Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

непослушание.

Королева лежала в кровати, когда объявили её мужа.

Обычно он приезжал весёлый и в хорошем настроении, теперь он показался на пороге с палкой, потому что его беспокоила нога, немного сгорбленный, с исхудалым лицом, внезапно постаревший. Он молча подошёл к кровати, поздоровался с Сонькой… опуская глаза.

– Вас ещё беспокоит нога? – спросил она беспокойно.

Король бросил на неё взгляд.

– Нога-то, – сказал он, – нет. Ты ничего не знаешь?

Только движением Сонька дала знать, что никакие вести до неё не доходили.

– В Ленчице, – простонал король, – от меня требовали подтверждения своих свобод…

– Ты отказал? – прервала Сонька.

– Напрасно, – печально докончил Ягайлло. – Шляхта грозно требовала от епископа гарантий, которые дала ему как поруку.

– А епископ не сопротивлялся?

Король опустил голову и махнул рукой в воздухе. Слов у него не было. Вдруг его охватили какой-то трепет и возмущение, он встал.

– В моём присутствии сто их достали сабли и с криком, точно хотели мне самому угрожать ими, рассекли на части пергамент.

Королева, закрыв глаза, упала на кровать, на которой сидела, и из её груди вырвался крик.

Последовало молчание, Ягайлло мрачно задумался.

– Я был вынужден уйти из залы, – добавил он, – преследуемый криками и угрозами. Такой я король и такова моя власть… Я напрасно старался подкупить подарками и обещаниями главных из них. Опасаются одни других…

Он покачал головой.

– Мы хотим трона для сына, нам придётся купить для него пергамент. Если у него будет сила, он сам его, может, рассечёт саблей.

Королева плакала.

В этих слезах и грусти, среди слухов из Вильны, что Витовт ей угрожает, пришёл на свет второй сын, Казимир. Ягайлло, сам боясь больше разозлить великого князя, готов был уступить эту несчастную Мельницу крестоносцам, чтобы смягчить его гнев.

Королева умоляла его об этом. И её уже охватил страх.

Выслали распоряжающегося всем епископа Збышка с торжественным посольством к Витовту, которое, умилостивив его, вернулось с подарком для короля. Великий князь шёл на Псков и не хотел оставлять за собой нерешённого спора.

Задобренные крестоносцы его сопровождали…

Поэтому крестины новорожденного Казимира в Кракове могли пройти более весело.

Королева поднялась с кровати, обманываясь надеждой, что Витовта задобрили. Ягайлло вновь отправился на охоту, в Мазовию, на свою Русь, и в Кракове долго его не было. Но вторую колыбельку вскоре пришлось сменить на гробик. Казимир умер…

Сонька плакала одна, поджидая мужа, которого эта печальная весть наконец позвала в Краков.

Во время этих долгих дней одиночества в замке время проходило попеременно в беспокойствах, ожиданиях, слушании новостей, которые отовсюду приходили, часто в слезах и грусти.

В Кракове никого, кроме двора, урядников и женской свиты Соньки, не было; епископ Збышек, на плечах которого покоилась вся тяжесть правления, объезжал свою диоцезию, ездил с посольством, никогда долго в своей столице не мог жить. Только прибыл, его уже отзывали.

В отсутствие Ягайллы и его ни гостей, ни послов Вавель не видел, во дворах и комнатах была пустота.

После долгого онемения в королеве пробудилось, или, скорее, пробудили подруги, требовал двор, желание какой-то жизни, необходимость в развлечении.

Одним из тех, кто наиболее усиленно настаивал на том, что королева не должна закрываться, как в монастыре, и мучиться от тоски, был Хинча из Рогова.

Ему помогала буйная молодёжь того же расположения, что и он: Пётр Куровский и Ясь Краска, Яшко из Конецполя, двое Щекоцинских и другие. Сами они с советом прийти не могли, а к охмистру двора, важному и суровому Наленчу Мальскому подойти не смели; должны были использовать посредников, которые были ближе к королеве.

Сначала Хинча пошёл с жалобой к Фемке; он знал, что одиночество госпожи она быстрее всех примет к сердцу.

– Что нашей королеве от того, что она королева и сидит в высоком замке? – сказал он. – Её судьбе простая мещанка не позавидует. Целые годы одна, как в монастыре, нет чтобы песню или музыку послушала, или гостей приняла.

– О! Что правда, то правда! – подтвердила Фемка.

– Разве не было бы совета, лишь бы она сама хотела?

– Какой совет?

– Пусть прикажет, чтобы ротмистр отворил двери, гостей просил… приказал играть музыкантам, а пусть и девушки королевы с нами в пляс пустятся, всё-таки греха бы не было.

Хинча и Ваврин Заруба так внушали Фемке эту необходимость развеселить Соньку, что старая воспитательница должна была шепнуть ей о том.

Но горячей Фемки это восприняли две сестры Щуковские, Каска и Эльза, которые были ближе других к королеве, лучше ей служили, но смертельно скучали в замке, и речь у них шла не столько о развлечении госпожи, сколько о своём собственном. Под предлогом несчастной Соньки все там заботились о себе, может, за исключением одного Хинчи, который был очень привязан к своей пани, а люди предполагали, что был влюблён в неё и молился на неё, как на чудесный образ. Королева могла об этом знать и отвечала Хинчи благосклонностью, но никогда не забывала, что имела на голове корону, а на совести клятву.

Не раз она прислушивалась, улыбаясь, к забавным беседам своих каморников: Ваврина Зарубы, Краски и Яна из Конецполя… но все они должны были стоять вдалеке.

Или уговоры Фемки, или просьбы Каски и Эльзы, или собственная усталость и некая минута раздражения склонили королеву к тому, что будучи на Масленицу одна, она попросила охмистра позвать для её двора музыкантов.

Это было знаменательное для замка событие, когда в отсутствие Ягайллы эти пустые комнаты должны были немного оживиться и зазвучать песней. Мальский не мог сопротивляться приказу Соньки, а также не видел ничего плохого в том, чтобы молодёжь развлекла и развеселила покинутую королеву. В кругу молодёжи царила великая радость. Хинча, который был исполнителем этого, торжествовал и излишне этим хвалился.

Страш, который ко всему прислушивался, заранее знал, что готовились танцы и весёлая Масленица. Не было сомнений, что королева и молодую Ядвигу, соломенную, шестнадцатилетнюю вдову Бранденбурга, пригласит в покои. Собрали совещание, что делать в таком случае, а принцесса, всё ещё гневная на мачеху, особенно расстроенная теперь, когда её сын получил трон, ответила, что скажется больной и ни на какие танцы и развлечения не пойдёт.

У Салки и других девушек королевы эта новость вызвала грусть.

Между королевой-мачехой и Ядвигой примирение и сближение казались невозможными, и с каждым разом всё больше. Отталкиваемая холодным отвращением, Сонька должна была отказаться от примирения с принцессой, которая хотела быть мученицей и специально ею показывалась людям.

Когда она шла в костёл, когда её вывозили на прогулку в окрестности, она специально