Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

посольствами и делегациями («нарочными персонами») в период между 1755 и 1761 гг.

Духовно-символическое родство. Приглашение Елизаветы Петровны в 1747 г. в восприемницы новорожденного Петра Леопольда (1747–1792) – третьего сына императрицы-королевы Марии Терезии (1740–1780 гг.[323]) и императора Франца I (1745–1765 гг.) открыло новую страницу во взаимоотношениях правящих домов: они духовно-символически породнились[324], что предполагало, по крайней мере так это виделось из Вены, большую доверительность в информировании друг друга о династической политике и событиях в августейшем семействе. Ответный жест последовал в конце 1754 г., когда Елизавета Петровна обратилась к римско-императорской чете с просьбой стать восприемниками ее новорожденного внука Павла[325]. Дворы обменялись известительными и поздравительными грамотами: в Вену в декабре 1754 г. отправился барон Карл Сиверс (1710–1775), в Санкт-Петербург в апреле 1755 г. прибыл граф Людвиг Цинцендорф (1721–1780)[326]. Праздничные торжества растянулись до осени следующего года: первые вельможи русского двора почли за почетную обязанность устроить торжественные приемы и балы. Чрезвычайные и полномочные послы обеих держав организовали масштабные, поражавшие великолепием празднества, призванные подчеркнуть особый характер междинастического и межгосударственного союзов.

Граф Герман Карл Кейзерлинг (1695–1764) в Вене пригласил двор на бал с фонтанами и в украшении зала использовал изысканные настольные аллегорические скульптурные композиции из мейсенского фарфора (в 1733–1747 и 1749–1752 гг. он был посланником при польско-саксонском дворе, где, по всей видимости, их заказал)[327]. Римско-императорский посол граф Николаус Эстерхази (1711–1764), желая удивить российскую знать, организовал в октябре 1755 г. не один, а два бала: первый для избранного общества и второй для жителей Санкт-Петербурга. В дневнике пажа Алексея Бутакова сохранились лаконичные записи от 27 сентября («Был у Цезарского посла у Эстергази маскарад») и 2 октября («Был у Цезарского посла Эстергази маскарад вольной, где и купцы были»)[328].

Хотя сам посол докладывал в Вену о триумфе и полном удовлетворении российской самодержицы, по свидетельствам современников затянувшиеся на год приготовления, подогревавшие завышенные ожидания, не оправдались. Е. Н. Щепкин писал: «Балы обошлись дороже обыкновенного, так как Эстергази с июня месяца ждал постоянно назначения дня самой Елизаветой. Много птицы, фруктов погибло за это время»[329]. Супруга генерал-прокурора Никиты Юрьевича Трубецкого (1699–1867), Анна Даниловна, писала в Лондон пасынку Петру (1724–1791): «Думали найти что чрезвычайное, ан напротив могу сказать: прошедшею зимою, которые были у наших министров, гораздо великолепнее. И так нас немцы ни в чем не удивили»[330].

Духовно-символическое родство выражалось, помимо прочего, в том, что именинами эрцгерцога Леопольда первые годы считался день Петра и Павла (20 июня), и лишь в 1753 г. они были официально перенесены на день покровителя Австрии св. Леопольда (15 ноября). В первых публичных речах, написанных от имени великого князя Павла Петровича, встречался мотив духовно-символического родства. В 1761 г., приветствуя вновь прибывшего посла Флоримунда (Флоримона) Мерси д’Аржанто (1727–1794), шестилетний цесаревич устами придворного заявлял, что «ни о чем столь много не усердствует, как чтоб при каждом случае удостоверять августейших своих восприемников о почтительной его к ним преданности»[331].

Приглашение Австрийского двора в восприемники в будущем попыталась повторить Екатерина II, когда у нее родился внук, цесаревич Александр Павлович. По ее хитроумному замыслу крестными родителями наследника российского престола должны были стать заклятые враги Мария Терезия и Фридрих II (1740–1786 гг.). Кандидаты в восприемники с благодарностью приняли приглашение, но акт остался чистой формальностью[332].

Обмен грамотами. Два правящих дома начали регулярно обмениваться грамотами после подписания союзного договора 1726 г. В их числе были верительные грамоты и рекредитивы послам и посланникам, извещения о рождениях, бракосочетаниях и кончинах в августейших семействах, международном положении и войнах, восшествии на престол новых монархов. На фоне общих заверений в дружбе и приязни особо выделяются два коротких периода, когда династии состояли в кровном родстве через супругу Карла VI (1711–1740 гг.) Елизавету Кристину Брауншвейг-Вольфенбюттельскую (1691–1750) – годы правления ее племянника Петра II (1725–1727 гг.) и внучатого племянника Ивана Антоновича (1740–1741 гг.) – и всячески подчеркивали это обстоятельство в титулатурах и текстах грамот.

Переписка между династиями не прекращалась в годы Семилетней войны. Не будучи более кровными родственниками, правящие дома в силу как перекрестного кумовства, так и более общей практики извещения союзных дворов считали двусторонние отношения приоритетными, узы, соединившие их у купелей новорожденных, особенно прочными, поэтому в нотификационных грамотах, вручавшихся послами на приватных аудиенциях, извещали друг друга о том, что, например, 8 декабря 1756 г. родился эрцгерцог Максимилиан (1756–1801)[333], а через год 9 (20) декабря – дочь Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны великая княжна Анна[334]; в октябре 1760 г. наследник эрцгерцог Иосиф сочетался браком с Изабеллой Пармской (1741–1763)[335]; 18 января 1761 г. скончался эрцгерцог Карл (1745–1761)[336]; а незадолго до выхода России из войны, в марте 1762 г., Петр III (1762 г.) был извещен о рождении у римско-императорской четы внучки – Марии Терезии Елизаветы (1762–1770)[337]. Можно предположить, что имя Елизавета было дано в память о покойной российской императрице, так же как и имя Филиппина в память не только о деде, герцоге Филиппе I Пармском (1720–1765), но и о прадеде по материнской линии – испанском короле Филиппе V (1700–1724 гг.). Обмениваясь грамотами, и та и другая сторона всякий раз подчеркивали, что делают это в интересах «особливого дружебного союза», которым они «к пользе обоих империй соединены». Однако война давала новые поводы для обмена письмами и грамотами, уже не как родственникам, но как союзникам.

Прежде всего, условием информирования России об австрийско-французском альянсе стал обмен расписками идентичного содержания Марии Терезии от 15 марта 1756 г.[338] и Елизаветы Петровны от 30 марта 1756 г. с обязательством хранить «в высшем секрете и всегдашнем молчании» содержание двустороннего договора[339]. Если императрица-королева написала расписку собственноручно, то российская самодержица лишь подписала ее. Эта же диспропорция в символической коммуникации наблюдалась и в годы войны.

После победы австрийского оружия в сражении при Колине 18 июня 1757 г.[340] Мария Терезия отправила российской императрице собственноручно написанное поздравление. В фондах Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ) этой грамоты нет, и не исключено, что ни оригинал, ни копия так и не поступали в коллегию. Согласно копии, сделанной Эстерхази по получении корреспонденции из Вены, письмо было написано 20 июня и содержало такие строки: «Ваше Величество может быть уверено, что я полностью понимаю ценность этой дружбы и наисильнейшего содействования и что я ничего так горячо не желаю, как иметь возможность выразить