Зеленая креветка и другие рассказы - Михаил Емцев

Он промолчал.

— Скажите, почему вы сейчас скрываете меня и… других. Ведь вы же были всегда с ними, с теми…

Макс долго молчал. Потом начал медленно говорить, словно прислушиваясь к своему голосу:

— Хороший вопрос. Я задаю себе его каждый день. И, знаете, у меня почти готов ответ. Да, я был с ними. Я и теперь по-прежнему работаю на них. Только поймите меня правильно. Легко возненавидеть и проклясть, труднее разобраться в причинах и объяснить. Я был с ними, когда услышал об их идее. Динамическое общество, движимое сильной рукой, казалось мне удивительно удачным способом бегства из болота нашей буржуазной демократии. Мне казалось, что нацисты вели нас к победам и оздоровлению самыми короткими путями. Но, когда мне стало ясно, каким образом они реализуют свои идеи, я ушел от них. То есть, нацистом я вообще никогда не был. Но кое-что у них мне нравилось… Раньше. Сейчас меня, как ученого, интересует только источник ошибки. Где начинается разрйв между реальным и идеальным? С какого момента мы начинаем предавать идею и спасать свою шкуру? Я вижу пропасть, в которую мы катимся, и меня не интересует, попадем мы туда или нет. Мне важно решение только одной проблемы — почему мы начали катиться. Отгадать эту загадку можно, только постигнув философскую сущность явления.

"Какого черта я так разоткровенничался?" — подумал Макс.

Ида сидела, поджав под себя ноги, и серьезными, печальными глазами смотрела ему в лицо. Макс добавил:

— Сказать об этом можно многое. Но фарс еще не сыгран до конца, и нужно подождать.

— Будет поздно.

— Возможно. Вполне возможно, — сказал Макс, — но в том-то и прелесть человеческой жизни, что нельзя полностью предвидеть будущее. Когда человек научится это делать, ему будет очень скучно. И возможно, он даже умрет от тоски. Предвидимое будущее не менее опасно, чем наше непредвидимое.

Он ушел от нее, унося с собой что-то недосказанное. Вечером к нему пришла мать, провела брезгливо пальцем по пыльным книгам и сказала ворчливым голосом:

— Мой друг, ты идешь печальным путем твоего отца. Макс, ты знаешь, я ни во что не вмешиваюсь. Но я должна заявить тебе, что твой Нигель становится опасным. Ты даже сам не представляешь, насколько он опасен. Он был бы другим, если б ты вел себя иначе. В наше время человек, который говорит, что думает, и делает, что говорит, является общественно нежелательным явлением. Такой человек отравляет и развращает окружающих. Это относится к тебе. Нигель уже раскусил тебя и взял твои шуточки на заметку.

— Ах, мамочка! — со смехом вскричал Макс. — Ну что такое Нигель? Ведь это же ничто. Ты права, я пустил развитие этого болвана на самотек. Зачатки идеализма трансформировались в нем в фашизм. Я искореню их. Завтра же Нигель пройдет операцию дезинтеллектуализации.

Мать поморщилась, она не любила сложных слов.

— Потом, — сказала она, поколебавшись, — эта девушка, которую ты прячешь… Все же надо такие вещи устраивать иначе. Ты не думаешь, в какое время мы живем.

— О, я только об этом и думаю, — сказал Макс.

— Это тоже очень плохо, — ответила мать и удалилась.

Ночью Макс проснулся от приглушенного стона. Ему показалось, что кто-то стукнул в стену. Набросив халат, он прошел в комнату Иды. Дверь была полуоткрыта, за нею все растворялось в иссиня-черной мгле. Макс шагнул вперед, нашарил выключатель. Свет вспыхнул, озарив пустую комнату.

— Ида, — негромко сказал Макс.

И вдруг увидел девушку. Она сидела на корточках между диваном и книжным шкафом. Плотно прижавшись спиной к лакированной поверхности и охватив коленки руками, она смотрела вперед открытыми неподвижными глазами. Бескровные губы были сжаты в серую ниточку.

Девушка беззвучно плакала.

— Тебя что-нибудь напугало?

Она покачала головой. Слезы полились еще сильнее. С большим трудом Макс уговорил ее лечь в постель. Под одеялом она казалась совсем маленькой.

Макс сел рядом и взял ее руку. Ладонь была теплой и влажной. Он не знал, что нужно сказать, и погладил ее слабые пальцы. Ему было жалко эту маленькую женщину, почти девочку, с тонкими ключицами и набрякшими от слез веками.

Когда она успокоилась и заснула, Макс ушел к себе и, ложась, подумал: "Что же ее так напугало? Воспоминание?"

Но этого ему никогда не удалось узнать.

Утром в дом ворвались эсэсовцы. Их привел Нигель. Он стоял в дверях, сложив руки на груди, и смотрел, как мать Макса трясущимися руками заталкивала белье в легкий дорожный сак.

Ида пыталась бежать через окно, но ее схватили и сильно избили. Она посмотрела долгим взглядом на Макса, и ему показалось, что она улыбается разбитыми в кровь губами.

Макс вздрогнул. Он вернулся к действительности: над площадью неслись черные тучи, точно дым от коптящих факелов.

Глядя на Нигеля, в такт своим словам размеренно взмахивавшего рукой, Макс подумал, что загадка осталась неразрешенной.

Концлагерь надолго отбил у него охоту к философствованию. Тогда он понял, что такое ответственность мышления.

"Почему нас так легко надувают? — думал Макс, разглядывая толпу перед кафе. — Каким чудом удается обманывать целые народы? Мы, немцы, едва ли не самый интеллектуальный народ в Европе, попались на такой примитивный логический крючок. И снова идем на ту же приманку. Что это такое? Какие темные силы все время толкают нас в бездну? Кто решит этот вопрос?"

В это время Крюге толкнул Макса в бок.

Он кончил.

Друзья сели в такси и поехали за машиной, в которой был Нигель.

— Ты думаешь сделать это сегодня?

— Если удастся.

Они проехали почти до конца городка. Нигель въехал во двор, где стоял чистенький коттедж.

Макс отпустил такси, и они пошли по пустынной улочке, обсаженной редкими деревьями.

— Как ты думаешь, узнает он нас при встрече?

— Не сомневаюсь. Он ничего не может забыть. Даже мелочь.

Ночь была пустой и тяжелой. Максу стало тоскливо. К чему все это? Других привязывает к жизни любовь и люди — у него осталась ненависть к Нигелю. Раздумья о нем и о том, как все случилось, было огоньком в душе Макса. Обычно силы черпают из надежд, он добывал их из глубокого отчаяния. Уничтожить Нигеля означало конец тоски. Но боль — это все же еще жизнь. А пустота… Никакими мыслями нельзя наполнить пустую душу. Они там просто не держатся. Это дырявое сито — предвестник смерти.

Макс толкнул коленом воротца и сказал Крюге:

— Подожди меня здесь.

Крюге напряженно расхаживал вдоль забора. Художник был взволнован. Соучастие в убийстве человека. Правда, едва ли можно назвать Нигеля человеком. Кроме всего, он по всем законам, божеским и человеческим, заработал смертную казнь. Преступления тут никакого нет. Но все же… Юлиус всматривался в ржавую ленту дорожки, по которой Штаубе шагал к дому. Художник видел, как Макс поднялся на крыльцо. Донесся приглушенный клекот звонка. Дверь распахнулась, и Макс исчез.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});