Судьба Илюши Барабанова - Леонид Жариков

— А ну, буржуи-нэпманы, платите этим беднякам контрибуцию! — И он показывал на собравшихся вокруг него калек, беспризорных и голодных людей. — Они приняли за вас великие муки…

Сережка, так звали красноармейца, вытащил из толпы краснощекого толстяка, в котором Илюша, к удивлению, узнал отца Гоги Каретникова.

— Клади деньги в этот картуз! Сюда тоже клади! Голодные не виноваты, что им есть нечего. А ты не обедняешь. Без того разжирел, как при царе!

— По какому праву занимаешься грабежом среди бела дня? — пыхтел Иван Петрович, отбиваясь. — Я милицию позову!

— Я не граблю, а требую по справедливости, нэпманская твоя душа. Мы за рабоче-крестьянскую республику кровь пролили.

— Отстань, бандюга! Я сам был военным!

— У Деникина или у Врангеля? Такие, как ты, наше тело шашками истязали. — Сережка потрясал изуродованными руками и яростно глядел на толпу, точно искал сочувствия. Потом он через голову стащил культяпками рубаху, и толпа ахнула: вся спина красноармейца была иссечена синими рубцами. — Гляди, гад, что с нами делали врангелевцы. А ты опять магазин открыл. Хочешь рабочий класс поставить на колени?!

Зажатый толпой, Иван Петрович не мог вырваться. Но в эту минуту сквозь толпу пробралась разъяренная Подагра Ивановна. Шляпка у нее сбилась набекрень, она злыми глазами искала обидчика и, не дав Сережке опомниться, толкнула его в грудь.

— Ты чего пристал, хамло неумытое? Вот тебе деньги, тварь безрукая! — И она сунула Сережке в лицо кукиш.

— Эй, потише, гражданочка, он раненый! — попытался заступиться за Сережку кто-то из толпы.

— Плевала я на его раны! Он самогонку гонит и продает из-под полы… Эй, милиционер! Тут спекулянт самогонку продает!

Подошел милиционер и положил руку на плечо Сережки:

— Опять партизанишь?

— Нет! С буржуями разговор ведем, — ответил Сережка.

— Опоздал… Буржуев мы в семнадцатом году ликвидировали.

— Это ты опоздал! Погляди, сколько совбуржуев появилось!

Милиционер поднял с земли рубашку Сережки и стал надевать ему, как ребенку, через голову. Подагре он сказал:

— А вам стыдно безобразничать… Он красный герой, и просим об этом не забывать.

Толпа начала редеть, лишь издали слышны были крики Подагры, которую тащил за рукав муж и уговаривал:

— Поленька, не расстраивайся…

5

Илюша ушел с базара и думал: где он видел этого красноармейца раньше?

Спешить было некуда. В задумчивости Илюша побрел на Каменный мост, перекинутый через Березуйский овраг. Ров был таким глубоким, что могучие вязы внизу казались маленькими. Илюша постоял на мосту, поглазел на величественный Троицкий собор, потом пошел дальше и по крутой улице Воробьевке спустился к переправе на Оке. Улица была очень крута. Лошадей приходилось вести под уздцы, и все же подковы скользили по камням, кони припадали на задние ноги, закусывая удила.

Вдоль берега Оки тянулись бывшие купеческие лабазы. Отсюда возили в город зерно, оно просыпалось из мешков, и тучи воробьев кормились им. Наверно, потому и улицу назвали Воробьевской.

Мост через Оку был на самом деле живым: бревна, связанные в виде плота, были скользкие, зеленые от типы и, когда по мосту проезжали тяжелые телеги, погружались и воду, точно поплавки. Мост дышал, опускаясь и всплывая.

Илюша долго сидел на берегу, очарованный неоглядными просторами спокойной реки. Возле самого моста покачивались на воде полузатопленные баржи, маленькие пароходики с черными от копоти трубами. На берегу лежали опрокинутые лодки-плоскодонки. Илюша решил, что под одной из них он переночует сегодня.

Крестьянские телеги, громыхая колесами по мосту-поплавку, переправлялись на другой берег. Большинство подвод были пустые, и от этого стук колес казался особенно гулким. Река обмелела, и посередине образовались песчаные отмели.

На мосту с удочками сидели ребятишки; рыба не клевала, точно ушла куда-то.

Над рекой пламенел закат. Солнце заходило в верховьях за дальним бором. Вдоль Оки пролегла огненная полоса, блещущая живыми солнечными зайчиками. Чем ниже опускалось солнце, тем румяней становилась вода в реке. Чей-то парус вдали пересек реку и сам казался розовым.

Из-за реки с субботника возвращался отряд красноармейцев с пилами и топорами вместо винтовок. Устало шагая, они пели:

Смело мы в бой пойдемЗа власть СоветовИ, как один, умремВ борьбе за это.

