Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

— Пига, пига, мемсаиб! Пига били.

Джи-Си чуть приотстал, и мы пошли рядом.

— Что, в пот бросило? — спросил я.

— Какое же ты взял упреждение, сукин ты сын?

— Полтора фута. Может, два. Навесом, как из арбалета.

— Надо будет дистанцию замерить, когда назад пойдем.

— Все равно никто не поверит.

— Ты поверишь, я поверю. Кто еще нужен?

— Иди к ней, убеди, что она стреляла первой.

— Пацаны уже убедили. А ведь ты ему хребет перебил.

— Я знаю.

— Заметил, какая была задержка между выстрелом и звуком удара?

— Да, да. Иди к ней.

Нас догнал «лендровер».

Мы стояли над убитым львом, который безраздельно принадлежал Мэри, — теперь она в этом убедилась и могла разглядеть, какой он рослый, смуглый и прекрасный. По шкуре ползали верблюжьи кровососки, желтые глаза еще не затуманились. Я запустил руку в тяжелую темную гриву. Мтука вылез из машины, подошел к Мэри, стоявшей возле льва на коленях, и пожал ей руку.

По равнине приближался грузовик: в лагере услышали стрельбу, и Кейти выехал со всем персоналом, оставив для охраны двух часовых. Когда люди высыпали из кузова, распевая «львиную песню», у Мэри не осталось никаких сомнений относительно того, кто добыл великого льва. На своем веку я повидал немало застреленных львов и посетил немало посвященных этому событию торжеств, однако сегодняшний случай был особым, и мне хотелось, чтобы Мэри испила чашу сполна.

До рощицы, где надеялся укрыться лев, было совсем близко, и я пошел туда, чтобы осмотреть ее, пока окончательно не стемнело. Забеги он в эти заросли, до которых ему оставалось каких-нибудь шестьдесят ярдов, и нам с Джи-Си пришлось бы его оттуда выкуривать, да еще в темноте. Думать об этом не хотелось, и я вернулся к машинам, где уже разгоралось празднество. Джи-Си щелкал фотоаппаратом, а Мэри позировала рядом с трупом в свете фар грузовика и «лендровера». Нгуи достал из «лендровера» «Джинни» и передал мне. Слегка пригубив, я вернул ему фляжку. Он отхлебнул и помотал головой:

— Пига!

Мы оба рассмеялись. Я взял у него фляжку и глотнул по-человечески, чувствуя, как отпускает напряжение, — словно старая кожа слезает со змеи. Вплоть до этого момента мне не верилось, что мы наконец добыли льва. Умом я, конечно, все понял, как только с немыслимой дистанции навесным выстрелом перешиб ему хребет и Нгуи хлопнул меня по спине; однако пока мы подходили к трупу и спорили с Мэри, моя душа пребывала в оцепенении, как после атаки. И только сейчас, выпив джина, я ощутил все разом, как будто включили свет и звук: и закипающее торжество, и дурацкую фотосессию, столь же ненавистную, сколь и необходимую, без должного освещения, без вспышки, без профессионального фотографа, который сумел бы великого льва обессмертить, и сияющее лицо мисс Мэри в свете фар, и невообразимо огромную, в обрамлении черной гривы, львиную голову, слишком тяжелую для Мэри, безуспешно пытающейся ее поднять, и жадную пустоту внутри, словно в квартире, откуда съехал жилец, и жутковато зияющую улыбку Кейти, который, склонившись, трепал роскошную мертвую гриву, и по-птичьи разноголосое улюлюканье на языке камба, и общую гордость и радостное осознание, что лев по праву принадлежит нам, и в первую очередь Мэри, потому что она охотилась за ним многие месяцы и попала в него сама, первым же выстрелом, без посторонней помощи, и теперь стоит в свете фар, скромно и тихо сияя, как светлый ангел, и все ее любят даже больше, чем убитого льва, — и наконец позволил себе расслабиться.

Кейти, которому Чаро и Нгуи успели рассказать, как все произошло, подошел и пожал мне руку.

— Мзури сана, бвана! Учави ту.

— Просто повезло, — ответил я, искренне в это веря.

— Не везение, — возразил он. — Мзури, мзури! Учави кубва сана.

Тут я вспомнил свое пророчество, что лев умрет сегодня вечером, и подумал, что все завершилось и Мэри победила, и мы собрались в кружок — и Нгуи, и Мтука, и оруженосец Отца, и остальные последователи моего культа — и смеялись, качая головами, и Нгуи совал мне «Джинни». Сами они не пили, а лишь подносили фляжку к губам, откладывая удовольствие до возвращения в лагерь, где ждало пиво, но меня непременно хотели напоить. Мэри, уже закончившая фотосессию, увидела, чем мы занимаемся, и попросила фляжку. Отхлебнув, она передала ее Джи-Си. Когда «Джинни» вернулась ко мне, я хлебнул и улегся возле льва, и говорил с ним тихо по-испански, прося прощения за то, что мы его убили, и трогал его раны. Ран было четыре. Мэри попала сперва в лапу, потом в бедро. Моя пуля угодила в спину. Джи-Си проделал большую дыру в боку, чуть позади плеча. Пока я лежал и извинялся по-испански и гладил его шкуру, верблюжьи кровососки потихоньку перебирались на меня; пришлось пальцем на песке нарисовать перед его носом рыбу, а потом затереть ладонью.

