Черная Луна - Андрей Ливадный

— Кто? — Кипли невольно подался к ней.

— Вербицкий. — Даша смотрела на него, и в ее глазах то вспыхивал, то вновь угасал слабый лучик надежды. — Антон Эдуардович Вербицкий… Если не он, то уже больше никто…

Вербицкий… Вербицкий… Кто же это?! Кипли чувствовал, что фамилия знакома ему, но никак не мог вспомнить…

— Президент Элио?! — вдруг осенило его. — Да с какой стати?! Что, ему есть дело до нас, что ли?!

— Он воевал, — ответила Даша, еще не полностью отрешившись от омута затопивших ее воспоминаний. — Я вспомнила его. Мы встречались на Дабоге. Он был другом моего отца…

— Вербицкий?! — не поверил своим ушам Кипли. Он постоянно забывал, сколько лет Даше…

— Да, — ответила она, пытаясь припомнить все подробности той далекой, единственной встречи в их доме… — Его родители погибли при орбитальной бомбежке Элио еще раньше, чем первая бомба упала на Дабог. Он старше меня всего на несколько лет…

В словах Даши таилась такая нечеловеческая грусть, что Кипли в первый момент не нашелся, что ответить ей.

— Но почему, почему ты уверена, что это не его сын или внук?! — наконец выдавил он.

— Глаза… — тихо ответила Даша. — Он прилетал к моему отцу, который работал начальником космоверфи, получать партию новых космических истребителей. Я запомнила его глаза, в которых жила боль… Понимаешь, в тот момент я еще не могла понять ее, потому, наверное, и запомнила…

— И что? — не совсем понимая ее мысль, переспросил Роберт.

— Они не изменились, — ответила ему Даша. — Пока я сидела под арестом на нижних уровнях Стеллара, то видела его выступление по интервизору. Он говорил о какой-то новой космической формации… Понимаешь, Роберт, этого не могут изгладить годы… — Даша сглотнула вставший в ее горле ком. — У него остался тот же взгляд, что запомнился мне с Дабога. Поверь, он — наш единственный шанс остаться в живых самим и спасти Дениса…

Кипли сидел, понуря голову.

— Хорошо… — наконец произнес он. — Предположим, что ты права, — он вскинул голову и посмотрел на Дашу. — Но Элио в двадцати световых годах отсюда! К тому же он президент, понимаешь? Как достучаться к нему?

— Интерстар, — отвлекшись от монитора, неожиданно произнес Хьюго, который внимательно слушал их разговор. — Межзвездная компьютерная сеть Интерстар, — уточнил он.

— Это стоит бешеных денег… — угрюмо напомнил Кипли.

Немигающий взгляд Хьюго уставился на его шею, где на тонкой серебряной цепочке болталась миниатюрная статкарточка, на которой у Кипли лежали все сбережения, что он успел скопить после окончания университета.

— Дарья Дмитриевна абсолютно права. Связь с Вербицким — это наш последний и единственный шанс, — произнес дройд, не сводя немигающего взгляда с шеи Кипли.

Роберт вздохнул и коснулся пальцами цепочки. Потом вдруг резко дернул, порвав ее, и протянул статкарточку Хьюго.

— На, проверь, хватит ли на соединение с Элио, — обреченно вздохнул он.

* * *

Планета Элио. Президентский дворец на окраине Раворграда. Личные апартаменты Антона Вербицкого.

Три часа утра по местному времени

Несмотря на свой преклонный возраст, Антон Вербицкий выглядел достаточно молодо. На вид президенту планеты Элио можно было дать от силы лет шестьдесят, не больше. На самом деле в этом году ему стукнуло ровно сто двадцать, но Антон не сетовал на цифры.

Закончив просматривать подготовленный секретарем проект постановления, который касался создаваемого им Совета Безопасности миров, Вербицкий встал из кресла и прошел на балкон.

Пригладив короткий ежик совершенно седых волос, президент оперся о широкие мраморные перила, глядя на маслянистую гладь залива Эйкон.

Молодые раворы подросли, прижились на дезактивированной почве, и вновь над заливом гордо пламенели в ночи их яркие опалесцирующие факелы.

Раворы, гигантские, растущие на мелководье деревья, окруженные ореолами светящихся нитевидных водорослей, являлись Символом Элио.

А ведь он ясно помнил тот день, когда впервые увидел остекленевшую радиоактивную воронку с черной стоячей водой на дне, что располагалась на этом самом месте…

Вербицкий достал сигарету, размял ее в пальцах и прикурил. Прищурясь, посмотрел вдаль, где у начала пологого спуска к воде возвышался монумент экипажу колониального транспорта «Кривич», совершившего посадку на планету в далеком 2487 году. Все пришлось восстанавливать вновь, собирать по кусочкам, как и частицы собственной, обезумевшей и покрывшейся пеплом души.

