Сердце солдата - Илья Туричин

Четыре с половиной часа, как зачарованный, смотрел комиссар на руки Краммера, на их точные, едва уловимые движения, на тусклый, желтоватый от керосиновых ламп блеск инструментов. Да, Краммер был настоящим хирургом, это комиссар понимал.

Когда, наконец, закончилась операция и Сергею сделали вливание крови, Краммер снял порозовевшие резиновые перчатки, бросил их в алюминиевую миску и, ни на кого не глядя и не надевая ни шинели, ни шапки, вышел из землянки. Морозный воздух ударил ему в голову пьянящей свежестью, снег до боли ослепил воспаленные глаза.

Сидящие на бревнах разведчики встали, вытянулись, будто перед полководцем, и выжидающе смотрели на Краммера.

Он молчал, он даже не замечал обращенных к нему лиц. Никогда еще за долгую практику не приходилось ему работать в таких нечеловеческих условиях, без фрау Китцен, без хорошего света… Ну что ж, он сделал все, что мог. Вряд ли его пациент будет жить… Вряд ли… Слишком поздно..

И вдруг доктор Краммер поймал себя на неожиданной мысли. Ему хотелось, чтобы этот пациент жил. Ему было не все равно, будет он жить или умрет. Это было ново и удивительно. Доктор Краммер пощелкал языком, будто сосал карамельку. Потом почувствовал, как кто-то надевает ему на голову шапку и накидывает на плечи шинель.

Он обернулся.

Рядом стояли комиссар и Отто.

— Очень трудный случай, — буркнул доктор Краммер и медленно, сгорбившись, побрел меж деревьев, разминая застоявшиеся ноги.

После плотного обеда комиссар проводил Краммера до наружного поста. Дальше сопровождать его должны были Петрусь и Отто.

Всю дорогу комиссар нес небольшой сверток в белой тряпице, аккуратно перевязанный веревочкой.

Остановились возле часовых. Краммер, увидев вооруженных людей, насторожился.

— Передайте доктору Краммеру нашу благодарность, — сказал комиссар. — И вот это… — он замялся и явно чувствовал себя неловко. — У вас, кажется, врачам платят за визиты?

— О да! — воскликнул Отто. Взял из рук комиссара сверток и передал Краммеру.

— Что это? — спросил тот.

— Сало.

— О-о!.. — рыжие брови Краммера взлетели. — Я думал, что меня эти молодцы расстреляют! Я не возьму сала.

— Почему? — спросил Отто.

— Нет-нет… Я — военный врач и не могу получать плату за лечение… э-э-э… неприятеля. Объясните это герру комиссару.

Отто перевел. Комиссар засмеялся.

— И добавьте, — сказал Краммер, — что, если я понадоблюсь в другой раз, пусть со мной свяжутся более… цивилизованным способом.

Краммер вернул комиссару сверток, козырнул и, не оборачиваясь, пошел вперед.

Петрусь и Отто последовали за ним. Потом Петрусь обогнал Краммера.

Некоторое время шли молча. Только мягкое поскрипывание снега под ногами да легкие шорохи ветра нарушали лесную тишину.

Потом Краммер спросил у идущего по пятам Отто:

— Вы перешли к партизанам?

— Нет. Я пленный.

— Пленный?.. Зачем же вы ввязались в эту историю с моим похищением?

— Тот раненый… взял меня в плен, когда я был болен. Очень болен. Он мог меня убить.

— Ну и что ж?

— Как видите, я жив. Только вышел из игры.

— Послушайте, как вас?

— Отто.

— Послушайте, Отто, вы же немец. Неужели вам не хочется к своим?

— Нет.

— Совсем?

— Как вам сказать. Я много думаю. Многое начинаю понимать. Я люблю свою страну, свой дом, свой маленький, но дорогой мне мир… Это трудно объяснить…

Они снова пошли молча. И снова Краммер нарушил тишину:

— Послушайте, Отто, ведь вы предатель!..

— Не надо громких слов.

— Давайте-ка лучше стукнем этого парня по башке… Нас двое — он один.

— Зачем? — Отто сердито посмотрел на затылок доктора. — Убить еще одного… Что это изменит?

Краммер не сдавался. Веселые озорные огоньки вспыхивали у него в глазах. Но Отто не видел их.

— Вы не верите в победу?

— А вы?.. — спросил Отто.

— Как вам сказать…

— Я скажу. Мы ее уже проиграли, эту дурацкую войну. И сейчас важно только одно: если в нас, в немцах, осталось хоть что-то человеческое — культура, мораль, совесть, — сумеем ли мы начать жизнь заново? Очень трудно начать жизнь заново… Но придется.

— Вы имеете в виду новый реванш?

