Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и на всех балах, на празднике Бирото наступил момент оживления, когда потоки света, веселье, музыка и танцы вызывают опьянение и все эти оттенки исчезают в общем подъеме. Бал становился шумным, и мадмуазель де Фонтэн решила удалиться; но только собралась она опереться на руку почтенного вандейца, как Бирото, его жена и дочь подбежали к ней, чтобы помешать аристократии покинуть их бал.
— Квартира обставлена с большим вкусом, вы меня, право, очень удивили, — заявила парфюмеру дерзкая девица, — поздравляю вас.
Упиваясь всеобщими похвалами и поздравлениями, Бирото не понял обиды, но жена его покраснела и ничего не ответила.
— Настоящий национальный праздник, он делает вам честь, — сказал Камюзо.
— Бал был на редкость удачен, — сказал г-н де ла Биллардиер, солгав по своей обязанности легко и любезно.
Бирото все комплименты принимал за чистую монету.
— Что за восхитительное зрелище! Какой прекрасный оркестр. Вы теперь часто будете давать балы? — спросила г-жа Леба.
— Какая очаровательная квартира! Она отделана по вашему вкусу? — вставила г-жа Демаре.
Бирото, покривив душой, заверил, что обстановка выбрана им самим.
Цезарина, которую приглашали на все танцы, оценила деликатность Ансельма.
— Думай я только о собственном удовольствии, — шепнул он ей, когда выходили из-за стола, — я попросил бы у вас хотя бы одну кадриль, но боюсь, мое счастье обошлось бы слишком дорого и вашему и моему самолюбию.
Однако Цезарина, которая находила походку мужчин неизящной, если они не хромали, решила открыть бал с Попино. Ансельм, ободренный теткой, посоветовавшей ему быть смелее, дерзнул признаться в любви этой очаровательной девушке, танцуя с ней кадриль, но он говорил намеками, к каким прибегают робкие влюбленные.
— Мое состояние зависит от вас, мадмуазель.
— Как вас понять?
— Лишь надежда может побудить меня добиваться его.
— Надейтесь.
— Понимаете ли вы, как много говорит мне это слово? — воскликнул Попино.
— Надейтесь на успех, — ответила Цезарина с лукавой улыбкой.
— Годиссар, Годиссар! — взволнованно говорил после кадрили Ансельм своему другу, с геркулесовой силой сжимая его руку. — Добейся успеха, или я пущу себе пулю в лоб. Успех — это женитьба на Цезарине, она сама так говорит, а ты только посмотри, как она хороша!
— Да, она хорошенькая и притом богата, — заметил Годиссар. — Мы ее подрумяним на нашем масле.
Госпожа Бирото заметила добрые отношения, установившиеся между мадмуазель Лурдуа и Александром Кротта, будущим преемником Рогена; не без сожаления отказывалась она от мысли видеть свою дочь женою парижского нотариуса. Дядя Пильеро, раскланявшись с маленьким Молине, уселся в кресле у книжного шкафа: он посматривал на игроков, прислушивался к разговорам и время от времени подходил к дверям поглядеть на пляску цветочных корзин, на которые походили головы дам, танцевавших мулине. Он держался как истый философ. Мужчины были на редкость неинтересны, за исключением дю Тийе, уже успевшего перенять светские манеры, будущего денди — молодого де ла Биллардиера, г-на Жюля Демаре и официальных лиц. Но среди массы смехотворных физиономий, которым это празднество было обязано своим общим характером, внимание привлекала одна, особенно потертая, словно монета в сто су времен Республики; нелепость этого лица подчеркивал костюм. Читатель, вероятно, догадался, что речь идет о самодуре из Батавского подворья. Молине блистал тонким, пожелтевшим в шкафу, бельем и выставленным напоказ унаследованным от предков кружевным жабо, которое было приколото булавкой с голубоватой камеей; короткие черные шелковые панталоны облегали журавлиные ноги — непрочную опору его тела. Цезарь с гордостью показал ему четыре комнаты, перестроенные архитектором во втором этаже дома.
— Н-да, сударь, это ваше дело! — сказал Молине. — А в таком виде мой второй этаж будет стоить свыше тысячи экю.
Бирото ответил шуткой, но почувствовал словно булавочный укол, — его задел тон старикашки.
«Ко мне скоро вернется мой второй этаж, этот человек разорится!» — таков был смысл замечания Молине, а слова его «будет стоить», точно когтями, царапнули Цезаря.
Бледная физиономия и хищный взгляд домовладельца поразили дю Тийе; внимание его уже ранее привлекала часовая цепочка с навешанным на нее целым фунтом разнообразных звенящих брелоков и зеленый в светлую нитку фрак с нелепо поднятым воротником, который придавал старику сходство с гремучей змеей. Банкир подошел поговорить с этим маленьким ростовщиком, желая узнать, по какому случаю тот решил развлечься.
— Вот, сударь, — заявил Молине, ступая одной ногой в будуар, здесь я нахожусь во владениях графа де Гранвиля; но здесь, — прибавил он, указывая на другую ногу, — я нахожусь в своих собственных владениях, ибо эта комната расположена в моем доме.
