Человек-змея - Крэг Клевенджер

— И ты не забыл? Невероятно, мы же под таким кайфом были!

— Я помню каждую секунду, проведённую рядом с тобой, — сказал я и снова чмокнул её в губы.

От таких воспоминаний сосёт под ложечкой, а на глаза наворачиваются слёзы. Чем лучше я узнавал Кеару, тем ярче становился многоликий образ, который я представлял в часы разлуки. Совсем как в детстве, когда мама говорила, что скоро должен вернуться папа, и от счастья я забывал обо всём.

Ни о ком, кроме сестры (наученный горьким опытом, я больше о ней не заговаривал), Кеара не рассказывала, хотя мне страшно хотелось знать, как она росла, как училась, почему решила перебраться на Запад и стать актрисой. Однако на откровение принято отвечать откровением, которое я не мог себе позволить. С теми, кто не привык следить, записывать и фиксировать, всё иначе, интерес у них не корыстный, а искренний.

Иногда я даже не мог заснуть, до того хотелось излить душу; вместо этого я лишь сжимал её в объятиях так крепко, что запросто мог причинить боль. Но Кеара никогда не жаловалась, только стонала. Я измерял глубину её дыхания, считал, сколько раз она погладит мои пальцы, прежде чем заснёт. Я рисовал в темноте её профиль, снова, снова и снова, и полному счастью мешала лишь ложь, которую ежедневно приходилось говорить любимой.

* * *

Я на пути в мексиканский городок, где продают нужные мне наркотики. Примерно через час в затылок вопьются тупые зубья циркулярной пилы. Изо всех сил жму на газ, одновременно стараясь быть осторожным, ещё не дай бог аварию устрою! Чтобы найти упаковку пропоксифена, пришлось перетряхнуть всю сумку: блокнот, сменная одежда, размазавшаяся по дну зубная паста.

Над украшенной лампочками стрелкой жёлтые неоновые буквы: НОЧНОЙ, а дальше пронзительно розовые: МОТЕЛЬ. Я уже не раз здесь проезжал, чаще всего ночью. В тот вечер за буквами почудился лазоревый фон, а небо, всего секунду назад чёрное, сияло, словно море в штиль. Минуты ослепительной красоты сначала говорят, а потом кричат: пора искать убежище, тихое, достаточно тёмное, чтобы нельзя было различить синий.

За конторкой, освещенной розовой неоновой надписью «Свободные места», сидели хозяева мотеля — пожилые супруги, — смотрели ток-шоу по истошно орущему телевизору с экраном размером со спичечный коробок.

— Могу я вам помочь? — Сжимая сигарету между большим и указательным пальцами, женщина подошла к конторке. Её окутанный облаком сизого дыма супруг остался сидеть в хлипком кресле-качалке, не обращая на меня ни малейшего внимания. На нём тонкая майка с треугольным вырезом, обтянутые чёрным трико ноги не скрещены, а переплетены между собой подобно водорослям. Сто шестьдесят пять сантиметров кожи, костей и пятен от никотина. Инвалидной коляски не видно, значит, кто-то носит старика на руках.

— Пожалуйста, одноместный номер на одну ночь.

Дальше всё как обычно: водительские права, кредитка, техпаспорт. На самом деле мне нужны три дня и чтобы никто в душу не лез. Но озвучить своё желание и заплатить — то же самое, что назвать настоящее имя или сообщить, что прячу в багажнике труп. Хозяева третьесортных мотелей-заезжаловок за пять километров чувствуют наркоманов и проституток. Обычно им всё равно, если, конечно, нет прямой опасности обнаружить синеющий труп в одном из своих номеров.

— Во сколько освободить номер?

— В десять утр… — отозвалась хозяйка, не договорив последнее слово: пришлось поднять с пола склизкий коричневатый комочек и бросить в корзину.

— Мне нужно как следует выспаться. Можно будет продлить номер на две или три ночи? — Стараюсь вести себя как можно непосредственнее, искренне надеясь, что мое лицо не кажется мертвенно-бледным.

Если старуха и удивилась, то виду не подала. Пока снимала деньги с кредитки, я пытался напиться из стоящего в коридоре фонтанчика с тепловатой водой. Во рту пересохло, с каждой секундой говорить всё труднее.

Хозяйка передала ключ, прочитала стандартную лекцию об удобствах мотеля и правилах внутреннего распорядка, а я мерно кивал, через равные промежутки времени выдавая «да», «угу» и «понял». Рядом с мотелем магазинчик «24 часа» — туда-то мне и надо. Срочно требуется липкая лента: хоть изоляционная, хоть малярная, хоть армированная. А ещё побольше жидкости и еда, чтобы, когда проснусь, было чем подкрепиться. Если я, конечно, проснусь.

