Встретимся в раю - Вячеслав Сухнев

— Чувствую, шеф, с вами скучать не придется. Меня, Константин Петрович, Рудиком зовут. Извините, что не сразу подоспел. Домой отвезти или будете ночевать у господина Кисляева?

— У господина Кисляева! — тут же влез Лимон. — Ты, Рудик, лучше нам бутылочку спроворь, раз такой шустрый паренек. В честь, так сказать, чудесного избавления!

Рудик выжидательно посмотрел на Зотова.

— Если не трудно, — смущенно сказал Зотов. — Действительно… Завтра же суббота.

— Есть! — сказал Рудик. — Идите потихоньку, а я догоню.

Уже у дома Лимона Зотов вдруг стукнул себя ладонью по лбу:

— Слушай, Жорка, ведь с этим Рудиком мы сегодня виделись. Утром, на автостоянке. Важный такой, в «кадиллаке». И я этот «кадиллак» к боксу отгонял. Ну, дела…

— Кто был ничем, тот станет всем, — прокомментировал Лимон. — Правильно пели в вашем партийном гимне.

Тут и Рудик неслышно возник. И протянул пакет, в котором что-то тонко звякнуло.

— Одна звенеть не будет! — возликовал Лимон. — Айда ко мне, юный друг Рудик, — воздадим тебе хвалы и песнопения!

— Не могу, — сказал Рудик. — Я на службе…

Он вручил Зотову крохотную, с пятак, штучку:

— Если что, Константин Петрович, вот связь. Не потеряйте. Лучше вместе с ключами повесить. Понадоблюсь — просто сожмите посильней.

— Черт, неудобно, честное слово… — растерялся Зотов.

— Я тут буду выпивать и закусывать, а ты — под забором?

— Зачем же под забором — я в тачке, — бесхитростно сказал Рудик. — У нас там все удобства, не сомневайтесь.

— И сортир? — удивился Лимон.

— Нет, — с сожалением вздохнул Рудик. — Чего нет, того нет.

Войдя в квартиру Лимона, друзья первым делом распотрошили пакет и обнаружили две квадратные бутылки старого виски. Добрый кус вареного мяса, закатанный в фольгу, был еще теплым. В задумчивости уселись они за стол, заваленный остатками обеденной трапезы. Пустая бутылка из-под рисовой водки рядом с солидными иностранными емкостями выглядела нищенкой на паперти. От неожиданно свалившегося великолепия, от крохотной рации, которая валялась между объедками и в любой момент могла вызвать доброго джинна по имени Рудик, от сознания того, что где-то неподалеку стоит тачка, полная чудес, напала на Зотова непонятная тоска. И Лимон тоже присмирел. И они почти в молчании выдули целую бутылку желтого резкого пойла, с каждой дозой все больше трезвея.

— Не берет ни хрена! — подосадовал Лимон. — Слишком много всего навалилось. Расшатался, брат, психодинамический стереотип. Пошли спать. Жаль, бабцов прогнали…

Зотова он забросил на раскладушку, подвешенную от крыс к потолку, а сам расположился на тахте, которую называл ипподромом по одному ему известной причине. Зотов скрючился на раскладушке и мгновенно уснул. И впервые за последнее время ему ничего не снилось.

Сны и бессонницы

Спал Зотов, спал, скрючившись, поджав к подбородку коленки. Покойно спал, без сновидений, разгладив лицо. И палка его боевая спала на кухне под табуреткой, и волшебный пояс, свернувшись змейкой, спал на полу. Тихо дышал Зотов, неслышно. Потому что на боку спал.

А Лимон спал на спине, разметав по тахте костистые длинные конечности, голый спал, потому что ему было жарко. А потому что спал на спине, видел Лимон во сне разную чертовщину, покрикивал и ругался невнятно. Еще он храпел, словно локомотив на подъеме, завывая и трубя. И неробкие крысы, которые наведывались к Лимону подобрать объедки, этой ночью не решались выбраться из своих нор под полом, ибо страшный рокот, от которого вибрировали перекрытия, пугал серых тварей.

Спал Рудик в тачке, удобно раскинув сиденья и включив кондиционер. Под щекой у Рудика мирно спал грозный «магнум», плевок которого прожигает дырки в кулак величиной. Вполглаза спал Рудик, готовый по тревоге мгновенно вскочить и помчаться, вдавливая в пол педаль и паля из «магнума» во все стороны. В легком сне видел Рудик нового шефа, Зотова. В смокинге, туго накрахмаленной рубашке, при бабочке, но без штанов. Рудику было смешно, однако и во сне он сурово сводил брови и делал вид, будто не замечает небрежности в одежде Зотова. На то он и шеф, существо высшей породы, чтобы поступать, как ему богоугодно.

