Одна лошадиная сила (повести) - Ирина Стрелкова

Остановка автобуса № 1 «Вокзал — Посад» находилась в квартале от клуба. Сев в автобус, Володя увидел за рулем рыжего парня. На конечной остановке возле монастыря рыжий вылез из кабины с гаечным ключом, откинул какую-то заслонку и сделал вид, что занимается самым срочным и необходимым ремонтом. Это был, конечно, упомянутый Анкудиновым Митя, поклонник Веры Каразеевой.

Бодро помахивая этюдником, Володя пошагал вверх по булыжной мостовой XVII века. Еще вчера вечером он набросал план подворья и определил, из какой точки он сможет контролировать и главный вход, и спуск в подземелье, и монастырскую гостиницу, и крыльцо справа от Никольской церкви, и часть сада с лазом. Все линии наблюдения сошлись на паперти Успенского собора. Расположившись там и удостоверившись в превосходном обзоре, Володя раскрыл этюдник и приступил к работе.

Ни одно знание не бывает лишним. Володе сейчас очень пригодилось знакомство с примитивистами, расписывавшими новое кафе. Избрав их трактирную манеру, он в полчаса намалевал колокольню Никольской церкви, кусок стены и надвратную церковь Архангела Михаила.

У художников в ходу критическое замечание, что «краски кричат». На Володином этюде они не кричали. Они вопияли, стонали, хрипели. Но Володя уже не глядел на свое творение, он не спускал глаз с монастырского подворья.

Немногие из монастырских жильцов торопились на работу — тут теперь в основном обитали пенсионеры. Последней скрылась в воротах Вера Каразеева. На Володин взгляд, она оделась слишком экстравагантно для будничного утра. Красная юбка до пят, синяя, тесно облегающая трикотажная кофта с большим вырезом. Из-под юбки выглядывали все те же золотые босоножки. «Возможно, они у нее единственные. Но возможно, для Веры вся жизнь — сцена, и она собирается прошагать по ней не в простых, а в золотых босоножках».

Оставшиеся жильцы сновали по хозяйству — выпускали кур, развешивали на веревках белье, несомненно не досохшее вчера, но не оставленное на ночь из опасения перед Петуховыми.

Братья Петуховы не показывались. Их мать вышла из дома в четверть девятого и отправилась с большой кошелкой по своим делишкам, явно не смущаясь своего засаленного платья. Братья, возможно, еще спят. Или не ночевали дома.

На крылечке справа от Никольской церкви показался свеженький, выспавшийся, умытый Женя Анкудинов. Осмотрелся по сторонам, протер очки и еще раз осмотрелся. Обнаружив — не сразу — на паперти художника, погруженного в работу, Женя принялся кружить по двору. С каждым кругом он оказывался все ближе к каменным ступеням и наконец осмелился подняться.

— Извините, можно посмотреть, как вы пишете?

Володя в ответ буркнул невнятно. Женя принял это за разрешение и стал у Володи за спиной.

«Вежливый мальчик, — подумал Володя. — Извинился. Но почему-то не поздоровался, хотя он меня знает, мы уже дважды встречались. Ладно. Сейчас он начнет приставать с вопросами, и можно будет шугнуть: „Мальчик, ты мне мешаешь, ступай отсюда…“

Но Женя не задавал вопросов и даже не сопел. Он тихо стоял за спиной, понуждая Володю продолжать мазню. Разговор пришлось затеять самому:

— Ты что же не поздоровался?

Женя ужасно смутился:

— Простите, я вас не узнал. Только сейчас, по голосу. У меня зрение плохое.

Вот оно что! Нечаянно Володя задел больное место мальчишки. Женя плохо видит, а в темноте, когда люди с нормальным зрением различают только очертания предметов, мальчишка, наверное, вообще, как слепой. — Володе хотелось загладить свою бестактность.

— Мне очень понравились твои работы на фотовыставке в клубе.

— Спасибо, я рад, что вам понравились, — скромно ответил Женя.

— Лучше всего тебе удаются портреты. Чувствуется, что ты стремишься передать характер человека. Я обратил внимание на несколько снимков девушки из самодеятельности. Как ее… Забыл фамилию…

— Вера Каразеева. Она здесь живет, в монастыре.

— Каразеева? Вот скажи хотя бы про Каразееву. Какой ты хотел ее изобразить?

Женя задумался.

— Она добрая… — медленно начал он. — Верит людям. Ей скажи — она верит. Я ей однажды сказал, что у меня фотоаппарат с цветными линзами, она поверила. Приходит и говорит Валерию Яковлевичу: «Пускай другие меня не снимают. Пускай только Анкудинов, у него цветные стекла».

«Верит людям? — Это сообщение Володю очень заинтересовало. — Но не поверила, что старший Петухов — вор…»

Как только дошло до любимого дела, Женя оказался разговорчивым.

