Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

Новый дом Артура и Карен в двенадцати милях от Мюнхена.

— Так лучше, — накануне переезда заверил Карен папа Ландау. — Друзья останутся в городе, и Артур чаще будет дома. Тебе так лучше.

У Артура была машина. В Мюнхен он ездил не реже, чем раньше.

Вокруг дома росли ели, и Хеде пугала, что в чаще живет великан-людоед, потому, мол, и птицы не поют. Чужих людоед не любит, так что когда появится малыш, на улицу коляску лучше не вывозить, особенно если родится пухлый белокурый ангелочек.

Однажды вечером Артур в кои веки оказался дома, и они с Карен ужинали за большим дубовым столом. Нежное розовое мясо и мягкую желтоватую капусту Хеде подала на дрезденском фарфоре, подарке мамы Ландау.

— Хеде говорит, что в здешнем лесу живет великан-людоед и мы должны его бояться. — Карен нежно коснулась руки Артура. Она так радовалась его присутствию, что о еде и не думала.

— Ну, у Хеде таких глупых сказок хоть отбавляй! — Артур отрезал от косточки сочную розовато-красную мякоть.

Хеде расплылась в улыбке.

— Я только сказать ей, надо хорошо смотреть за свой малыш и не ходить в дремучий лес. — Пухлые руки Хеде уперлись в бока, шея покраснела — на кухне всегда было жарко. — Англия тоже иметь такой сказка, как Людоед облизывать губы, ам, ам, ам! В Германия он не влезать в труба, а тихо сидеть на дерево и караулить.

— Хеде, ты ее напугаешь, — покачал головой Артур, а когда добавил что-то по-немецки, Хеде захохотала, распахнув рот.

— Что такое? — спросила Карен. — Артур, что ты сказал?

Артур прожевал, проглотил, улыбнулся:

— Неважно.

Карен думала, что забудет о людоеде, но он прочно засел в ее мыслях. Мама Ландау говорила, что беременность — время тихого блаженства, эдакий закрытый мирок, где тебя ничего не тревожит. Это как наследие Девы Марии, своеобразное воздаяние за то, что случится потом. Потом будет нечто противоположное блаженству, и любая женщина, которая уверяет в обратном, либо сумасшедшая, либо лицемерка.

Карен чувствовала нечто противоположное блаженству уже сейчас. Мысли текли вялой бесцветной рекой и перемежались вспышками ужаса, кипевшего в голове, точно каша. Страхи созревали и лопались, отравляя душу ядом. Артура зарежут, застрелят, изобьют. Элизабет ее забыла. Ребенок вырастет убийцей. Лес станет тюрьмой, и Карен никогда-никогда не выберется из Германии.

Одинокими ночами, опутанная коконом тишины, она слышала, как людоед вздыхает у стены дома. Он завел привычку стонать в сумерках и укладывался спать, подложив одного волка под голову, другого под колени. Карен знала: ставни нужно держать закрытыми, чтобы людоеда не тревожил даже слабый проблеск света. В полной тьме Карен садилась у окна и смотрела на луну, что плыла сквозь гряду облаков над верхушками елей. Во мраке она выглядывала фары Артуровой машины.

Однажды утром Карен задала мужу вопрос, который давно ее тревожил:

— Кто тот мужчина, который дал тебе прикурить?

— Курт, — ответил Артур, отвернулся — и Карен поняла, что не ошиблась. Нет ничего хуже правды, которая должна, просто обязана быть ложью!

— Артур, останься дома, пожалуйста! — взмолилась Карен, схватив его за руку.

Артур опустился на краешек кровати и усадил Карен на колени, но она чувствовала, что мыслями он уже далеко и мечтает поскорее уйти. Артур рассказывал об успехах партии. Их вождь — замечательный человек и провидец, отдающий Германии всего себя.

— На следующих выборах мы непременно добьемся успеха, но для этого нужно много работать.

«Ресторанное застолье не слишком напоминало работу», — подумала Карен, но вслух ничего не сказала.

— Мы снова сделаем Германию великой. — Артур погладил ее по голове. — Я работаю для тебя и нашего ребенка. Мне пора идти.

— Ты уходишь не ради меня, а ради Курта! — выпалила Карен, потому что особого значения это теперь не имело: что-то между ними уже треснуло.

Артур поднялся и стряхнул ее с колен.

— Прости, милый, прости! Я не хотела тебя обидеть!

Карен потянулась к нему, но муж схватил ее за запястье, скрутил его и сжал так, что от боли она осела на пол. Лишь тогда он отшвырнул ее руку, словно мерзость какую-то. Потом взял пиджак. Внезапно страх накрыл Карен с головой: сейчас дверь закроется и она снова останется одна.

— Ты никуда не пойдешь, я тебе запрещаю! — заорала она. — Я ношу твоего ребенка! — Ее голос сорвался. — Ты вот-вот станешь моим мужем!

— А ты — моей женой, — спокойно отозвался Артур. — И указывать мне не будешь.