Спал пока еще главный редактор «Вестника» Виталий Витальевич, чутко спал, по-стариковски, подложив под щеку ладошку. Тихий ветерок с озера колыхал занавеску и легко касался влажного лба редактора. И ему чудилось, что это ветер врывается в кабину машины. Персональный «кадиллак», чтоб его ржа съела, мчал Виталия Витальевича в плотном потоке машин на восток. Дороги были забиты. Горькая складка залегла на лбу главного редактора, и во сне чувствовал он безмерную тоску — это ведь из Москвы начался исход, из Москвы, засеянной наслышным пеплом цезия и стронция после взрыва реактора на Тверской станции…

Даже бдительный страж в караулке возле въезда на дачи не устоял перед сном — уронил голову на толстый кабель телефона, и от этого на лбу у него медленно вспухал лиловый рубец.

Беспокойно, ворочаясь в липких простынях, спал командир восьмого дивизиона СГБ. Денису Вячеславовичу снился генерал, Бешеный Дима, грозящий длинным пальцем. Палец вдруг превращался в дуло пистолета, командир дивизиона мычал и пытался закрыться ладонями. В конце концов полковник проснулся, вытер мокрое лицо, с неприязнью вслушиваясь в спокойное посапывание жены на соседней кровати. Серым волком полковник просочился в гостиную, к бару, достал на ощупь бутылку коньяка и сделал «ночной колпачок» — хороший, емкий, словно каска. После чего заснул по-младенчески и увидел исключительно приятный сон: в Георгиевском зале Кремля президент страны вручал ему знак Героя Отечества — золотую звезду, в центре которой алый витязь побивал копьем змия.

Спал председатель Европарламента в своей кремлевской резиденции. Во сне у него болели зубы, хоть их давно все удалили в хорошей лондонской клинике и поставили на платиновых штифтах белые красивые челюсти из металлизированного фарфора. Но во сне зубы иногда болели до сих пор — председатель застудил их совсем мальчишкой, когда был связником в армии Крайовой и несколько часов прятался от немецких овчарок в осеннем болоте.

Он застонал, проснулся и увидел у изголовья верного секретаря Збышека с походной аптечкой. После нескольких капель горьковатой пахучей микстуры боль отступила. Старик набросил халат и жестом остановил встрепенувшегося было секретаря. За дверью спальни, в небольшом узком коридоре, сидел охранник в штатском. Русский сразу же вскочил и проводил кремлевского гостя до туалета, возле которого прохаживался еще один квадратный мальчик. Оба молодых человека так и остались торчать за дверью, пока старик долго и вяло мочился.

— Зачем столько сторожей? — сердито спросил председатель Европарламента у секретаря, вернувшись в спальню. — Кого боятся наши хозяева?

— Полагаю, — пожал плечами Збышек, — они боятся покушения на вашу милость.

— А ты боишься, Збышек? — спросил председатель.

— Все в воле Всевышнего, — сказал секретарь, осеняя себя крестом.

— Вот именно, — сказал старик, забираясь в постель. — А эти вахлаки хотят перехитрить Господа…

Зубы не болели, мочевой пузырь не беспокоил, но сон все не шел, и старый пан Войцех начал невольно думать о том о сем. Наверное, это его последний визит на уровне председателя Европарламента. Хватит, покатался… Пора передавать руль молодым. Не таким, конечно, молодым и нахальным, как этот мальчишка, российский президент. Пыжился еще вечером на переговорах, щенок, изображал главу великой державы… Конечно, с иллюзиями в этом мире расставаться всего труднее, но надо поскромнее держаться, помнить, что держава стоит уже чуть ли не на левом фланге — за Китаем, Индией, Бразилией… Не спасет Россию европейская программа помощи, не спасет! Удивительная страна, матка боска… Если у древнего царя… Как там его? Да, если у того царя все, к чему он ни прикасался, обращалось в золото, то Россия, прикасаясь к золоту, непременно обращает его в дерьмо.

Старик с грустью подумал о своей скромной ухоженной мызе в Мазовше, неподалеку от Вышкува, и окончательно решил: этот московский визит — последний. Еще он подумал, уже засыпая, о предстоящей свадьбе младшей внучки, Марыськи, которая собралась замуж за негра, черного, как сапог. Пан Войцех не был расистом, он был обычным стариком, воспитанным на дивно изжившей себя идее превосходства белого человека.

Спал Гриша Шестов в скромной холостяцкой квартире. Перед сном, перебирая документы на Ивана Пилютовича Вануйту, доставленные расторопным Иванцовым, Гриша одновременно долго и нудно собачился по телефону с любовницей, которой надоели Гришины ночные бдения в редакции. Любовница подозревала, к сожалению безосновательно, что Гриша завел себе новую — молодую и красивую. Гриша понимал давнюю верную подругу: который год он не решается сделать ей предложение, а время идет, женщина с течением времени моложе не становится, и ее потаенная мечта о семейном счастье выдыхается, словно открытые духи. Гриша понимал подругу и даже во сне чувствовал раскаяние, хоть все равно не собирался жениться в ближайшие сто лет.