Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино

ἀπόρρητος, ἄρρητος. Тем не менее Пселл опасается реальнопогружаться в оккультные науки, которые, по собственному утверждению, изучает из бескорыстного желания узнать всё[439]. Он оправдывает свои исследования светской науки: эллинской, халдейской и египетской[440], либо представляя ее как систему, внешнюю по отношению к христианству, неспособную осквернить православную веру, либо настаивая на общих для них истинах, которые позволяют верующему получить доступ к богословским тайнам через изучение философии. «Суть античной философии заключается в ее самом тайном богословии, и то же самое относится и к христианской науке». Какую бы иерархию взаимоотношений между этими двумя высшими мудростями ни исповедовать, Пселл рассматривает их как два абсолюта в их соответствующем порядке. Возможно, это даже не исключает какого-либо проникновения одного в другое или даже однородности их структуры[441]. Он демонстрирует те синкретические тенденции, которые, с одной стороны, напоминают анонимного апологета VII в., описанного Фотием, а с другой стороны, предвозвещают философов эпохи Возрождения, типа Марсилио Фичино. Создается впечатление некоего философского мистицизма, подобного тому, с которым мы столкнулись в «Богословии» Льва Хиросфакта, с той лишь разницей, что Пселл явно вдохновляется Проклом, а не ограничивается лишь христианским неоплатонизмом Псевдо-Дионисия.

Астрологи середины XI в. Трудно оценить значение астрологии для мысли Пселла. Она была лишь одной из оккультных наук, пробудивших в нем любопытство. В своих малых трудах он уделяет ей не слишком много внимания и значения[442], по сравнению с «Халдейскими оракулами»[443], алхимией[444], алфавитной мистикой[445], оберегами[446], демонологией[447] и различными формами гадания[448]. Тем не менее астрология — единственная оккультная наука, фигурирующая в его «Хронографии», где она удостоилась двух отступ-лений. Первое — в рассказе о правлении Михаила V (1041–1042). Молодой император, решив изгнать свою приемную мать, императрицу Зою, стал спрашивать мнения своих советников. Он послушался тех, кто дал ему астрологический прогноз, и,

«сказав „прощай“ другим советам, стал узнавать будущее с помощью астрономов.

Тогда существовала немалая группа занимавшихся этой наукой — люди, с которыми и я общался. Их ум мало заботили положения и движения [небесной] сферы (ведь они не получили прежде ни представления о них, ни умения их предсказывать с помощью геометрических доказательств), но они просто устанавливали центры. А затем, узнавая подъемы и склонения зодиакального круга и все, что из этого следует, то есть господствующие над домами [планеты], места и границы аспектов и все, что в них лучше и что хуже, они давали просящим некие предсказания относительно того, что те спрашивали. И вот некоторые из них удачно попадали с ответами. Я рассказываю об этом потому, что и сам знаю эту науку, давно изучив ее и принеся пользу многим из них в понимании аспектов, однако не веря в то, чтобы наши дела управлялись движениями звезд. Но это, как содержащее в себе множество противоречий с разных сторон, давайте оставим для другого разбора.

Итак, тот, кто царствовал тогда, скрыв суть этого дела, ставит им неопределенный вопрос, спросив только, не станут ли небесные аспекты препятствием для осмелившегося на великие дела. А они, сделав свои наблюдения и детально установив для соответствующего момента всю оценку, как увидели, что все полно крови и уныния, запрещают императору это предприятие, а более искусные из них переносят это дело на другое время. Но он, осыпав их великим смехом и издеваясь над этой наукой как лживой, говорит: „Но вы ступайте, а я еще смелей превзойду детали вашей науки“»[449].

Михаил V отправил Зою в изгнание, ускорив тем самым свое собственное падение.

Пселл возвращается к астрологии в рассказе о своем решении принять постриг незадолго до смерти Константина IX Мономаха в 1055 г. Это решение было настолько своевременным, что верили даже в то, что Пселл предвидел изменение политической ситуации благодаря астрологическому прогнозу.

«Ведь многие люди удостаивают меня большей чести, чем я заслужил. И, поскольку я причастен геометрии, они думают, что я могу измерять небо, а поскольку я разобрался в том, что касается [небесной] сферы, они не отстают от меня ни по поводу фаз, ни наклона зодиака, ни затмений, ни полнолуний, ни циклов, ни эпициклов, но, даже когда я своей рукой отталкиваю такие книги, снова просят меня предсказывать. Поскольку я причастен и познаниям в гороскопах, так что знаю кое-что из этих глупостей (ведь форма моего обучения и разнообразие вопросов привели меня ко всем наукам), я не могу оттолкнуть никого, кто так спрашивает и надоедает. Ведь я признаю, что занимался всеми частями знания, но не злоупотреблял ни одной из наук, запрещенных богомудрыми мужами. Впрочем, я знаю удел судьбы и область злого гения, однако не верю, что подлунный мир управляется тамошними положениями и аспектами. Но пусть исцелятся все те, кто учит духовной жизни и поручает руководство ею неким новым богам! Ведь они расчленяют нашу жизнь, рождают и ниспосылают отпущенное свыше Творцом, производя же на свет неразумные существа звезд, размещают их заранее и во всех частях тела, а затем прививают им разумную жизнь. Итак, знать это, но не верить таким мнениям, — в этом никто здравомыслящий не стал бы обвинять. Если же кто-то, оставив наше учение, перенесет свою мысль на такое, то его можно будет поругать за пустое образование. А меня, говоря по правде, отвратила от этого не научная причина, но удержала некая божественная сила, и я не прислушиваюсь ни к силлогизмам, ни, конечно, к другим доказательствам. Но то, что привела великие и весьма знающие души к принятию эллинского учения, настоятельно возводит к вере и уверенности в нашем учении. Поэтому да будет ко мне милостива Мать Слова и Ее безотчий Сын, а также Его страсти, шипы на Его голове, трость, иссоп и крест, на котором Он распростер Свои руки, — моя гордость и хвала, даже если мои дела не согласуются со словом»[450].

Противоречие в подходе автора очевидно лишь в той степени, в которой он проводит различие между практикой астрологии, от которой держится на расстоянии, и теорией, лучшим знатоком которой себя представляет. Другими словами, он отвергает астрологию как доктрину, но принимает ее как науку. В любом случае, сам факт того, что Пселл уделяет астрологии так много места в своем историческом труде, не позволяет читать эти пассажи как абсолютное ее отрицание. Совсем