По пути в лагерь Чаро, Нгуи и я молчали. Мэри еще разок спросила Джи-Си, кто выстрелил первым, я или она. Он ответил, что льва добыла она, ее выстрел был первым, такие вещи никогда не проходят гладко, и когда зверь ранен, его непременно следует добить; нам еще крупно повезло, и надо радоваться, а не сомневаться. Я понимал, однако, что радость ее как пришла, так и уйдет, потому что случилось совсем не то, чего она так страстно хотела, боялась и ждала на протяжении последних шести месяцев. Я очень ее жалел, тем более что остальным было, в сущности, наплевать, а для Мэри это несоответствие было самым главным. И в то же время я знал, что ничего не изменить, и доведись нам еще раз пережить эту охоту, все произошло бы точно так же. Джи-Си подвел ее к цели так близко, как на его месте не отважился бы никто, но он был отличным стрелком и имел на это право. В случае нападения раненого льва Джи-Си успевал сделать только один выстрел. Его огромная двустволка была столь же убийственна на коротких дистанциях, сколь бесполезна на длинных; на эту тему даже не шутили. Подводить Мэри на такое расстояние было чудовищным риском, который мы оба понимали, и я хорошо помнил, как на аналогичной дистанции она дала погрешность в восемнадцать дюймов при стрельбе по живой мишени. Сейчас было не время разбирать прошлые ошибки, однако тот эпизод помнили и Чаро, и Нгуи, а мне он стоил нескольких бессонных ночей. Так или иначе, лев сделал ставку на дальние заросли, где у него были неплохие шансы прихватить с собой хотя бы одного, и ему, надо сказать, едва не удалось сорвать банк. Он был не глуп и, уж конечно, не труслив; просто пытался перенести последний бой туда, где условия были в его пользу.

Вернувшись в лагерь, мы расселись вокруг костра на раскладных стульях, вытянули ноги к огню и пили из высоких стаканов. Кого нам не хватало, так это Отца. Я приказал Кейти выдать людям пива и принялся ждать неизбежного. И оно пришло, как пенный горный поток в пересохшее русло; пацанам надо было только решить, кто понесет мисс Мэри. Шумная танцующая волна вакамба нахлынула из-за палаток, и все утонуло в звуке «львиной песни». Бой-поваренок и водитель грузовика принесли стул; Кейти, танцуя и хлопая в ладоши, усадил на него Мэри; стул вознесся и несколько раз проплыл вокруг костра в поющем хороводе; затем мою жену понесли к периметру, где лежал убитый лев, оттуда на кухню к большому общему костру, потом к навесу, под которым стояли джипы и грузовик, — людская змея извивалась, выкладывая узоры по всему лагерю. Молодые егеря обнажились, оставшись в коротких шортах; их примеру последовали все, кроме стариков. Я видел, как светлая фигурка Мэри покачивается над гибкими черными телами; они кружились и притопывали, то разбегаясь, то сходясь и протягивая к ней руки, — это был завораживающе красивый танец дикого льва. Наконец ее принесли обратно к нашему костру, поставили стул рядом со складным стульчиком, на котором она сидела, пожали ей по очереди руку и удалились. И опять стало тихо. Мэри была счастлива. Мы плотно поужинали и легли спать.

Среди ночи я проснулся и уже не мог уснуть. Над лагерем висела абсолютная тишь. Слушая ровное дыхание Мэри, я радовался, что больше не придется по утрам выводить ее на охоту. Потом мне стало жаль, что лев погиб не так, как она хотела. Праздничный ужин, танец дикого льва, любовь друзей, демонстрация всеобщей преданности — все это было временной анестезией, однако я не сомневался, что многие десятки неудачных утренних выездов не прошли даром, и разочарование скоро вернется. Мэри не догадывалась, какому риску она вчера подвергалась. А может, догадывалась, кто знает. Ни я, ни Джи-Си не испытывали никакого желания поднимать эту тему, потому что сами провели ее на волосок от опасной черты, и тот факт, что, несмотря на вечернюю прохладу, наши одежды вымокли от пота, тоже кое о чем говорил.

Мне вспомнились желтые глаза зверя, когда он мельком посмотрел на меня и сосредоточился на Мэри и Джи-Си. Я лежал и думал, что лев с места покрывает сто ярдов менее чем за три секунды. Он стелется низко по земле, быстрее, чем борзая, и прыгает в самый последний момент. Наш лев весил более четырехсот фунтов и был достаточно силен, чтобы перепрыгнуть через оплетенную колючей проволокой высокую бому, держа в зубах корову. На него многие пытались охотиться, и он обладал недюжинным умом. Но мы усыпили его бдительность и заставили совершить ошибку. Мне было приятно думать, что перед смертью он царственно возлежал на желтом холме, вытянув хвост и покойно сдвинув могучие лапы, а перед ним простирались его земли, от синего леса на горизонте до драгоценных снегов на вершине великой горы. И я, и Джи-Си приготовились к тому, что Мэри уложит его первым выстрелом, а если только ранит, то он нападет на нас, и мы его добьем. Но лев решил разыграть свой финал. Первая рана, наверное, была для него не более чем коротким уколом. Вторая, прошившая мышцу бедра, когда он бежал к зарослям своей последней битвы, показалась резким толчком. Мне не хотелось думать, что он почувствовал, когда моя пуля, выпущенная на авось по широкой дуге, сломала ему позвоночник. Я понятия не имел, на что мог быть похож удар цельнооболочечной пули весом в 220 гран. Слава Богу, спину ломать мне еще не доводилось. А потом Джи-Си великолепным выстрелом уложил его наповал, прервав мучения. И вот он мертв, и нам его будет не хватать.