но сочувствовать, особенно — величественно, Афродита не собиралась.

Гера же, продолжая смотреть в пространство, устало проговорила:

— Я не знаю, тебе лучше спросить об этом у Зевса с Посейдоном. Вон они, — царица Олимпа кивнула в сторону большого зала, откуда доносились мужские голоса, спорящие на высоких тонах, — грызутся за сферы влияния. Если они у нас теперь будут, эти сферы…

— И всё-таки, — настаивала Афродита, — ты знаешь больше, чем мы все! Скажи!

— Да что тут говорить, — зло выпалила Гера, — кажется, тирания Зевса надоела людям, — она злорадно прищурилась: ничего, мол, будет и на моей улице праздник! — смертные призывают новых богов. Вернее, бога. Они зовут его Единым.

— Единым? — недоумённо произнесла Афродита. — И как же он справится со всем, что мы делим между собой? Разве возможно вместить в себя сразу столько сутей?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она мотнула головой, чтобы отогнать видение, в котором Единый пожирал их всех, как Крон — своих детей.

— Люди помогут ему своими молитвами. Он станет очень сильным.

— И поэтому мы убежали? — Афродита не понимала: с этим Единым разве нельзя сражаться? И не таких повергали, когда вставали вместе, спиной к спине. И титанов, и гигантов, и Тифона.