— Но ведь ты любишь меня! — Карен так и сидела на полу, прижимая к груди горящее запястье. — В Лондоне ты сам так говорил… (Артур уже стоял у двери.) Я ради тебя сюда приехала!

Артур сел на пол рядом с ней, запрокинул голову и закрыл глаза.

— Liebling, ты приехала не ради меня. У тебя были свои причины.

Карен хотелось сказать, что она изменилась. Что чувство пришло не сразу, но сейчас она любит его больше жизни.

— Я думал, что никогда не найду женщину, которую захочу, — проговорил Артур.

— Ты нашел ее, нашел! Я тебя люблю. — Карен поцеловала его в холодную щеку.

— Ты меня не слушаешь! — Артур взял ее за руку. — Послушай меня. Я никогда не любил ни одну женщину и не думал, что смогу. Но ты, Liebling, меня изменила, и я обрел счастье. Я думал: эта английская девушка — моя жизнь, моя мечта, теперь я такой, как надо.

— Видишь? — засмеялась Карен. — Мы созданы друг для друга. Ты тоже это понимаешь.

Артур пропустил ее слова мимо ушей.

— А потом появился этот англичанин, этот грязный еврей. Откуда он взялся, объясни! Ты ведь ехала сюда, чтобы стать моей женой.

Карен удивленно выпрямилась. О Майкле Артур вообще не вспоминал.

— Здесь нечего объяснять, — сказала она. — Мы встретились в поезде, только и всего. — Она отвела глаза. — Между нами ничего не было. — Ложь казалась совершенно необходимой. Столько воды утекло, зачем делать Артуру больно?

В глазах Артура мелькнул целый калейдоскоп чувств, совсем как в тот день, когда Карен сказала ему, что беременна. Так все это время он думал о той ночи, когда она приехала вместе с Майклом?

— Скажи мне правду! — потребовал Артур.

— Я сказала, милый, я все сказала!

Артур по-прежнему держал ее за руку, перебирал и гладил пальцы.

— Понимаешь, я же знаю. Я все знаю. — Он поцеловал ее ладонь, и на миг Карен почудилось, что трещина срастается или начинает срастаться. — Но теперь это уже неважно.

— Милый мой, я сделаю тебя счастливым!

Артур снова поцеловал ее руку и отпустил.

— Пожалуй, нет. Но мы не будем друг друга мучить. Нам с тобой обоим эта свадьба на пользу, Liebling. У тебя — деньги и все, что захочешь. У меня — жена, отец будет доволен. — Он поднялся. — А теперь мне пора.

— Нет! — Карен тоже вскочила и, обезумев от паники, толкнула его к стене. — Никуда не пойдешь! — закричала она. — Ты любишь меня и останешься здесь! — Слова понеслись бешеным потоком. Внутри кипит гнев, он растопит ледяную броню Артура. Она снова станет для него первой и единственной, как в Лондоне. — Ты никуда не пойдешь! Я не позволю! Я увезу малыша в Англию! Я расскажу твоему отцу про Курта…

Артур размахнулся. Комната перевернулась, и Карен поняла, что лежит на полу и глотает собственную кровь.

Целую вечность — а может, пару секунд — Артур смотрел на Карен сверху вниз, а потом встал ей на руки и надавил так, будто впечатывал пальцы в деревянный пол. Артур тяжелый, боль была адская, и Карен завизжала как недорезанный поросенок. Потом Артур отошел.

Карен свернулась калачиком, прижав к груди пылающие ладони, и плакала от боли. Шагов она не слышала, а когда открыла глаза, увидела ботинки Артура. Нужно лежать тихо. Лучше не шевелиться.

Шелест его дыхания приблизился: Артур наклонился, почти нежно погладил Карен по голове, и ее волосы упали на лицо, испачкались в крови, что текла изо рта. Ботинки прошли к двери, потом шаги на лестнице, а вскоре загудела отъезжающая машина.

К утру щека посинела, в волосах засохла кровь, рассеченная губа распухла так, что стакан ко рту не поднесешь. На подушке темнели бурые пятна. Накануне Карен не разделась, но, как ни странно, спала крепко. Она добрела до ванной, набрала в таз воды и жадно глотнула. По воде поплыли кровавые сгустки.

Чуть позже в дверь постучалась Хеде:

— Я заходить, мадам?

— Я устала. Я еще посплю, Хеде.

— Отдыхать хорошо, мадам, — проговорила Хеде. Что-то в ее голосе подсказало Карен, что служанка все знает.

Проснувшись во второй раз, Карен вспомнила, что ей снился дом в Кэтфорде. Элизабет поскользнулась на садовой дорожке и порезала руки. Кровь текла по сестренкиному платью, запачкала носки и туфельки. Во сне Карен плакала, а когда открыла глаза, вспомнила: в тот день руки порезала она, а не Элизабет. «Моя храбрая Кей! — утешал ее папа. — Моя крошка с львиным сердцем!»