Сказки нового Хельхейма - Макс Фрай

и ввели комендантский час. Он, конечно, совершенно не верил, что у него получится, всё-таки целое человечество, не один человек. Но ёлки, почему не попробовать? В крайнем случае, – хладнокровно думал он, – сам исчезну. Всё лучше, чем дома сидеть. Но в тот же вечер соседи устроили вечеринку в саду на заднем дворе, и его позвали; он, конечно, пришёл. Гости из других кварталов пробирались к ним, можно сказать, огородами, ну то есть, какими-то тайными тропами, которые знают все местные, кто здесь в школу ходил. Все, включая полицию, но полицейские – тоже живые люди, чьи-то внуки, сыновья и племянники, поэтому в переулки не лезут, а с важным видом патрулируют центральный проспект. Отличная была тогда вечеринка, пили, смеялись и обнимались; последнее он, тяжело переживавший, что даже друзья от него и друг друга шарахаются, особенно оценил.

Соседи подняли ему тогда настроение и, сами того не ведая, преподали урок. Всё-таки люди разные, бывают совсем отличные, нельзя отменять всех сразу, – думал он поутру, не мучаясь, а наслаждаясь лёгким похмельем; такое интересное состояние, надо же, я и забыл.

Зато полицейского, который к нему прикопался за то, что гуляет по городу после полуночи, и собирался выписать штраф, он отменил одной левой. В смысле, совсем недолго, буквально минуту думал чужим, спокойным, тёплым, уверенным в своей силе голосом: «Пусть этот гад навсегда, с концами исчезнет, словно не было его никогда. А если нельзя, пусть исчезну я». Заранее был согласен заплатить за свою горячность – собой. Жизнь – нормальная, честная ставка, не особо высокая, но кроме неё у человека, собственно, и нет ни черта.

В общем, всё у него получилось с тем полицейским. И через неделю ещё с двумя. Остальные полицейские в городе оказались вполне нормальные, сами поспешно сворачивали в ближайший проулок, чтобы лишний раз человека за прогулку не штрафовать. А охранники в супермаркете, когда он заходил туда с открытым лицом, без медицинской маски, просто отводили глаза.

Когда запоздало узнал про небывало жестокий разгон городской демонстрации, первой робкой попытки протеста против диких карантинных мер, страшно жалел, что его там не было. Думал: а вдруг у меня получилось бы отменить всех разгоняющих разом? Типа, полиция не приехала, некому ехать, не было их никогда. Думал: ладно, даст бог, не последняя демонстрация, просто надо быть в курсе всех местных дел. Думал: а может, не обязательно находиться на месте событий, достаточно прочитать в новостях и рассердиться как следует? Чтобы не жалко было, если что, самому исчезать? Думал: а ничего так открывается перспектива. Я, конечно один, со всем миром не справлюсь; ничего, не догоню, так согреюсь. Думал: интересная штука – жизнь.

29 октября 2021 г.

Сторож

Старый Штехнер – так его звали соседи, по фамилии, не по имени; последние лет пятнадцать обязательно прибавляли «старый», хотя у Штехнера не было сына, или младшего брата, от которого его надо как-нибудь отличать. Он и на работе, пока не вышел на пенсию, для всех был Штехнером, так почему-то повелось. Только жена звала «Севой» – уменьшительное от «Севастьяна», переделанный когда-то паспортистками «Себастьян». Справедливости ради, фамилия Штехнер – короткая, неудобная, угловатая и даже как бы сердитая – ему, небольшому, худому, жилистому, подходила больше, чем длинные имена, что паспортное, что настоящее. Сам иногда думал, бреясь у зеркала: какой из меня, к лешему, «Себастьян».

У Себастьяна-Севы-Старого Штехнера были золотые руки, доброе сердце и такая прорва энергии, что всю жизнь спал максимум по четыре часа. Просыпался не от нервов, не из-за тревожных мыслей – о такой бессоннице он только понаслышке знал. А просто от избытка сил и от счастья. Потому что рядом лежит Ирена, на прикроватной тумбочке ждёт недочитанная книга, например про путешествие на Кон-Тики, в доме сухо, тепло и тихо, холодильник забит едой – росший в войну, подростком оказавшийся в ссылке на севере Казахстана, он всё это очень ценил. Сколько лет уже прожил со своей ненаглядной Иреной в сытости, тепле и уюте, а радоваться этому не переставал.

В общем, очень удобное было устройство у Штехнера. С таким организмом можно отлично бодрствовать целых двадцать часов в сутки. И много чего успевать. Он работал электриком в троллейбусном парке, в свободное время чинил проводку соседям, их родственникам и друзьям, от этих халтур за месяц иногда набегала примерно ещё зарплата, плюс, как говорится, народная любовь: его, умелого, сообразительного и почти непьющего, натурально на руках носили, таких мастеров поискать.

Но свободного времени всё равно оставалось в избытке – и по хозяйству помочь Ирене, и книжки читать, и в кино пару раз в неделю, и за городом в лесу погулять, набрать грибов-ягод, и во дворе с цветами возиться. Такой под своими окнами разбил палисадник, что соседи гостей специально водили показывать, а спятивший на старости лет дед Аркадий, пока был жив, выходил из дома с игрушечным автоматом внука и часами стоял возле самой красивой клумбы – охранял. Штехнер побаивался деда Аркадия, хотя тот был вполне безобидный, только страшно ругался каким-то небывалым, цветистым матом, когда ему казалось, будто кто-то хочет сорвать цветок. Но Штехнер, конечно, робел не из-за ругани, просто с детства психов боялся. Ему казалось, что сумасшествие заразно, если долго простоишь рядом с психом, сам станешь таким. Умом понимал, что это глупости, полная ерунда, но всё равно обходил безумного деда Аркадия десятой дорогой, благо тот не обижался, давно уже никого не узнавал.

Вот не дай бог, – иногда говорил Штехнер жене Ирене, – так же на старости лет из ума выжить. Хоть заранее помирай! Но неохота, знаешь. Нравится мне жить.

Ну так и живи на здоровье! – смеялась Ирена. – Не переживай, уж ты-то не чокнешься. Не тот у тебя характер, мой дорогой.

Он расцветал, конечно, как всегда от её добрых слов. Любил её очень, с первой же встречи, когда увидел во дворе соседнего дома маленькую блондинку с косами, как у школьницы, и сразу подумал: вот бы она стала моей женой! И всё у него получилось. Ну, правда, не сразу, а лет через пять. Поженились и уехали в Вильнюс, где у Ирены была родня. Жили с тех пор душа в душу, поругались за всё время два раза, да и то не всерьёз. Детей у них не было, Ирене здоровье не позволяло; она переживала, конечно, а он – не особенно. Думал: нет, да и ладно, и так хорошо живём.

Ирена вообще всю жизнь была очень хрупкая,