Восток есть Восток - Том Бойл

— Без предупрездения, Русу, без нисего — и у него был месь, я думаю, кэндо. Он хосет меня резать, Русу, убить.

Как ни крути, а Олмстед Уайт умер, и Рут задумалась о юридических последствиях этой смерти.

— Ты ведь его не трогал, правда?

Хиро отвел глаза и покраснел. — Я безал, — признался он.

Рут разлила вино, и они пили и разговаривали, пока домик не погрузился в сумерки и привычные предметы — пишущая машинка, плита, кофейник, саррацении в горшках и репродукция с картины Хокни, которую она повесила на стену, чтобы оживить интерьер, — не начали расплываться в густеющей вечерней мгле. Она рассказала Хиро о своем детстве в Санта-Монике; он поинтересовался, были ли там японцы. А негры? А мексиканцы? Он поведал ей о своем американском отце-хиппи, о позоре матери, о кличках, которые ему стали давать, едва он ходить научился. Она наклонилась к нему, вгляделась — да, точно. Волосы, глаза, пропорции тела — все говорило о том, что он наполовину американец.

Она стала рассказывать о своей работе. Так она что, писательница? Эта возможность, похоже, не приходила ему раньше в голову, хотя он весь день слышал, как она стучит на машинке. Потом она перешла к Джейн Шайн, приехавшей в «Танатопсис» и захватившей ее место. Он сочувственно слушал. «Осень опасно, Русу. Не дай загонять в угол». В свой черед он рассказал ей о Тибе и Угре, поведал свою мечту о Городе Братской Любви.

Летом на юге темнеет в один миг. Солнечный свет блекнет, ярко-зеленый цвет буйной растительности переходит в серый, и ночь опускается стремительно, как занавес. Пока они ели и беседовали, заоконную мглу начали прорезать светляки, и Рут перестала различать черты лица Хиро.

— Попробую тебе помочь, — сказала она, помолчав. — Хоть я тогда стану вроде как твоей сообщницей, все же попытаюсь вывезти тебя с острова и отправить на север на поезде или автобусе. — Она достала сигарету, чиркнула спичкой. — Город Братской Любви ты вряд ли отыщешь, но в Нью-Йорке ты, по крайней мере, сможешь раствориться, это там проще простого.

Голос Хиро прозвучал из тьмы приглушенно и взволнованно:

— Я сто рьет буду твой дорзник.

— Бог с тобой, — отмахнулась она. — Ты бы сделал то же самое для меня, и кто угодно бы сделал.

Она не смогла бы объяснить, что имела в виду, но она чувствовала его замешательство, понимала, что тут задета некая японская мужская гордость, и ей хотелось снять неловкость. Для разрядки она предложила ему сигарету.

— Нет, борьсое спасибо. — Он теперь говорил совсем тихо. — Но, Русу, как ты меня везесь с острова?

Если бы она знала. Машины у нее не было, и, судя по лицу Сакса в тот вечер в проливе, посвящать его в это дело не следовало. Или все же рискнуть?

— Не знаю, — сказала она и в тот же миг поняла, что на самом деле не очень-то хочет переправлять его на материк — пока, во всяком случае. — Но сам отсюда, из этого дома не выходи. Ты понял? Весь остров тебя ищет. И эти двое — ну, с их музыкой «диско», — они вернутся, можешь не сомневаться.

Едва она вымолвила эти слова, Хиро весь напрягся.

— Тсссс, Русу, сьто там такое?

— Где? — прошептала она.

— Тсссс. Слусай.

И она услышала: треск сучка, шаги на тропинке. Вдруг замаячило пятно света, и Хиро бросился на пол.

— Рут, ты здесь?

Саксби.

В одно мгновение она вскочила на ноги и крикнула: «Да, да, я здесь», стараясь, чтобы звучало непринужденно, хотя сердце било в грудь отбойным молотком; потом кинулась к двери перехватить Саксби на пороге.

На нем были джинсы и футболка с короткими рукавами, волосы падали на лоб и лезли в глаза. Он держал фонарик косо, чтобы свет не ослеплял ее. — Искал тебя, искал, — сказал он.

Она не могла сосредоточиться. Котелок не варил совершенно. — Я здесь была.

— Что ты тут делаешь? Сидишь без света. С кем-нибудь сумерничаешь?

— Да работала я.

— Это в темноте-то?

— Я думала. Думала вслух.

Он ничего не ответил, но через секунду опустил луч фонаря и сказал с хрипотцой:

— Э, да ты у нас девушка со странностями, Рут Дершовиц, знаешь ты это? — Он облапил ее — а сетчатая дверь была настежь открыта, луч фонаря беспорядочно метался по потолку. — Что мне в тебе и нравится.

Она немного поборолась с ним, позволила себя поцеловать, обняла его.

— Пошли, Сакс, — шепнула ему в плечо. — Вернемся в дом. — Пауза. — Честно говоря, мне уже надоело работать.

Он поцеловал ее еще раз, крепко и настойчиво.

— Пора поиграться, — сказал он, шаря по ее груди.

— Не здесь.

