Обсидиановый нож - Александр Мирер

Я отполз за угол. Оглянулся. Новый звук нарастал и постепенно наполнял холодеющий закатный воздух. Задребезжали стекла в доме. Мне показалось, что воет и дребезжит у меня внутри от страха и одиночества. Звук стал оглушительным, и, не помня себя, я вскочил в дверь — створка пела и ходила ходуном, — и внезапно все смолкло. А передо мной была стеклянная стена вестибюля. Она выходила на ту сторону дома. Очень близко, перед самыми стеклами, стоял корабль пришельцев. Из-под широкой плиты еще вылетали струи пыли, он устанавливался покачиваясь. Кроме него, я мог видеть только небо. Я подумал, что не хочу ничего видеть, и в эту секунду из-за корабля полезла вверх серая и зеленая пелена, стали подниматься кусты, белая полоса дорожки, черный диск клумбы. Небо закрылось. Это корабль поставил вокруг себя защитное поле, как в овраге.

Поле как бы изогнуло пространство перед стеклянной стеной. Теперь я видел площадку справа. По ней тесно, как бревна в плоту, лежали люди. Лицами вниз. Их было человек сто, у всех руки закинуты на затылки. Над ними, спинами ко мне, стояла редкая цепочка Десантников — только мужчины, с пистолетами и винтовками наготове… Когда лежащие приподнимали головы или вскрикивали, Десантники подскакивали к ним и били ногами или прикладами. Слева, из-за корабля, непрерывно подводили новых — полубегом, с руками, вывернутыми за спину. Швырком укладывали вплотную с остальными. Прежде чем я пришел в себя, уложили человек десять. Я опомнился, когда подвели и швырнули на землю худого, большеглазого Десантника, которого я первым увидел на шоссе.

Что творится, это они своих! Вот кассирша из универмага плачет и пытается снять туфлю с отломанным каблуком. А вот и Нелку приволокли и орут на нее: «Рук-ки за голову! Лежать!»

Я пробежал по пустому вестибюлю налево и увидел, откуда их тащат. Из очередей. Аккуратно, в затылок, стояли цепочки Десантников, как в очереди за билетами в кино. Три очереди, и в каждой, наверно, по полсотне людей или больше. Через стекла было трудно смотреть — внутри защитного пузыря все получалось изогнутым, искаженным, особенно с края площадки. Но я рассмотрел, что средняя очередь тянулась к седому — Линии восемнадцать. Он стоял лицом к очереди, держась вытянутыми руками за зеленый столб. Десантники спокойно один за другим приступали к столбу, вынимали «микрофоны» и сразу, как от удара, подгибали ноги и сваливались на руки заднему. Тот держал, а сбоку подскакивал здоровенный Десантник и уводил ударенного, выкручивая ему руки на ходу. Задний, освободившись, сам шагал к столбу и тоже падал. А здоровенные непрерывно сновали между очередями. Хватали, выкручивали, тащили. Их было много, потому что в двух боковых очередях творилось то же самое. Там Десантники подходили не к зеленому столбу, а к зеленым ящичкам в руках Киселева и Потапова. Боковые очереди двигались медленнее, но так же неуклонно, спокойно. Без страха. Словно не видя, что им предстоит: обморок, выкрученные руки и лицом в землю или на бетон. А вот их уже кладут прямо на клумбу…

Высокий рыжеволосый парень то и дело менял Киселеву и Потапову зеленые ящики.

Директор телескопа профессор Быстров тоже стоял в очереди, я узнал его по черной шелковой шапочке. Он благодушно улыбался. И вдруг на площадку выбежал его пес, который уволок бластер от корабля. И стал в очередь. Тогда профессор засеменил к седому, показал на собаку. Седой резким, злым движением сунул его без очереди. Профессора увели двое здоровенных, не выкручивая ему рук, посадили в сторонке. Кто-то подошел к собаке, и она кивнула — я сам видел! — и оставила очередь. Бросилась направо, присоединилась к тем Десантникам, которые стерегли лежащих… Там уже набралось сотни три, они лежали рядами, и стоял сплошной вой и грохот. Некоторые пытались садиться, кричали, охранники прыгали как бешеные и все чаще стреляли над головами. И собака стала носиться между рядами и бить корпусом тех, кто садился… Она сразу навела порядок, только очень уж страшно стало смотреть! Я чуть с ума не сошел. Я же не знал, что человек совсем ничего не помнит, когда Десантник из него высаживается. Я думал, хоть немного должен подшить. А эти несчастные люди! Многие из них с утра носили в себе Десантника, и вдруг — вечер, пальба и удары сапогами! После я узнал, что никто из них не видел очередей к «посредникам». Вернее, не помнил. Их били, толкали и орали страшно, но заставили всех лежать вниз лицами. Так было лучше. Увидели бы они очереди — наверняка бы рехнулись.

Я совсем уже рехнулся, но тут появился заяц-Девятиугольник. Он шариком проскочил под ногами, подпрыгнул к столбу, и вся очередь загоготала, а передний поймал его за ухо, вынул «микрофон» и, подержав зайца у столба, бросил его на землю. Ох, как же он удирал!.. Он мелькал вверху и внизу, он снова стал простым толстым зайцем и не мог выйти из защитного поля!

Когда он последний раз сиганул за кораблем, очереди уже иссякли. Здоровенные Десантники подбегали к седому — он по-прежнему стоял у «посредника» и бесстрастно смотрел, как Киселев и рыжий верзила подхватывают здоровенных мужчин и расшвыривают кругом площадки. Тела падали бесшумно, потому что справа все громче орали люди и бешено, хрипло рычала собака. Через секунду упал и седой. Я вдруг увидел, что он лежит у «посредника», и Киселев перешагивает через него. Киселев вдвоем с верзилой подхватили зеленый столб «посредника», потащили его к кораблю; рыжий на ходу сшиб кого-то кулаком. Открылся люк. В него всадили «посредник» и мешок с бластерами. Пес метался перед люком, отшвыривал всех, кто пытался подойти. Какая-то женщина стояла, зажав себе рот двумя руками, и вдруг вскрикнула — верзила заглянул в люк и стал падать медленно, как сосна. Сейчас же у корабля оказался пес. Оскальзываясь лапами, поднялся на дыбы, приложил морду к люку и упал навзничь, как человек.

Киселев был последним. Не спеша, покачивая бластер на шнуре, оттащил рыжего от корабля. Откатил собаку. Подошел к люку. Бластер спустил в люк, а шнурок спрятал. Приладился, держась одной рукой за край отверстия и свесившись всем телом наружу. Я отчетливо помню, как он висел на руке, а на него и на корабль смотрели несколько очнувшихся людей. Он крикнул:

— Отойдите! Отойдите, болваны! — и покатился к ним под ноги.

И тут же с звонким хлопком исчезло защитное поле. Сумеречное небо упало сверху, как занавес. Открылись вечерние холмы, дорога, цепочка квадратных машин на ней. Загремели, запели стекла — медленно и плавно, как лифт, поднялся корабль, песчаные вихри забарабанили по окну перед моим лицом. Неловко, хватаясь друг за друга, вставали люди. Киселев смотрел то вверх, то на черную тесьму от гитары, которую вытащил из кармана.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});