Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

— Одним словом, ты хочешь превратить Монсегюр в простую крепость, — тихо сказал епископ.

— В неприступную крепость, Наставник. Притом временно! Когда настанут лучшие дни, ничто не помешает нам вернуть Монсепору прежний облик.

— Боюсь, что такие дни настанут не скоро, — вздохнул епископ. — Монсегюр не только последнее наше убежище, Мирпуа, но и последнее святилище. Если нам предстоит умереть здесь, то мы хотели бы умереть достойно, в полном сиянии нашей веры. В этом все дело. Не в упрямом фанатизме, как ты, наверное, думаешь, отнюдь.

— Зачем же умирать, Наставник? Зачем? Разве нет у нас подземного хода, наших тайных пещер? Да и путь на Юссон пока еще свободен! Разве не можем мы отступить, если почувствуем, что военное счастье нам изменяет?

— Оно давно уже изменяет нам, рыцарь! Да и куда мы можем отступить, если вся страна предана огню, мечу и разбою? Во имя чего нам спасать себя? Ради каких целей жить? Нет, Мирпуа, катакомбы предназначены для другого. Мы спрячем там до срока наш невидимый свет, наше сокровенное знание, Мирпуа, нашу тайну. Нам же предстоит иное. Мы должны умереть, принять мученическую смерть, — вот что мы должны… Это нелегкое дело. Но труднее всего ждать, пока оно наконец свершится… Ожидание это страшнее смертной страды.

— Но зачем? Зачем, Наставник? — шепотом крикнул комендант и упал перед епископом на колени. — Ведь они сожгут нас!

— Да, сожгут. Но пламя наших костров навсегда останется в людских сердцах. Оно-то и обессмертит нашу веру. И когда настанет день возрождения и люди кинутся искать сокровище Совершенных, тогда и станет видимым сокрытое в подземельях сияние. Ты понял меня, Верующий?

«Понял, Совершенный, понял, Наставник», — хотел ответить комендант, но только беззвучно пошевелил губами и, все так же стоя на коленях, поник головой перед черной тенью, окруженной остывающим светом прорезанного в толстой каменной кладке окна.

— Говорят, они убивают всех. — Голос, наконец, возвратился к нему. — И женщин, и стариков…

— Да. Таков приказ папского легата. Но и сами они таковы, эти люди тьмы, рожденные на ночных зимних кладбищах из холодного пара могил… Лишь случайно и изредка даруют они жизнь тем, кто принимает их веру и целует их крест — орудие варварской пытки… Ты бы хотел купить жизнь такой ценой?

— Я? Нет, Наставник, конечно же, нет! Я солдат и готов умереть в бою. Но сознаюсь, Совершенный Наставник, пытка страшит меня и костер тоже страшит… Не смерти боюсь, а муки телесной, Наставник.

— Если случится, что ценой формального вероотступничества можно будет сохранить жизнь, я разрешаю тебе это, Верующий, — мягко сказал епископ и, сделав шаг к коленопреклоненному воину, возложил на его склоненную голову сухую и легкую старческую руку свою. — Ты понял меня? То же передай от моего имени своим людям… Но не сейчас, а тогда… Ты понимаешь, когда… Верующие могут бороться за свою жизнь любыми путями, когда оружие будет выбито из их рук. Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскрывайте тайны. Вот мой завет. Мы же, Совершенные, должны будем принять муку. Иначе все вы, кто только останется в живых, утратите веру в душе своей, и дети ваши, и дети детей ваших останутся глухими к зову истины. Только костром своим поддержим мы пламя наших пещерных факелов.

