Невидимая невеста - Жюль Верн

Марк был так возбужден, что я не мог ему отвечать. Он слушал только самого себя.

— Нет, Анри, — повторял он, — ты обманываешь себя… Ты не хочешь видеть ситуацию такой, какая она есть…

Затем, схватив меня за руки, он продолжал:

— Разве можно быть уверенным, что его сейчас нет в особняке?.. Я не могу пройти из одной комнаты в другую, выйти на галерею… в сад, не думая о том, что, быть может, он преследует меня… Мне кажется, кто-то идет рядом со мной!.. Кто-то, кто меня избегает… кто отступает, когда я иду вперед… А когда я хочу схватить его… я ничего не нахожу!

И он начинал ходить по комнате, словно бросаясь вдогонку за невидимым существом. Я уже не знал, как успокоить беднягу!.. Лучше всего было увезти его из особняка Родерихов… увезти далеко… очень далеко…

— И кто знает, — продолжал он, — не слышал ли он все, о чем мы только что с тобой говорили, думая, что мы одни… Подожди… вот за этой дверью я слышу шаги… Он там… Пойдем вдвоем!.. Схватим его, и я его собью с ног! Я его убью… Но… это — чудовище… возможно ли… подвластен ли он смерти?..

Вот в каком состоянии находился Марк, и разве я не должен был опасаться, что во время одного из таких припадков он лишится рассудка.

Ах! Зачем произошли открытие, позволяющее человеку стать невидимым… зачем, будучи и так достаточно вооруженным, чтобы творить зло, человек получил в руки еще и такое оружие!..

Не находя ответов на эти вопросы, я все время возвращался к своему проекту: убедить семью Родерих уехать… увезти подальше Миру, потерявшую рассудок, и Марка, которому угрожала такая же участь!

Хотя не произошло никаких других инцидентов с той поры, как Вильгельм Шториц словно прокричал с высоты дозорной башни: «Я здесь, я еще здесь!», все население Рагза было охвачено ужасом. Не было ни одного дома, жителей которого не преследовал бы страх перед невидимкой! И Шториц был не один!.. Ему подчинялась целая банда!.. После страшного случая в соборе даже церкви не могли теперь служить убежищем!.. Газеты пытались как-то воздействовать на умы горожан, но это им не удавалось, да и что можно было противопоставить страху?..

Вот пример того, до какой степени смятения дошли горожане.

Девятнадцатого мая утром я вышел из отеля «Темешвар» и отправился к начальнику полиции.

Дойдя до улицы Князя Милоша, в двухстах шагах от площади Святого Михаила, я увидел капитана Харалана и подошел к нему.

— Иду к господину Штепарку, — сказал я капитану. — Не хотите ли ко мне присоединиться?..

Ничего не ответив, он машинально пошел в том же направлении, что и я. Когда мы подошли к площади Листа, то услышали крики ужаса.

По улице мчался шарабан, запряженный двумя лошадьми. Прохожие разбегались кто куда, рискуя быть раздавленными. Наверное, кучер шарабана был сброшен на землю, и лошади, предоставленные самим себе, понесли.

Трудно поверить, но некоторые прохожие, «закусив удила», подобно коням в этой упряжке, вообразили, что повозкой правит невидимка… что на месте кучера — Вильгельм Шториц. До нас доносились крики: «Он!.. Он!.. Это он!»

Не успел я повернуться к капитану, как увидел, что его уже нет рядом со мной. Он бросился к шарабану, чтобы, поравнявшись с ним, остановить его.

В этот час улица была полна народа. Со всех сторон слышались крики: «Вильгельм Шториц!.. Вильгельм Шториц!..» Всеобщее возбуждение были так велико, что с шарабан полетели камни, а потом из магазина на углу улицы Князя Милоша прогремело несколько пистолетных выстрелов.

Одна из лошадей упала, пораженная пулей в бедро, и шарабан, наехав на нее, опрокинулся.

Тотчас же толпа кинулась к повозке. Люди цеплялись за колеса, за кузов, за оглобли… и два десятка рук протянулись, чтобы схватить невидимку… Но никого не было!

Может быть, он успел выпрыгнуть еще до того, как шарабан опрокинулся? Было очевидно, что возница хотел напугать город, промчавшись галопом в необычайном экипаже!..

Однако на этот раз ничего особенного не произошло, и это пришлось признать. Через несколько минут к месту происшествия прибежал крестьянин из пусты: лошади, оставленные им без присмотра на рынке Коломан, чего-то испугались и понесли. И как же он был взбешен, увидев, что одна из них лежала на мостовой!.. Его отказывались слушать, и я опасался, что толпа расправится с этим беднягой. Нам с трудом удалось увести его в безопасное место.

Я взял капитана Харалана под руку, и он, не говоря ни слова, направился вместе со мной в ратушу.

Господин Штепарк был уже информирован о том, что произошло на улице Князя Милоша.

— Жители города потеряли голову от страха, — сказал он мне. — И никто не знает, до чего дойдет это безумие…

Тогда я его спросил, как обычно:

— Вы узнали что-нибудь новое?

— Да, — ответил господин Штепарк, протягивая мне номер газеты «Винер экстраблатт».

— И что сказано в этой газете?

— В ней говорится, что Вильгельм Шториц в Шпремберге…

— В Шпремберге?! — вскричал капитан Харалан.

Быстро прочитав заметку, он повернулся ко мне.

— Поехали, — произнес он. — Вы мне обещали… Ночью будем на месте…

Я не знал, чтó ответить; я был убежден, что эта поездка окажется бесполезной.

— Подождите, капитан, — сказал господин Штепарк, — я запросил в Шпремберге подтверждение этого сообщения, и телеграмма вот-вот придет.

Не прошло и трех минут, как связной передал начальнику полиции депешу.

Новость, сообщенная газетой, не имела под собой никаких серьезных оснований. Присутствие Вильгельма Шторица в Шпремберге отрицалось. Там, напротив, были уверены, что он еще в Рагзе.

— Дорогой Харалан, — заявил я, — я дал вам обещание и сдержу его. Но сейчас ваша семья нуждается в нашем присутствии.

Капитан Харалан простился с господином Штепарком, а я вернулся один в гостиницу «Темешвар».

Само собой разумеется, что газеты Рагза поспешили дать правильное объяснение происшествия с шарабаном, но я не уверен, что оно всех убедило!

Прошло два дня, и в состоянии Миры Родерих не произошло никаких изменений. Что касается моего брата, то он казался немного спокойнее. Я ждал удобного момента, чтобы посвятить доктора в свой проект отъезда из Рагза, и надеялся получить поддержку.

День 21 мая оказался менее спокойным, чем два предыдущих. На этот раз власти почувствовали свое полное бессилие сдержать толпу, дошедшую до крайней степени возбуждения.

Около одиннадцати часов, прогуливаясь по набережной Баттиани, я внезапно услышал поразившие меня слова:

— Он вернулся… Он вернулся!

Нетрудно было догадаться, о ком шла речь. Из двух или трех прохожих, к которым я обратился, один сказал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});