— Я всех соседей снимаю, когда попросят, а когда и сам, скрытой камерой. Бабушку Семенову с козой я хотел на конкурс послать, но дед отсоветовал. Говорит: «Уж больно они вышли друг на дружку похожи — Семенова и коза».

— А ребят, приятелей своих, ты тоже снимаешь?

— Здесь нет ребят, которых интересно снимать. В нашем подъезде живет Петухов, но я с ним не дружу.

— Петухов? — переспросил Володя. — Где-то я слышал эту фамилию. Да, говорили мне… Известный всему городу хулиган.

Женя отрицательно мотнул головой:

— Он не хулиган, просто дурила. Я не вижу в темноте, а он нарочно заведет в подземелье и убежит. Я его просил вчера подсветить при съемке, это не трудно, только подержать лист бумаги, чтобы от листа отражался свет. Он не захотел. Ему когда надо, я пожалуйста… — Женя осекся, чуть не сболтнув лишнее.

Володя сделал вид, что ничего не заметил. Решительно ткнул кистью в кармин и влепил красный блик на зеленый купол церкви Архангела Михаила. На мальчишку Володина смелость, кажется, произвела потрясающее впечатление.

— Можно, я вас сфотографирую?

Не дожидаясь ответа, Женя умчался в дом и тотчас выскочил со своей замечательной фотокамерой.

— Вы работайте, не обращайте на меня внимания, — приговаривал юный фотограф, кружась вокруг Володи и целясь объективом то снизу, то сверху. — Не обращайте внимания, будто меня тут нет, — просил Женя, щелкая затвором. — Не надо делать вид, что вы размешиваете краску. Вы на самом деле размешивайте! Вот так! Естественней!

Володя понял, что его крепко взяли в оборот. Мальчишка словно нарочно мешает вести наблюдение за подворьем, загораживает собой то ворота, то спуск в подземелья. Кроме того, Володя отвратительно чувствовал себя под дулом замечательной фотокамеры. У мальчишки несомненный дар запечатлевать снимком больше, чем можно увидеть самыми зоркими глазами. Обладая слабым зрением, Женя Анкудинов научился колдовать с помощью линз. Черт его знает, какую «главную идею физиономии» он обнаружит в Володе. Потом увидишь себя как голенького на выставке! И другие увидят!

Наконец он перестал вертеться вокруг Володи.

— Я быстро! — крикнул Женя, убегая. — Проявлю и отпечатаю!

Володя лихо влепил зеленый мазок на розовую стену и с облегчением положил кисть. На подворье установилась тишь и благодать. Петуховы все еще не выглядывали, никто к ним не приходил.

Милицейский синий «газик» въехал в ворота монастыря ровно в девять, развернулся по двору и встал передом к воротам. Открылась правая дверца кабины, на каменные плиты соскочил Фомин. Сегодня он был в форме. Из кузова с зарешеченными оконцами вылез пожилой усатый милиционер, выпрыгнула черно-серая овчарка.

«Начинается!» Володя захлопнул этюдник.

По монастырскому подворью пронесся тревожный шорох. С треском распахивались окна бывшей гостиницы. На каменных крылечках келий возникли пенсионеры в полной боевой готовности. Только Петуховы упорно не показывались. И Женя с дедом. Но с ними все ясно: Анкудиновы затворились в домашней лаборатории.

Фомин и милиционер с собакой направились прямиком к спуску в подземелье. Володя не стал скрываться, двинулся им наперерез.

— И ты здесь? — холодно бросил Фомин и прошел мимо.

Володя занял позицию у мощеного спуска в подземелье. Две фигуры в милицейской форме и собака пропали в темноте. Пенсионеры оставались на своих крылечках. Петуховы как вымерли. Володя напряженно прислушивался к звукам, доносившимся из подземелья. Наконец раздался радостный лай. «Нашла!» Володя со всех ног помчался туда.

Четыре коробки, перевязанные шпагатом, собака обнаружила под старым матрацем с торчащими пружинами и прогнившей мочалой, бог весть когда выброшенным в подземелье.

— Не успели перепрятать, — говорил проводник Фомину.

— А мне думается, наоборот — успели! — уверенно возразил подошедший Володя.

— Киселев! — строго прикрикнул Фомин. — Не лезь не в свое дело!

Собака ощерилась и рявкнула.

Презирая опасность, Володя наклонился и внимательно осмотрел коробки.

— Я так и думал! — Он выпрямился, ожидая расспросов, но Фомин не проявил никакого любопытства. — Я так и думал! — еще загадочней повторил Володя. — Мышь все-таки успела отгрызть уголок. Представь себе, Фома, я слышал, как она трудилась. Хочешь знать, где я это слышал?