Песня напомнила Илюше шахтерский край, далекую степную станцию и воинский эшелон, отправлявшийся на борьбу против Врангеля. Вдруг Илюша замер от охватившего его волнения: да ведь тот красноармеец Сережа, что был на базаре, и есть буденновец по прозвищу «Калуга».

Илюша помчался вверх по Воробьевке. На базаре уже не было ни души: палатки закрылись, походные лавчонки были разобраны.

Расстроенный, Илюша опустился на теплые каменные ступеньки Гостиных рядов.

Хорошо бы увидеться и поговорить с Сережей. Может быть, он вспомнит ту далекую встречу, когда он накормил их с Ваней кашей из красноармейского котелка. А может быть, и вовсе случится чудо и Сережа знает, где Ваня…

Темные круги обозначились под глазами Илюши. Он сидел, не в силах решить, пойти ли ему к Азаровым и спросить, как жить дальше, или искать дядю Петю…

Неожиданно сзади раздался радостный крик:

— Вот он здесь! Я говорил, что найдем его! Идите сюда, Петр Николаевич!..

Это был Степа.

— Я говорил, что он здесь! — повторил Степа, не зная, как еще выразить свои чувства.

Дядя Петя, глядя на племянника, ласково и грустно улыбался.

— Сегодня Белянка весь день мычала, должно быть, по тебе соскучилась… Подымайся, идем домой.

— Не пойду.

— Это почему же?

— Бабушка сказала, чтобы я не приходил.

— Сгоряча чего не скажет человек. Если хочешь знать, бабушка вовсе не злая, просто она всю жизнь провела в бедности, в темноте и боится теперь этого. Потому и рассердилась на тебя… Пойдем, а то вон ты какой пыльный и усталый.

— А я гляжу, сидит на ступеньке! — продолжал Степа, а сам, смеясь, ощупывал товарища, будто не верил своим глазам. — Я его сразу узнал. Шагай быстрее, бродяга, небось проголодался!

И Степа рассказал, как целый день искали Илюшу, как он бегал в бор к Михеичу, а потом примчался на службу к Петру Николаевичу, и они вместе стали искать беглеца.

Дедушка Никита открыл калитку Илюше, ничего не сказал и лишь вопросительно взглянул на зятя. Зато бабушка спросила в упор:

— Нагулялся? Ишь, барин, ваше благородие, слова сказать нельзя… Иди умой харю да садись ужинать, небось никто не накормил! Идите все к бабке, всех накормит…

— Мы весь город исходили, тебя искавши, — с укором, но примирительно сказала тетя Лиза и натянуто улыбнулась. — Больше не делай так. Мало ли что тебе старшие скажут, а ты слушай да помалкивай. Мал еще самовольничать.

Весь вечер дядя Петя не отпускал от себя Илюшу. Вместе они пололи грядки в саду, ставили опоры к помидорной рассаде, поливали огород.

Дедушка углублял колодец. Он уже опустился в яму с головой, и лишь было видно, как оттуда вылетали комья желтой глины. Илюша поднимал из колодца песок старым ржавым ведром, высыпал его у забора. Опуская ведро в колодец, он видел, как дедушка стряхивал с лысины осыпавшуюся сверху землю. Поплевав на ладони, он принимался нагружать песком ведро.

Так восстановился в доме мир.

Глава четырнадцатая

МУСТАЙ

Голод в двери постучал,Протянул в окно ладонь.Крепче молотом сплеча,В горне горячей огонь!

1

По улицам ходил беспризорный мальчик в брезентовой куртке, подпоясанной пожарным ремнем, и спрашивал у встречных:

— Дядю Колю не знаешь?

Прохожие останавливались и спрашивали:

— Фамилия как?

Мальчишка пожимал плечами и останавливал следующего:

— Не знаешь, однако, где дядя Коля живет?

Появись в эту минуту на улице Илюша, он с радостью бросился бы к Мустаю. Друзья разминулись: когда Илюшу выгнали из дому, Мустай хоронил в бору братишку. А на другой день Илюша прибежал в лес, но застал лишь свежий могильный холмик да потухший костер. Мустай в это время ходил по городу и разыскивал «дядю Колю».

Солнце палило нестерпимо. От каменных домов веяло жаром. Налетал горячий ветер, кружил по дороге пыль вместе с соломой и плеванной подсолнечной шелухой.

Голод привел Мустая в городскую столовую деткомпита. Она помещалась в здании бывшего Дворянского собрания, а теперь Рабочего дворца. Дом с колоннами стоял на высоком берегу Оки, к нему примыкала липовая аллея. По ней до самого Каменного моста извивалась тысячная очередь голодных. Дети пришли с жестяными банками, котелками, бутылями, судками. Мустай пристроился в хвост, и, когда очутился у окошечка, ему подали селедочную голову и велели подходить следующему. Мустай бережно спрятал «обед» в карман и поспешил за Оку, где его ожидала мать.