Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова

выпускной впереди. На отца я не рассчитываю. Он хоть и устроился недавно грузчиком со сдельной оплатой, но половину сразу же пропивает. А то, что я успеваю у него, беспробудно пьяного, вытащить из карманов, приходится откладывать на коммуналку и еду. Иначе никак.

Так что день здоровья для меня все еще непозволительная роскошь, вздохнула я, но тут же отмахнулась от грустных мыслей. Что я в самом деле? Ведь через полтора часа мы с ним и так встретимся.

***

Вымотанные и взмокшие, мы – ну, те из нас, кто играл в волейбол, а не просиживал в качестве зрителей на лавочках – ввалились в раздевалку.

Наши по инерции устало переругивались с расстроенными ашками – мы разделали их под орех. Все партии они нам продули.

Я так вообще была сегодня в ударе, аж до сих пор отдышаться не могла. Но выяснять отношения ни с кем не хотела. Да ну их всех! Я рвалась душой в сквер…

Поколебавшись, решила, что быстренько приму душ.

Вообще-то из девчонок душем мало кто пользуется, особенно когда физ-ра последним уроком. Вот парни, те – да, а мы – лишь изредка. Да и как бы зачем, если до дома дотерпеть можно.

Но сейчас я боялась, а вдруг от меня будет пахнуть – после полуторачасовой игры пот с меня ручьем стекал. Да и не хотела я предстать перед пижоном Рощиным взмыленной и расхристанной.

Волосы я скрутила в пук на макушке, чтобы не намочить. Полностью разделась в предбаннике, закрылась на щеколду и зашла в кабинку. Быстро ополоснулась чуть теплой водой и выскочила. С трудом натянула на мокрое тело трусики и бюстгальтер, отметив про себя между делом, что из раздевалки больше не доносятся ничьи голоса.

Вышла из душевой и остолбенела, холодея. В раздевалке не было никого и ничего. Вообще ничего. Ни на крючках для одежды, ни на скамейках, ни под скамейками. Кто-то унёс мои вещи, мою сумку, мою одежду, всё…

26

Дорогие читатели, завтра я уеду на пару дней, и у меня не будет возможности выложить новую главу послезавтра. Поэтому сейчас я выложу сразу две главы: за сегодня и за послезавтра. Следующее продолжение будет московским вечером 15 или 16 июня. Приятного чтения!

_________________________________

Женя Зеленцова

День не задался с самого утра. Даже еще с вечера, когда мама учинила отцу очередную выволочку, но что-то пошло не по плану.

Отец собрался и ушёл на ночь глядя вместо того, чтобы смиренно выслушивать и каяться, как обычно. Мама потом ходила по дому злющая и, в итоге, сорвалась на Женьке.

Пришла в её комнату, увидела на ней свои серьги из белого золота с россыпью мелких бриллиантов и взвилась на ровном месте:

– Это что? Ты мои серьги напялила? Тебе кто разрешил?

– Ты! – ответила Женька. – Ты же сама мне их дала поносить.

– Один раз! Но это не значит, что теперь все время ты можешь шарить по моим вещам и брать всё, что захочется.

Мама протянула раскрытую ладонь. Женька, едва сдерживая слезы, сняла сережки и вернула их матери.

– И никогда больше не смей трогать мои вещи, ясно? – отчеканила мать с угрозой. – Хочешь такие же? Проси отца. Он же добренький, а я у вас – мегера.

Хуже, обиженно подумала Женька. Для единственной дочери поскупилась. Жалко ей, что ли, эти дурацкие сережки? Нет, они, конечно, очень красивые, но у матери подобной красоты – целая огромная шкатулка. Да и вообще – ей и так плохо, а она, нет чтоб поддержать, ещё больше ранит. Тоже мать называется! Вот папа бы её пожалел, утешил, пообещал бы что-нибудь подарить…

А спустя пару часов, когда Женька выползла из своей комнаты на ужин, мать вдруг снизошла:

– Что? Разобиделась? – с усмешкой спросила она, поцеживая красное вино из высокого пузатого бокала.

Женька не ответила. Молча села за стол и принялась клевать доставленную из японского ресторана курицу терияки.

Она и в самом деле очень обиделась на мать. Почему та с ней как с воровкой разговаривала?

Зато мать уже остыла, точнее – охладила злость вином.

– Ладно, не дуйся. Можешь взять их назад.

Женька для приличия ещё чуть-чуть покочевряжилась, но почти сразу оттаяла. Сережки ей безумно нравились.

– Навсегда? – уточнила на всякий случай.

– Забирай, – хмыкнула мать и закурила длинную тонкую сигарету. – Скоро я с твоего отца ещё не то стрясу.

– Вы разводитесь? – опасливо спросила Женька.

Мать неопределенно повела плечом.

– Посмотрим. Как вести себя будет.

– Почему он ушёл?

– Мужика, девочка моя, иногда полезно отпускать побегать. Они же как собаки. Псы. Кобели, если быть точным. Их надо держать на поводке, но время от времени ненадолго спускать с поводка. Ничего, побегает твой папуля, спустит пар и приползет. И тогда… – Она хохотнула. – Сережками он не отделается, уж поверь.

Женьке неприятно было, что её отца сравнивают с псом, но спорить с матерью не стала. Это гиблое дело. Да и сережки может отобрать.

Мать, глядя на нее с лукавым прищуром, глотнула вина, затянулась и изящно выпустила облачко сизого дыма с легким запахом вишни и шоколада.

– А у тебя как с мальчиками? Помню, тебе нравился один там какой-то… Слава, кажется? А сейчас? Есть кто?

Женька скисла. Опустила глаза в тарелку.

– Он на меня даже не смотрит.

– Как так? Ты же хорошенькая. И лицо, и фигурка... И тряпки дорогие у тебя. Любой нормальный пацан такую не пропустит. Этот Слава… он как, вообще нормальный?

Женьке захотелось плакать. Гольц – это вечно кровоточащая рана. Даже говорить про него очень больно.

Уж как она только ни старалась ему понравиться – бесполезно. Он даже на проклятую Ларионову повёлся, но с Женькой самое большее – равнодушно здоровается.