Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

и могуча, что она сохранила свою нетронутость и творящую силу, что есть доброе и в человеке, раз он способен чувствовать ее и восхищаться ею. Это напоминает мне, что природа непричастна к миссурийскому компромиссу. В аромате водяной лилии я не чувствую никакого компромисса. Это не Nymphoea Douglassit*. В ней все чистое, прекрасное и невинное отделено от гнусного. Я не ощущаю в ней беспринципной нерешительности массачусетского губернатора или бостонского мэра. Поступайте так, чтобы запах ваших деяний улучшал общую атмосферу, чтобы вид и запах цветка не напоминал вам о несоответствии ваших дел его красоте; ибо всякий запах – это лишь вид извещения о тех или иных нравственных качествах; и если бы не было благородных поступков, то и лилия не пахла бы так чудесно. Липкий ил символизирует человеческие пороки, грязь и разложение среди людей, а растущий из него душистый цветок – чистоту и мужество, которые бессмертны.

Рабство и раболепие не дают благоуханных цветов на радость людям, ибо в них нет подлинной жизни; это всего лишь гниение и смерть, оскорбляющие всякое здоровое обоняние. Мы не жалуемся, зачем они существуют, но зачем их не хоронят. Пускай живые похоронят их; ведь даже и они годятся на удобрение.

* Кувшинка Дугласа15 (дат.).

ЖИЗНЬ БЕЗ ПРИНЦИПА

Не так давно я был на лекции в Лицее, и мне показалось, что оратор выбрал тему, слишком далекую от него, и слушать его было неинтересно. Он говорил о вещах, близких не его сердцу, а скорее его конечностям или коже. В этом смысле лекция не имела центральной или объединяющей мысли. Лучше бы он рассказал о своих сокровенных мыслях, как делают поэты. Однажды меня спросили, что я думаю, и внимательно выслушали ответ, и это было самым большим комплиментом, который мне когда-либо делали. Я удивляюсь и радуюсь, когда такое случается. Люди редко интересуются тем, что я думаю, как будто они имеют дело с орудием. Обыкновенно от меня хотят одного: знать, сколько акров земли я намерил – поскольку я землемер – или, самое большее, какие новости я принес. Им нужна не моя сущность, а моя оболочка. Как-то издалека приехал ко мне человек с предложением прочесть лекцию о рабстве. Поговорив с ним, я понял, что он и кучка его единомышленников хотели продиктовать семь восьмых моей лекции, оставив мне лишь одну восьмую, поэтому я отказался. Когда меня приглашают прочесть лекцию – а у меня в этом деле есть небольшой опыт, – я считаю само собой разумеющимся, что от меня хотят услышать не просто что-то приятное или такое, с чем все согласятся, но что я в действительности думаю по какому-то вопросу, будь я даже самым последним в мире дураком, поэтому я намерен ввести им большую дозу самого себя. За мной послали и согласны платить, и я твердо решил, что они услышат меня, хотя бы я и наскучил им до смерти.

А теперь скажу нечто подобное и вам, мои читатели. Поскольку вы мои читатели и путешествовать я не очень-то люблю, не буду говорить о людях, которые живут за тридевять земель, но постараюсь держаться поближе к дому. Времени у меня в обрез, поэтому опущу все комплименты и оставлю одну критику.

Давайте посмотрим, как мы живем.

Наш мир – это мир дела [бизнеса; англ. business – дело. – Прим. Марселя из Казани]. Какая в нем бесконечная суета! Почти каждую ночь меня будит пыхтение паровоза. Оно нарушает мои сны. И так всю неделю, без перерыва. Было бы славно увидеть хоть раз, как человечество отдыхает. Но нет, оно работает, работает, работает. Нельзя купить чистую тетрадь, чтобы заносить туда мысли, – они обычно разлинованы для записи долларов и центов. Ирландец, увидевший, как я пишу что-то в блокноте, стоя в поле, решил, что я подсчитываю свой заработок. Если человека в младенчестве выбросили из окна, искалечив его на всю жизнь, если его до смерти напугали индейцы и он превратился в слабоумного, жалеют его больше всего потому, что теперь он неспособен… вести дело [бизнес]! Думаю, на свете нет ничего (включая преступление) более чуждого поэзии, философии, да и самой жизни, чем эти бесконечные дела.