— На диванчике, — шепнул Саксби, щелкнул выключателем фонарика, и он со стуком упал на облупившиеся доски крыльца. Саксби пытался справиться с ее блузкой, прижать ее к дверному косяку, оторвать ее ноги от пола и раздвинуть языком губы — все в одно и то же время.

— Нет, — сказала она.

— Да, — сказал он. — Тогда прямо тут. На крыльце. — Он уже задрал ей блузку до подмышек, другой рукой нащупал бедро; она чувствовала, как он трогает соски кончиком языка. — Прямо тут, — выдохнула она, — под звездами.

Она отклонилась от него, поймала его за ремень и оттащила от двери. Мгновение спустя она уже была притиснута к шершавым доскам, он, громко дыша, устраивался сверху, и она открывала ему дорогу, хмельная, разгоряченная и беспечная, и сетчатая дверь захлопнулась за ними с внезапным сухим щелчком. Он там, подумала она, двигаясь под Саксби вверх-вниз, ему все слышно, а потом перешла за грань и не думала уже ни о чем, ни о чем.

* * *

На следующее утро она принесла ему завтрак, и оба избегали упоминаний о Саксби и о событиях прошлого вечера. По крайней мере, поначалу. Когда она пришла, он не спал, но выглядел ушедшим в себя, отчужденным. Он лежал, свернувшись в клубок по-кошачьи, глаза у него были скучные, взгляд пришибленный. Легкое одеяло, которое она ему дала, лежало скомканное в ногах, сам он скрючился, одетый только в свои яркие шорты — даже футболку и носки не удосужился натянуть. И в комнате стоял его запах — в первый раз она его, этот запах, ощутила, — правда, он не был неприятным, вовсе нет. Просто он был другим. Раньше тут пахло старым деревом, плесенью, мхом и землей — про тот запах она могла только сказать, что он «лесной», — теперь же его перебил запах Хиро. В доме обитало человеческое тело, его тело.

Пока она расхаживала по комнате, ставила кофейник, накрывала на стол, она все время чувствовала на себе его взгляд. Небо хмурилось, низко висели серые облака. Она захватила с собой яйца всмятку, пшеничные тосты, джем и фруктовый сок. — Голодный? — спросила она, просто чтобы не молчать. — Я тут принесла кой-чего. — Он не двинулся с места. Наконец еле заметно кивнул головой — не поклон, а просто пародия — и встал. Он выглядел сиротой, выглядел очень юным, сердитым, мрачным, неблагодарным. Внезапно она рассвирепела.

— Что я, по-твоему, должна была делать? — закричала она. — В шашки с ним играть?

Хиро стоял, опустив плечи, и смотрел на нее раненым взором.

— Это мой парень. Мой любовник. — Их разделял один шаг. Яйца остывали. — Ты понял?

Он помедлил с ответом.

— Да, — сказал он наконец еле слышным голосом.

— Мы с тобой, — продолжала она, показывая пальцем на себя и на него, — мы с тобой, — она долго не могла подобрать слово, — друзья. Ты понял?

Вдалеке уныло застучал дятел, где-то завела песню бензопила. На плитке закипала вода. В машинке, изогнувшись, застыла вчерашняя страница.

— Да, — сказал Хиро. — Я понял.

* * *

Следующая неделя прошла без происшествий.

Хиро проводил время, читая книги и газеты, которые она ему приносила, раскачиваясь в качалке и наблюдая за тем, как она долбит по клавишам, вписывает поправки или смотрит в толщу зелени за окном, дожидаясь нужного слова или фразы. Во время обеда он уходил с глаз долой, и она не знала, где он прячется, часто даже не замечала его ухода, такими неслышными стали его движения. Но он неизменно появлялся, с надеждой во взоре, в тот самый миг, когда Оуэн поворачивался и устремлялся прочь по тропинке. А потом начиналось ежедневное представление — смех, да и только. Он и кланялся, и улыбался, и шаркал ногами, и корчился, и заламывал руки, и не хотел дотрагиваться до корзинки с едой, даже смотреть на нее не хотел, пока Рут в десятый раз не заверяла его, что совершенно не голодна, ну ни капельки, и что все это для него, и для него одного.

По вечерам, когда она уходила, он готовил себе нехитрую еду из оставленных ею продуктов — хлеба, джема, вялого салата, белого шлифованного риса, а потом сворачивался клубком на диванчике под тонким одеялом и, как ей представлялось, погружался в мечты о Городе Братской Любви. По утрам он поджидал ее, аккуратно одетый в шорты и футболку с надписью «Джорджия Буллдогс» или клетчатую рубашку, которую она позаимствовала у Саксби, и в доме не было заметно ни следа его пребывания, кроме него самого и неистребимого кисловатого запаха его тела и дыхания. Книги, одеяло и продукты были спрятаны, пол выметен, пыль с камина вытерта, ее бумаги, ручки и карандаши любовно разложены на столе в идеальном порядке. А сам он был тут как тут, ее домашний зверек, ждал ее, оскалив зубы и сощурив глаза в чистой, ничем не замутненной улыбке, освещающей радостью его большое лунообразное лицо.