Комната номер пятнадцать. Свет — мой враг, я плотно зашториваю окна и заклеиваю швы скотчем (в гостиничных шторах столько пыли, сквозь них даже вспышку от взрыва нейтронной бомбы не разглядишь), на окно ванной тем же скотчем клею полотенце. Вешаю на дверь табличку: «Просьба не беспокоить», закрываю на цепочку, а ручку, чтобы не повернулась, припираю стулом. Раздеваюсь, потому что будет жарко. Достаю из шкафа второе одеяло, потому что будет холодно. Теперь в туалет: прочистить кишечник, пока он не прочистился сам. Четыре таблетки пропоксифена по сто миллиграммов каждая, холодный душ, кровать. Лежу и ожидаю худшего.

Багряная, застилающая глаза пелена рассеялась, и я увидел маму.

Она сидела на стульчике у привинченного к стене телевизора и смотрела на меня. Длинные, ниже плеч, волосы разделены на пробор, по рукам змеятся синие и зелёные татуировки. На маме тёртые джинсы и футболка с концерта Лайнарда Скайнарда, обтягивающая округлость одной груди, тем самым подчёркивая отсутствие второй. В глазах пустота: ни боли, ни сострадания, ни осуждения, ни грусти. Она смотрит на меня без всякого выражения.

Я полностью парализован: не могу двигаться, даже смотреть не могу.

* * *

Душ. Холодная вода обожгла лодыжки. Может, хватит? Я вышел из ванной и вытерся жёстким полотенцем. Запах хлорного отбеливателя бьет по ноздрям даже сквозь пропоксифеновый туман.

* * *

Кровать. Телевизор изрыгает голубоватый шум, глаза режет ядовитый свет. Выключаю мерзкий аппарат: свет проходит, а боль — нет.

* * *

В дверь стучат, кого-то зовут. Кажется, меня, хотя с ходу не разберешь. Завернувшись в простыню, я скрючился на полу. Ноги мёрзнут: ковёр насквозь пропитан холодной водой. В ванной что-то шумит…

Переворачиваюсь на спину. Слышу голоса. Кто-то включил свет. Моя голова под ночным столиком, вижу рябое от щепок и заноз брюхо ДСП. Незнакомые люди кричат: «Живой!..», «Передозировка…», «Регистрационная карточка, удостоверение…», «Душ… ущерб мотелю…». Нужно будет спросить, может, они видели маму?

* * *

Меня рвёт чёрным. В желудок ввели раствор активированного угля, но организм почему-то его отторгает. Сквозь уходящую головную боль проступает кислотная тошнота, которую вызывает пропоксифен: кишки наполняются горячими соплями, по нёбу скребут наждачной бумагой.

* * *

В больнице я провёл семьдесят два часа. Рвота прочистила организм, однако все три дня голова раскалывалась, а давление и температура скакали как бешеные козы. Рентген и спинномозговые пункции ясности не внесли (я заранее это знал, но воспрепятствовать не мог), и на третий день меня стали выводить из шокового состояния. Чтобы спасти мой организм, врачам пришлось делать кровопускание.

К моменту прохождения экспертизы я потерял три килограмма, которые вовсе не были лишними.

* * *

— Вы миссис Бишоп?

Кеара выехала к мексиканской границе и ждала в больнице, пока я проходил допрос с пристрастием, иначе называемый экспертизой. Справился без особого труда. В желудке тяжёлая ледяная пустота — первый признак того, что пора домой, к Кеаре; признак того, что снова придётся менять имя, признак того, что я не могу её бросить. Только не ее и не сейчас.

— Нет, — покачала головой Кеара, — я его подруга.

Ледяной кирпич растаял. Усадив в инвалидное кресло, меня выкатили в зал ожидания — происшествия и несчастные случаи администрации не нужны, — и я пересел в Кеарин «додж». Взятую напрокат машину со стоянки мотеля забрала сама компания, отослав мне чек за эвакуацию. На своей за товаром я никогда не езжу.

— Как ты себя чувствуешь? — ласково потрепав меня по щеке, спросила Кеара.

— Уже лучше, очень устал.

Выехав с больничной стоянки, Кеара развернулась и взяла курс на скоростную автостраду.

— Ты правда проходил психиатрическую экспертизу?

— Таков закон, — проговорил я, — когда врачи подозревают попытку суицида, пациента направляют на экспертизу.

— Значит, если бы ты сделал это нарочно, тебя бы заперли в психушку?

— Да, наверное.

Более семидесяти процентов проводящих экспертизу — не дипломированные специалисты, а студенты-практиканты или в лучшем случае интерны. А девяносто пять процентов остальных верят в астрологию, НЛО, магические кристаллы, круги на поле, переселение душ и прочую чепуху. И если один из таких умников решит, что ты представляешь опасность для себя или общества, закон обяжет его принять меры. Что значит «принять меры», я не знаю и узнавать на собственном опыте, потратив на это остаток жизни, не собираюсь. Да, Кеара, меня бы заперли в психушку.