Антон слишком хорошо знал, что такое смерть…

Он опять машинально пригладил седые волосы. Сколько раз врачи предлагали ему провести пигментацию, даже настаивали на пересадке от клона-донора, но Антон только махал рукой, ничего не объясняя и не желая говорить на данную тему.

Те, кто следил за его здоровьем сегодня, понятия не имели, когда и как поседел президент. А он помнил…

Ту далекую планету, где сейчас расположен национальный парк Элио, невозможно забыть. Как и расклад — семь на одного, когда он принял бой с эскадрильей вражеских истребителей только потому, что уже был безумен.

Антон поседел всего за одну минуту, когда медленно, сантиметр за сантиметром, вытаскивал свою сорвавшуюся в штопор машину, не ведая, сколько осталось до земли и, вообще, имеет ли смысл эта борьба.

Первая отметина, полученная им на той страшной войне. И какие, к дьяволам Элио, доноры?

Вербицкий предпочитал всегда оставаться самим собой вот уже более ста лет, только многие люди из его нынешнего окружения, а особенно рожденные после войны, не пытались этого понять.

«Да и ладно… — подумал Антон, гася окурок. — К лучшему. Слава богу, уже родилось поколение, которому невдомек наша боль, покореженные души и бред по ночам, когда опять валятся с орбиты кассетные бомбы и негде укрыться, некуда бежать и все, что любил, испаряется на твоих глазах, а потом слепнешь, глохнешь…»

— Сэр!.. — раздался из-за распахнутой балконной двери голос электронного секретаря. — Сэр, идет прием сообщения по каналу Интерстара. Мне разрешить его допуск в систему?

— Иду.

Антон Эдуардович вернулся в кабинет, сел за рабочий стол и активировал терминал.

«Стеллар? — удивился он, просмотрев адрес. — Что это такое, фрайг побери?!»

Он не разрешал вход в систему, а сообщение уже вошло в его компьютер, проигнорировав все защитные программы.

Вербицкий не испугался. Такие мелочи, как чье-то виртуальное вторжение, его уже давно не бросали в пот, но почувствовал досаду — опять техники, мягко говоря, облажались…

— Техническую поддержку в мой кабинет! — бросил он в микрофон интеркома. — Срочно!

«Посмотрим, кто это лезет…» — Антон Эдуардович активировал визуальный канал, и что-то вдруг кольнуло в сердце в ту самую секунду, когда на мониторе вдруг появилось бледное, осунувшееся лицо молодой женщины, за спиной которой, в фокусе передающей видеокамеры, маячил робот-андроид неимоверно древней модели.

Настолько древней, что в груди у Вербицкого защемило, словно из глубин экрана на него дохнуло далеким, несбыточным прошлым.

Такой же дройд был и в их доме еще до войны.

Он перевел взгляд на молодую женщину, которая, не издавая ни звука, смотрела прямо в его глаза, и ее губы вдруг как-то странно искривились, подбородок задрожал и…

— Антон, ты узнаешь меня?..

Голос, прошедший через двадцать световых лет и два цифровых синтезатора, ничего не мог сказать Вербицкому о его хозяйке, но слова ужалили, резанули по памяти, вскрывая ее, словно консервный нож банку с НЗ…

Он, который уже забыл, когда удивлялся или испытывал дискомфортный страх перед людьми, вдруг поперхнулся, и слова вышли из горла как-то хрипло и ненатурально:

— Объяснитесь…

За спиной хлопнула дверь.

— Господин президент…

Вербицкий с досадой отмахнулся, указав техникам на соседний терминал.

— Туда. Отследите канал. Всю аппаратную поддержку на мою линию…

— Антон, я не могу объяснить… — произнесло изображение. — У нас кредита ровно на минуту связи. Я Даша Кречетова, ты прилетал к моему отцу перед бомбежками Дабога за партией истребителей. Помнишь?

У Вербицкого вдруг закружилась голова. Он вцепился побелевшими пальцами в край приборной панели.

Один из техников, заметив его состояние, вскочил с места с криком:

— Медиков, срочно! Президенту плохо!

Вербицкий продолжал смотреть на экран, а его память, сквозь дымку засевшей где-то в левой половине груди боли, неумолимо выталкивала эти самые черты.

Застенчивая шестнадцатилетняя девочка рядом со своим отцом. Протянутая рука и тонкие, трепещущие пальцы.