На окраине нашего города живет грубоватый и крикливый человек, который любит делать деньги. Он собирается построить насыпь у подножия холма вдоль границы своего луга. Боги вселили ему эту мысль, чтобы уберечь его от бед и зол, так вот он хочет, чтобы я три недели рыл вместе с ним землю. В результате, может быть, он скопит еще больше денег для своих наследников, которые их бездумно промотают. Если я помогу ему, большинство людей с одобрением отзовутся обо мне как о человеке усердном и трудолюбивом. Но если я предпочту посвятить себя работе, которая даст больше подлинной выгоды, хоть и меньше денег, во мне будут склонны видеть лентяя. И все же, поскольку мне не нужна дисциплина бессмысленного труда и я не вижу ничего особенно похвального в предприятии этого человека, – не больше, чем во многих предприятиях нашего или иноземных правительств, – я предпочту закончить образование в другой школе, каким бы смешным ему или им это ни показалось.

Если ходишь по лесу много часов каждый день просто потому, что любишь лес, тебя могут принять за бездельника. Но если проводишь целый день, спекулируя на бирже, продавая этот лес и оголяя землю раньше времени, тебя считают трудолюбивым и предприимчивым гражданином. Как будто городу нужно от леса только одно: спилить его!

Большинство людей сочтут за оскорбление, если им предложить перебрасывать камни через стену и потом обратно только для того, чтобы заработать. Однако многие сейчас делают работу и похуже. Приведу пример. Однажды летним утром, сразу после восхода солнца, я увидел, как один из моих соседей шел с упряжкой волов, медленно тянувших телегу с огромной каменной глыбой. Человек этот являл собой настоящий образец трудолюбия: рабочий день начался, на лбу у него выступил пот, упрек всем лентяям и бездельникам; остановившись рядом с упряжкой и полуобернувшись, он щелкнул бичом, и волы прибавили шагу. А я подумал: вот труд, защищать который – задача американского Конгресса, труд честный и мужественный, честный, как длинный день; он делает заработанный хлеб слаще и предохраняет общество от порчи, труд этот все почитают и благословляют, а мой сосед – один из избранного сословия, которое делает необходимую, но трудную и утомительную работу. И в самом деле, я почувствовал легкий укор совести: ведь я смотрел на него из окна, а не шел по улице, занятый каким-нибудь подобным делом. Когда наступил вечер, мне случилось пройти мимо двора другого соседа – у него много слуг и куча денег, которые он бросает на ветер, не добавляя ничего к общему капиталу, – и там я увидел ту же каменную глыбу, что и утром. Она лежала рядом с причудливой постройкой, которой надлежало украшать покои этого американского лорда Тимоти Декстера1, что сразу уронило в моих глазах достоинство труда возчика. По-моему, солнце было сотворено для того, чтобы освещать занятия более достойные, чем это. Могу добавить, что его работодатель, задолжав с тех пор почти всем в городе, исчез, а после того как совестный суд разобрал дело о его банкротстве, он основался где-то в других краях и снова стал покровителем искусств.

Пути, которыми можно заработать на жизнь, почти все без исключения ведут вниз. Что бы вы ни делали ради заработка самого по себе, вы не работали, а просто-напросто бездельничали или того хуже. И если человек получает только то, что платит ему наниматель, он может считать себя обманутым. Он обманывает сам себя. Если вы зарабатываете ремеслом писателя или лектора, вы должны быть популярны, а это значит стремглав лететь вниз. Те услуги, которые общество охотнее всего