Молине охотно пускался в разговоры со всяким, кто его слушал; очарованный вниманием дю Тийе, он, рисуясь, стал рассказывать о своих привычках, о наглости г-на Жандрена и о своем соглашении с парфюмером, прибавив, что без этого не бывать бы балу.
— Вот как! Господин Цезарь уплатил вам квартирную плату вперед? — сказал дю Тийе. — Это не в его привычках.
— О, я его упросил, я умею ладить со своими жильцами!
«Если папаша Бирото обанкротится, — подумал дю Тийе, — этот старикашка бесспорно будет превосходным синдиком конкурсного управления. Его придирчивость — драгоценное качество. Дома он, наверно, как Домициан[18], развлекается тем, что ловит и давит мух».
Дю Тийе сел за карты, за которые уже засел послушный его требованиям Клапарон. Г-н дю Тийе рассчитывал, что, сидя за карточным столом в тени от абажура, его подставной банкир избежит внимательных взглядов. Разговаривали они друг с другом, как совершенно незнакомые люди, и даже самый подозрительный наблюдатель не заметил бы никакого сговора между ними. Годиссар, хорошо знавший Клапарона, не решился подойти к нему, встретив высокомерный и холодный взгляд выскочки, не пожелавшего поздороваться с товарищем.
Бал, подобно сверкающей ракете, потух к пяти часам утра. К этому времени из ста с лишним фиакров, запрудивших улицу Сент-Оноре, оставалось не более сорока. Гости танцевали уже буланжер и котильон, позднее вытесненные английским галопом. Дю Тийе, Роген, Кардо-младший, граф де Гранвиль, Жюль Демаре играли в буйот. Дю Тийе выиграл три тысячи франков. Наступил рассвет, пламя свечей померкло, и игроки пошли посмотреть на последнюю кадриль. В буржуазных домах последняя вспышка веселья почти всегда сопровождается какими-нибудь крайностями. Важные гости разъехались, опьянение пляской, духота, спирт, скрытый в самых, казалось бы, невинных напитках, смягчили чопорность пожилых дам, они снисходительно принимают участие в кадрили и на минуту предаются безудержному веселью; мужчины разгорячены, развившиеся пряди волос свисают на лица и придают им странное и забавное выражение; молодые женщины становятся легкомысленными, цветы из их причесок опадают. На сцену выступает буржуазный Момус[19] со всеми своими проказами. Раздаются громкие взрывы хохота, каждый отдается веселью, помня, что завтра заботы снова предъявят свои права. Матифа плясал с дамской шляпкой на голове; Селестен передразнивал присутствующих; некоторые дамы с остервенением хлопали в ладоши, когда того требовали фигуры бесконечной кадрили.
— Как они веселятся! — воскликнул довольный Бирото.
— Только бы они ничего не разбили, — шепнула Констанс своему дяде.
— Вы дали блестящий бал, таких балов я не видел, а видывал я их немало, — сказал дю Тийе, прощаясь со своим бывшим хозяином.
Среди восьми симфоний Бетховена есть одна фантазия, величественная поэма, которой заканчивается финал симфонии до минор. Когда после медлительных подступов великого чародея, столь прекрасно понятого Габенеком, по мановению руки вдохновенного дирижера взвивается роскошная завеса над декорацией, смычок выводит восхитительный мотив, в котором воплощается вся пленительная сила музыки; поэты, чьи сердца тогда трепещут, верно, поймут, что бал оказал на Бирото то же действие, какое производят на их души живительные звуки этой финальной мелодии, благодаря которой симфония до минор превосходит своих блистательных сестер. Лучезарная фея, подняв волшебную палочку, несется вперед. Слышится шелест пурпурных шелковых занавесей, раздвигаемых ангелами. Скульптурные двери из золота, подобные дверям флорентийской часовни, поворачиваются на алмазных петлях. Взор ослеплен великолепием открывшихся ему чертогов чудесного дворца, откуда появляются неземные существа. Курятся благовония блаженства, сверкает алтарь счастья, воздух напоен ароматами! Перед вами проносятся нежные существа с божественной улыбкой в белых с голубым туниках, пленяя нечеловеческой красотою лица и воздушной стройностью стана. Порхают амуры с пылающими факелами! Вы чувствуете себя любимым, вы упиваетесь счастьем, вы вдыхаете его, погружаясь в волны гармонии, она струится и изливает на каждого амброзию, которой он жаждет. Сердцем своим вы устремляетесь к тайным надеждам, и на мгновение они осуществляются. Чародей сначала возносит вас на небеса, затем могучей и таинственной силой басов низвергает в болото холодной действительности, чтобы вновь вознести ввысь, когда, взалкав божественных мелодий, душа ваша молит: «Еще!» Смену переживаний человеческой души, отраженную в самых волнующих аккордах этой финальной мелодии, можно назвать историей чувств, пережитых супругами Бирото в вечер их праздника. Коллине сыграл на флейте финал их коммерческой симфонии.
- Модеста Миньон - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Блеск и нищета куртизанок - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Сельский священник - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Принц богемы - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Жизнь холостяка - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Мелкие буржуа - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Эликсир долголетия - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Жена коннетабля - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Иисус Христос во Фландрии - Оноре Бальзак - Классическая проза
- Комедианты неведомо для себя - Оноре Бальзак - Классическая проза