А теперь иди, рыцарь. Вели заделать амбразуры и пробить новые — никаких иных перестроек я не разрешаю. Если суждено дожить нам до великого дня солнцестояния, мы встретим светило, имя которому Добро, так, как велят нам наши священные свитки… А людей своих обрадуй, что караван с золотом и самоцветами благополучно прошел. Папа не получит наших сокровищ. Даже если и падет Монсепор, вера не погибнет. Она будет тайно гореть невидимым факелом в неведомых подземельях, пока не настанет время выйти на солнечный свет, перед которым все людские огни только тень. Еще можешь сказать, что близится помощь, не называй лишь сроков, чтобы не было отчаяния, если помощь вовремя не поспеет… Хозяин Юссона уже отправил нам сыр, мед, пшеницу и масло… Не знаю только, послал ли он еще и людей. И если послал, то сколько? Десять? Двадцать?..

— Каждый человек дорог, — сказал комендант, поднимаясь с колен. — У меня всего сотня профессиональных военных. Остальные — дети, женщины, старики. Совершенным же закон не позволяет браться за оружие.

— Да, рыцарь, для нас оно — олицетворение зла.

— Неужели нельзя освободить на время хотя бы некоторых Совершенных от их обета, Наставник? Ввиду крайней опасности? Я знаю многих молодых поэтов, математиков и астрологов, которые готовы… Я даже осведомлен, что они сами хотят просить вас…

— Я откажу им, Мирпуа, откажу. Сколько можем мы еще противостоять десяти тысячам крестоносцев, охвативших нас смертельной петлей?

— До конца, Наставник, как велит нам долг…

— Так. — Епископ сделал коменданту знак приблизиться. — Именно до конца, как велит нам долг! — И уже тише, словно кто-то мог их услышать: — А как ты думаешь, когда он придет, конец-то? Насколько нас еще хватит?

— Без осадных орудий они вряд ли решатся на штурм, — так же тихо ответил воин. — Пока мы не даем им втащить на эти кручи катапульты и тараны, но вылазки обходятся нам недешево. Я уже докладывал вам, что сегодня мы потеряли молодого Рюи, а мой брат и еще четверо получили ранения. Кроме того, люди очень измотаны. Сколько-то мы еще, конечно, продержимся, без катапульт они нас не возьмут.

— А если Монфор перережет юссонскую тропу?

— Неприкосновенных запасов у нас ровно на три месяца. Учитывая, что людей в крепости значительно прибавилось, — скажем, на полтора… Рацион, правда, можно будет еще уменьшить, но даже в этом случае больше трех месяцев мы не протянем. Зато с водой все благополучно.

— «Зато»! — усмехнулся епископ.

— Да. Воды нам хватит. Пещерные источники не иссякнут.

— Как с оружием?

— Оружия достаточно. На складах полно алебард, пик, протазанов, есть лишние арбалеты с большим запасом стрел… Оружия хватает… людей вот маловато.

— Теперь ты понимаешь, почему я не могу освободить Совершенных от обета? — все так же тихо спросил епископ.

— Потому что Монсепор обречен?

— Да, рыцарь, именно поэтому. Раз нам все равно не продержаться достаточно долго, Совершенные должны жизнью, точнее, смертью своей явить последний пример. Мы умрем мужественно и достойно, как борцы и пророки, не осквернив своих рук человеческой кровью.

— И кто увидит этот последний подвиг? Палачи?

— Среди наших врагов не только палачи, там много невежественных душ, блуждающих в потемках. Пусть они видят все, может быть, это пробудит в них искру добра. И не сомневайся, Мирпуа, она разгорится. В веках, в поколениях она разгорится, Мирпуа. И я верю, что настанет день, когда мир ужаснется и восхитится дальней памятью нашего подвига, нашей доброты, Мирпуа, нашей мученической кончины! Поэтому мы должны быть безупречны в свой последний час. Иначе люди скоро позабудут нас, и мы действительно погибнем, и наше дело тоже погибнет. Это будет торжество зверя над человеком, торжество наших палачей и гонителей… О, я знаю, что требую от своих Совершенных почти невозможного! Я требую от них борьбы, но не даю им взять в руки мечей, зову их на смерть и отнимаю все надежды на спасение. Но на то и Совершенные, чтобы свершить то, на что обычный человек редко способен по человеческой натуре своей. Я люблю Совершенных, но простых страдающих и заблуждающихся людей я люблю еще больше.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});