Двойники (рассказы и повести) - Андрей Левкин

ОБЩИЕ МЕСТА: ЛУНА

Луна есть небесное тело, наиболее приближенное к Земле, - за исключением небесных тел искусственных и падающих. Луна - самый яркий объект ночного неба, в полнолуния ее яркость в 2500 раз превышает максимальную яркость Венеры. Благодаря большой яркости, Луну зачастую можно наблюдать сквозь облака, пелену дождя, снега, низко над горизонтом, когда другие небесные тела уже не видны.

Свойством перемещения Луны является видимое с Земли ее покачивание - в пределах восьми градусов, благодаря этому земные наблюдатели, хотя и не одновременно, видят более половины лунной поверхности: приблизительно пятьдесят девять процентов.

Луна, являясь специальным эвфемизмом в силу сложившейся истории, служит поэтому, а также в силу сказанного выше (яркость, величина) объектом, наводящим на себя разные мысли людей. А раз она сияет ночью, то - мысли ночные, более собранные. Мысли о Луне, иначе говоря, не рассеиваются и не блуждают и достигают объекта, бывшего их поводом и ставшего адресатом, производя ощутимый его толчок: этим, видимо, и объясняется дрожание Луны вдоль орбиты. Если собрать вместе мысли о Луне современников, то получилась бы плоская непристойность, однако собранные вместе мнения - не обязательно даже особенно изощренные - людей разного времени - дали бы понять характер Истории и Великого Искусства куда более, нежели сами факты этой Истории и произведения этого Искусства.

То, что, невзирая на постоянное свое дрожание, то есть - несмотря на непрекращающиеся толчки Луна придерживается однажды избранной орбиты, свидетельствует в пользу общей линии жизни находящихся внизу. О постоянстве их наклонностей, желаний и пристрастий: да, их мысли способны вызвать дрожание небесного тела, но не более - вкусы уравновешивают друг друга, желания взаимно аннулируют друг друга. Пусть не сразу, но чуть погодя векторная сумма этих толчков равна нулю: на индивидуальность такую имеется индивидуальность сякая, одна прихоть нейтрализуется прихотью другой некоторый сходящийся к общему удовольствию ряд их взаимных препирательств и согласных противодействий. Непоколебимость этого нуля можно возвести в ранг закона, баланса мыслительного вещества, например, если бы не бессилие науки здесь: невзирая на все американские ботинки и русские трактора лунатики все так же влекомы ею.

Но этот сухой, белесый, зернистый ее свет, как он успокаивает; как ее свет осаждается на гортани, въедается в миндалины, обживает лимфатические узлы, входит в позвоночник, гладит кожу, стекает вниз, охлаждает траву: не свет, но отдельный, оседающий воздух - с ней, по правде, не связанный, потому что ее ведь на самом деле и нет вовсе, она лишь так - необходимо же ведь, чтобы этот воздух с чем-то сопрячь; вот так же и самой речи не важно быть о чем, чьей и зачем: этому сознанию все равно, что собой обволакивать, да еще и захотелось стать речью - все равно о чем. Что же, начиналась осень.

Особенно в лунную ноябрьскую ночь понятно, что Луна но то, чем может показаться: голые сучья, черная листва на мерзлой, начинающей мерзнуть земле, все упавшие и не съеденные зверями плоды уже гниль, труха; и этот сумрачный свет -единственное, что все это содержит в живых. Тяжело, верно, теперь зверям, ежу, скучно ему, может быть, или некуда податься. Впрочем, у них-то как раз есть норы, где они спят на орехах, пахнут мхом и дегтем. Их на картинке не видно, вот и кажется, что лишь этот не желтый свет не дает осесть всему, - сучьям, мерзлой земле: но не это белое тело, конечно, оно здесь на тех же общих птичьих правах, почему-то есть, да еще светит, странно, еще бы свистеть научилась.

Зато она причина желанию приткнуться. Здесь так мало что одиноко: было бы Луны ни одной, или две, не было бы Екклезиаста: лишь природная тяжесть глаз смотрящего на Луну человека возвращает его к общим основаниям, общежитию, семье и возможности питаться на людях; не случайно, конечно, такой человек Луны, как Гоголь, прилюдно есть не мог. Да, люди делятся на людей Солнца и людей Луны, это не значит ничего, потому что они делятся и на тех, кто в купе спит головой к окну и головой к дверям.

Они, вообще, только и заняты, что по-разному делятся; во всяком случае, люди Луны с неприязнью относятся к тому, что имеют тело, и это их главная сложность и дурная черта в жизни, впрочем, при чем тут Луна - так, некий побочный признак. К людям Луны вовсе не относятся люди, воспевающие ее в какой-либо художественной форме или связывающие с ней свое самочувствие. Люди Луны знают, что она фиктивна как слово. Это подставное слово: подставная штука. Действительно, они не очень любят быть плотью, но зря считать их продуктами политических кризисов и общественного пессимизма.