— О нет, герр доктор! Этого никто не допустит. И прежде всего мы сами. Слишком дорого всем, и нам в том числе, обходится эта проклятая петушиная привычка непременно лезть в драку. Я мог бы сейчас кормить червей, и вы тоже.

— М-м-да… Вам действительно лучше зимовать в этом лесу. За такие мысли господин Вайнер или этот свинья Штумм вас повесят в два счета.

— Даже в один, — весело отозвался Отто.

— Что же вы намерены делать дальше?

— Ждать. Я — нейтрален. Я не буду убивать. Ни немцев, ни русских. Потом, когда кончится эта бойня, я поеду домой…

— Ну-ну… — неопределенно хмыкнул Краммер.

Разговор оборвался.

Краммера вывели на шоссе. Он пожал на прощание руку Отто, небрежно кивнул Петрусю и, взяв свой чемоданчик, побрел по накатанной машинами дороге в Ивацевичи.

Петрусь и Отто смотрели ему вслед.

— Гордый старикашка! — сказал Петрусь.

— О, да… Доктор Краммер есть гордый человек.

Вдали послышался шум автомобиля, и оба торопливо отступили за елки.

ПОДРЫВНИК

Сергей поправлялся. Медленно, день за днем прибывали силы. Молодой организм яростно сопротивлялся смерти.

Разведчики раздобыли для своего командира кровать с сеткой. По утрам они в порядке строгой очередности приходили в санчасть и, если день был солнечным, выносили Сергея прямо на кровати наружу. Чтобы никелированные шары не блестели, их тщательно закрасили темно-синей масляной краской, которую тоже невесть где раздобыли неугомонные разведчики.

Сергей лежал на своем «шикарном ложе» бледный, худой, укрытый двумя ватными одеялами, щурился на солнечные зайчики, пробивавшиеся к нему сквозь пахучую зеленую хвою, слушал шорох молодой листвы на осинах, щелканье птиц, говор партизан.

Приходил Коля. Осторожно садился на край кровати. Неизменно задавал один и тот же вопрос:

— Как поправка?

И получал один и тот же ответ:

— Порядок. Грамма на три…

По теории Сергея, количество здоровья можно было измерять так же, как и вес, — в граммах и килограммах. У абсолютно здорового человека здоровье соответствовало весу. Весит он, скажем, сто килограммов, и здоровья у него — сто килограммов. А если он болен, то здоровья у него уже не сто килограммов, как весу, а меньше, восемьдесят там или семьдесят.

Коля как-то спросил:

— Ну, а если он весит сто килограммов, может быть у него здоровья сто двадцать?

— Может, — убежденно сказал Сергей. — Значит, он сверхздоровый. Вот у меня до ранения вес был семьдесят, а здоровья — все сто.

— А как ты его взвесил?

— Как?.. Ну, вот ты чувствуешь, что можешь коня поднять?

Коля засмеялся:

— Что ты!..

— А я чувствовал, что могу!

Как-то вечером в землянке подрывников, куда Коля постепенно совсем переселился, он допоздна занимался какими-то математическими выкладками. Как ни расспрашивали подрывники, что это за подсчеты, он не ответил.

А утром пришел к Сергею огорченный и обескураженный. Даже не спросил, как поправка.

— Ты чего невесел? Случилось что?

— Да нет… — Коля замялся. — Понимаешь… Считал, когда ты поправишься…

— Ну?..

— Худо выходит. Вот. — Он достал из-за пазухи свернувшийся в трубочку кусок березовой коры и отдал Сергею. — В тебе семьдесят килограммов весу, а здоровья прибавляется только по три грамма в день. Выходит, тебе еще поправляться двадцать три тысячи триста дней. Почти шестьдесят четыре года!.. — Коля шмыгнул носом.

Сергей смотрел на него во все глаза. Потом засмеялся так, что побледнел от боли. Немного погодя сказал:

— Мне смеяться медицина запретила.

Коля обиделся. Сергей положил худую желтую руку на его колено:

— Да ты не дуйся. Ты все правильно подсчитал. Только если я по твоим подсчетам буду поправляться, то успею от старости помереть. Раз я от такого ранения не загнулся, оставалось во мне здоровье?

— Ну…

— Килограммов на двадцать, не меньше… Теперь, значит, так. Весу во мне сейчас не больше как пятьдесят, пятьдесят пять… Остается тридцать. Так я ж тебе говорю три грамма приблизительно. Сегодня, например, я здоровья прибавил на все сто. — Сергей приподнялся на локте, скрипнув зубами от боли. — Через месяц, кашеед, слышишь? Через месяц, никак не позже, я опять буду бить их! — Лицо Сергея чуть порозовело, светлые глаза вспыхнули, на небритых щеках бронзой блеснула щетина. Потом он откинул голову на подушку, закрыл глаза, снова открыл их, улыбнулся: