Посланник Бездонной Мглы - Федор Чешко

Стараясь не обратить на себя внимание Лефа (чтобы не вздумал заупрямиться, помешать), Ларда дотянулась ногой до певучего дерева и легонько пнула его. Виола вскрикнула. Звук получился не слишком приятным для слуха, но достаточно громким, чтобы смог расслышать Великий Мурф. Глаза старого певца сверкнули:

— Голос струн! Правда, сперва мне подумалось, будто это треснул дырявый горшок… Но нет, нет, конечно же я услыхал голос струн. Покажись, неведомый мне певец! Покажись!

Ох, до чего же не понравился Лефу голос Точеной Глотки! Но деваться было некуда. Множество обернувшихся к нему лиц странно роднило одинаковое выражение напряженного, не слишком-то доброго интереса: ждал не один только Мурф, ждали все. Леф нехорошо помянул глупую Лардину выходку и поднялся. Во рту у него пересохло, колени дрожали, и вообще очень хотелось в единый миг оказаться где-нибудь подальше отсюда. Но Ларда уже подает ему виолу, а старый спесивец манит пальцем, улыбается с этакой родительской ласковостью. Ну, будь что будет…

— Но ведь у тебя на руке повязка, молодой певец! — участливо вскрикнул Мурф, с любопытством разглядывая приблизившегося Лефа. — Плохо. Это очень плохо, ведь ты не сможешь править струнами. Но ничего: просвисти мне свой напев, и я сыграю тебе.

Леф помотал головой: сам буду играть. Он присел на корточки, неловко приладил у себя на коленях виолу, вздохнул — так тяжко и длинно, будто с жизнью прощался…

А потом…

Нет, конечно же, это была не игра. Одной рукой, без лучка — разве допустимо такое? Ни тебе лада, ни красивой протяженности звука… Струны словно журчали под торопливыми пальцами Лефа, но вот странно: в журчании этом, которое непривычному слуху показалось сперва почти безобразным, было все то, что превращает дребезжание привязанных к пустой деревяшке скотьих жил в музыку.

В тесном Мире рожденный тихий брат-человек…Хлопоты да заботы, скучный недолгий век…Вечная горечь пота на бескровных губах…Глиняная забавка в чьих-то смутных руках.Добра ли тебе желая, от злобы ли нелюдскойДушу твою взнуздали желаемым не тобой,Чтоб жил ты чужим рассудком, боясь мечтать и хотеть,

Себя убивая работой, чтобы не умереть,А по ночам устало (как все, проси — не проси)Лепил бы себе подобных из огородной грязи…А после пора настанет, и сердобольнаяМгла Тебя помилует взмахом проклятого клинка,А может быть — смертной хворью, а может — смертной тоской,

И смутным силам наскучит баловаться тобой.Стремительный ли, неспешный — нам всем приходит конец.Глиняную забавку уложат в темный ларец,Хламом ее завалят и забудут о нейГлиняные забавки, похожие на людей.

И — тишина. Ни воя, ни визга, которые были после Мурфовых песен, только еле слышное многоголосое перешептывание да одинокие торопливые хлопки по коленям, но это Ларда, она не в счет.

Плохо. Напрасно согласился играть, зря пел о том, о чем уже совсем иначе спел Отец Веселья. Все зря. Точеную Глотку осуждал за бессмысленность сочинений, а в твоем-то пении много ли смысла было? Ведь не поняли…

А Мурф молчит. И эти, которые с ним, тоже помалкивают. И еще кто-то подошел почти вплотную, он тоже молчит, но совсем иначе, чем прочие. Так бывает?

Леф поднял глаза на этого подошедшего, увидел плотно сжатые губы и сдвинутые брови Витязя. Тот потрепал парня по голове, отвернулся, так и не вымолвив ни единого слова, но Лефу вдруг стало казаться, что все-таки не слишком плохим было спетое — глаза Нурда объяснили это красноречивее языка.

А потом заговорил Мурф. Отец Веселья. Певец Точеная Глотка. Леф снизу вверх глядел на его огромную, нависающую фигуру, на украшения, нестерпимо взблескивающие в черноте бороды при каждом движении губ… А слова, срывающиеся оттуда, из этого сияния, били мальчишку, словно неукатанные тяжелые камни.

— У приятеля моего есть круглорог, умеющий ходить на задних ногах. Как человек. И если сейчас мой язык повернется назвать тебя певцом, то круглорога этого придется назвать человеком.

Мурф оглянулся, и те, пришедшие с ним, торопливо захихикали, радуясь его шутке, и многие, очень многие в толпе засмеялись тоже. А Точеная Глотка заговорил опять:

— Ты надеешься поразить слушающих замысловатостью песни, увлечь их неприглядностью, как бесстыжая баба увлекает мужчину оголенным срамом. Еще бы! Ведь красивое создать трудно, а вот такое можно плодить, не изнуряя себя.

Он наконец-то снизошел взглянуть на Лефа и добавил:

— Я достаточно сказал тебе. Достаточно. Думай. Когда новое солнце выберется из-за скальных вершин, я буду в корчме. Приходи и спой мне еще. Если увижу, что ты хоть что-нибудь понял, то стану тебя учить.

Мурф замолчал. Он, наверное, ждал ответа, может быть, даже благодарности, но не дождался. Леф не мог выдавить из себя ни единого слова. Только не речи Точеной Глотки были тому причиной, а внезапное видение: земля, одетая в непостижимо гладкий камень, и он пытается подняться с этого камня, оттолкнуть его, и веки закипают слезами злобной обиды на себя и на все вокруг… А вокруг — крепнущий издевательский хохот, а над головой нависает кто-то огромный, поигрывающий не виольным лучком — шипастой дубинкой; и взблескивающие на солнце капли прозрачного пота стекают по его подбородку, срываются на вздувающуюся каменными мышцами грудь, на землю, одетую в камень… Встать, нужно суметь встать!.. И Лефовы пальцы крепче впиваются в рукоять голубого клинка. Проклятого клинка. Оружия бешеных.

* * *

Давно ушел к своему шатру Мурф, разбрелась толпа слушавших, а Леф все сидел, не отнимая ладоней от лица. Раха, едва ли не последней оторвавшаяся от меняльных телег, зазывала его вместе идти домой — даже не пошевелился, словно и не к нему обращались. С немалым трудом удалось отиравшейся поблизости Ларде уговорить встревоженную бабу отстать от парнишки да отправляться в хижину одной (дескать, Хон и Нурд обещали вскорости подойти, и тогда они втроем приведут к ней Лефа).

День сломался на убыль. Солнце переполовинило себя зубчатым скальным гребнем, долину испятнали густые тени. Только тогда Ларда отважилась подойти, присесть рядом. Она не могла уразуметь, отчего Леф так огорчается. Ведь все получилось хорошо, и его мечта попасть к Мурфу в ученики, похоже, сбудется… А что посмеялись над ним — разве это повод для горя? Он обычно и сам не прочь посмеяться…

Но Ларда не успела ни потормошить Лефа, ни выспросить, ни постараться утешить его, потому как и впрямь подошли Витязь, и Хон, и Торк, да еще Гуфа с ними.

Несколько мгновений они стояли молча, рассматривая Лефа, потом Нурд, переглянувшись с прочими, шагнул вперед. Нет, он не стал выспрашивать и утешать, он просто взял парнишку за плечо и осторожно, не потревожив рану, поднял на ноги. Тот затрепыхался, попытался вырваться — не получилось. А Нурд выговорил, кривясь:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});