Такое знание освобождает людей Луны от Луны. Но у всякой свободы есть дверка, она открылась - вы свободны: и только тогда, потому что уже чуть позже такой свободы не будет. То есть - свобода равна звуку, с которым отворилась дверка ну или расстегнулась застежка; разные свободы это просто набор звуков, птичий язык, совсем птичий, потому что щелкающий и свистящий, только осмысленный: нервный птичий язык. У какой свободы что за звук известно, их можно произнести, но не зная самому их понять нельзя. Поэтому звук, освобождающий от Луны, здесь произнесен не будет, да он не слишком благозвучен.

К тому же, если расстегнутся все застежки, то наступит пустота, а вещество в прибывает, а девать его, рыжее, куда, если человеку дал свободу кто-то другой? Облагодетельствованный же не знает, как там себя вести и что там интересно. Людям надо врать, что каждый новый звук возникает с перебором по новому поводу: вот, скажем, как объесться в начале июня клубникой и не хотеть ее уже до следующего лета.

Поэтому, чтобы избавиться от Луны, ею надо пресытиться: человек вышел ночью во двор - или возвращался он поздно, - увидел Луну и засмотрелся на нее, да так, что ему показалось, что она пьет его мозг; он испугался и торопливо ушел домой, а жаль - еще бы немного и в него бы вошло хоть что-то стоящее: Луна бы вошла в его череп, его глаза стали бы зеркальными, губы зеркальными, он бы снял морщины с лица, как паутину, и сделался бы хорошим собеседником, а обольститься с тех пор мог бы только инеем.

Так как сознание тоже, конечно, является таким небесным телом: восходит в человеке в разное время суток, обладает внятными фазами, отличимыми по силе и яркости; его можно приблизить с помощью различных оптических свойств и приспособлений тела, можно его окрасить с помощью фильтров или закрыть на него глаза; войдя же в тело, сознание тяжелое, плотное и пульсирует отдельно, по своему, от головы к ногам.

Другой раз человек вышел из дома, споткнулся, упал и умер. И изо рта его вышел оловянный солдат с простым звуком "бряк". Его, потому что, не нарочно задела громадная бабочка, а он ее не заметил, потому что видел то, где жил, в слишком узкую щель. Потому, собственно, Луна и кажется такой небольшой, что смотрят на нее в подобную щель - а ведь даже там, где летают такие бабочки, она занимает полнеба, на пару с землей сжимая людей, которые в своей похожей на барашка наивности могут связать с Луной привычную им тяжесть лишь в полнолуния, соотнося всю эту тяжесть с той, которая сияет им три дня в месяц. Потому что человек слаб, одинок и век его короток.

Таких бабочек можно обнаружить случайно - и многое другое - только случайно, например - в паузе, когда сказал по телефону, что уже выходишь из дома, но задержался допить кофе, и снова звонит телефон. Тогда, если к телефону не подходить, потому что тебя тут уже нет, может быть удастся что-то увидеть: не обязательно бабочку, что-нибудь еще или себя, говорящего по телефону, тогда раздается звук "щелк" и человек станет немного более свободным, отчего в другой раз к телефону сможет не подойти.

Потом человек подумал - у него был карп в тазу, плавал плоско, бил хвостом: хвост вылезал из воды, прилипал к стенке таза - что, если предоставить карпу возможность есть (как отсыхающие со стен обои) полосы лунного света на стенах, то он будет постепенно покрываться белой шерстью, отрастит себе лапы и уйдет на лапах, но с прежней головой. А остановить такое поедание возможно, лишь если вставить в его рот землянику, после чего зверек прекратит и уйдет, шелковистый. Таких зверей, конечно, нет, и они глупы, но само право их вымышлять сообщает нечто о самом человеке, который хотел бы оказаться свободным, что ли, в своих обстоятельствах жизни, на что, по правде, он имеет все основания рассчитывать - едва только об этом подумал, и полную возможность, если об этом зашла речь и произнесен правильный звук.

Со звуками, впрочем, сложно: не всякий звук, возникший в присутствии Луны, может быть назван лунным; даже напротив: очень малое количество их, потому что речь заходит о пустоте, где сама она невозможна; снаружи должно быть тихо, допускается лишь уханье ночных птиц. Луна, скажем, а не птицы подобного рода, используется в качестве эвфемизма и потому также, что Луна хороша тем, что ее нельзя назвать дурой; хотя, конечно, какая же птица дура - разве только для недоумка, придающего ей какие-то мистические, почему-то необходимые для него свойства. Вообще же, все эти ночные звуки, которые по своему времени могут совпадать с Луной, нехороши: вечные войска ползком, звяканье оружия, вечная какая-то битва гривенников с пятаками и еще весь этот государственный репертуар.