Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников

отношения с Китаем. Тишайший с улыбкой вспомнил, что император династии Цинь относился к русским миссиям с особым тщеславием, свойственным азиатским монархам. Согласно китайским представлениям о мироустройстве, приезд из дальних краев означал распространение благого влияния императора на весь мир и служил доказательством тем большей силы его, чем дальше находилась земля приехавшего. Поэтому при императорском дворе «людям издалека» был уготован радушный прием. Непонимание русскими китайских традиций иногда приводило к дипломатическим казусам: кто чей подданный?

Несмотря на свое прозвище Тишайший, Московский вел отнюдь не «тихую» политику. При нем на Руси еще сильней закрепляется самодержавие, правда, в основном «тихо и мирно». Если в начале его правления в стране процветала сословно-представительская монархия: царь и шагу не мог ступить без согласия Боярской думы, причем в ранние годы им полностью управлял его воспитатель боярин Морозов, то потом кардинально все изменилось в пользу самодержца, опять же «тихо и мирно».

Вот и размышлял Тишайший о себе с тихим удовлетворением без лишней гордыни: «Царь Тишайший, сам себя считая самодержавным и ни от кого независимым, был есть и будет всегда самодостаточным, без всякого влияния и давления то тех, то других. Царь Алексей Михайлович, в отличие от отца, Михаила Федоровича, есть истинный настоящий самодержец и государство свое правит по своей воле».

Именно при Алексее Михайловиче Тишайшем за царем был утвержден термин «самодержец» и за свое новое имя Тишайший был готов проливать кровь. Царь, въезжая в Кремль, а с гордостью вспомнил, что в посланиях послов их европейских дворов, многие короли и цесари отмечали «странность московского государя»: во-первых несоблюдение правильности титулов его равнялось уголовному преступлению – человека могли высечь или даже казнить. Во-вторых, Тишайший положил конец широкому влиянию Боярской Думы, учредив систему приказов, в частности Приказа тайных дел – орган надзора, контролирующего деятельность других структур. В-третьих, Тишайший нарушил и другую традицию русского двора: царь твердо был уверен, что при первом удобном случае, еще при жизни, он объявит престолонаследника – старшего сына Федора.

17. Царские проблемы Москвы в Малой Руси

Внутренние трудности, прежде всего церковные, недостаток финансов на военные нужды, шли рука об руку с трудностями внешними. К 1658 году стали очевидными все промахи, допущенные русской дипломатией, переоценившей слабость Речи Посполитой короля Яна Казимира, прочность царских позиций на Украине и готовность Швеции короля Карла Августа к уступкам. На деле получилось все наоборот, под принуждением внешних обстоятельств, в тисках церковного и финансового Московское государство вынуждено было возобновить военно-политическую борьбу в крайне невыгодных для себя условиях, которые к тому же имели тенденцию к дальнейшему ухудшению.

В начале 1658 года с немалыми для себя потерями Речь Посполитая короля Яна Казимира заключила военный союз с Империей и Бранденбургом против Швеции. Потенциально этот дипломатический успех короля оборачивался против Тишайшего царя с его внутренними кризисными проблемами. Теперь Польша могла ужесточать свою линию в отношениях с Московским государством, которое ощущало неопределенность и шаткость союзников-казаков на Гетманщине после смертей сильного гетмана Богдана Хмельницкого, его преемника Ивана Золотаренко. Благоприятно, в отличие от Москвы, складывалась для Речи Посполитой и военно-политическая обстановка на Украине. Отныне даже возобновление войны, военно-политическое положение страны не было уже столь страшно, как два года назад, когда Польша, при бегстве короля Яна Казимира с трона, казалось бы, была на грани полнейшего краха и погибели.

После смерти гетмана Богдана Хмельницкого, в тайне от Тишайшего царя ведшего переговоры с королем Карлом Густавом, чтобы вместе с ним выступить и против Польши, и против Москвы, для Украины настала эпоха, которую сам народ точно окрестил «Руиной». В Польше был «шведский Потоп», а на Украине «безнадежная Руина», когда казацкие раздоры претендентов на гетманскую булаву, смуты и междоусобицы охватили страну, и без того уставшую от долгой и опасной «казацкой войны» за независимость. Даже вчерашние противники были поражены переменой, происшедшей с казаками, еще совсем недавно способными к общему единодушному порыву. Теперь верх брали и взяли откровенные авантюристы и честолюбцы, жаждущие безграничной власти и обогащения за счет простолюдинов, ловя золотую рыбку богатства и славы в мутной политической воде. Авантюристы и корыстолюбцы-честолюбцы пеклись прежде всего о собственных, эгоистических интересах, толкая многострадальную разоренный Малую Русь, Украину в безнадежные и беспросветные Руины.

Преемником Хмельницкого стал амбициозный атаман Иван Выговский, выдвинувшийся при гетмане Богдане благодаря прирожденной склонности к интригам и стравливанию атаманов-полковников друг с другом. В казаках он оказался случайно: будучи родовым шляхтичем, Выговский боролся с казаками и угодил в плен, где приглянулся Хмельницкому своей ловкостью и преданностью. Он быстро продвинулся и в последние годы занимал при гетмане должность войскового писаря. Гетман Богдан, по-видимому, надеялся, что писарь поможет удержать гетманскую булаву его сыну Юрию. И ошибся. Выговский не страдал от избытка благодарности и считал, что тяжелая булава более подходит ему. Пока грозный и сильный гетман «батька Хмель» был жив, Выговский заискивал и трепетал перед ним, выполняя все его приказы и замечания с полуслова, но едва тот сомкнул очи, как принялся интриговать и стравливать потенциальных претендентов на гетманскую булаву Богдану, тотчас запамятовав о клятве отцу быть верным 16-летнему сыну Юрию. И, в конце концов, к явному неудовольствию Москвы и ее Тишайшего царя Выговский оттеснил Юрию Хмельницкого от гетманства.

Как ни ловок был в интригах и стравливании казацких полковников Выговский, он не имел ни большого воинского авторитета, ни влияния на казаков харизматичного Богдана, «батьки Хмеля». Больше того, в этом бесхребетный интриган Выговский значительно уступал даже многим полковникам: казаки помнили о его близости к польской коронной шляхте и о том, как он, не вынимая сабли, «добыл» лизоблюдством перед гетманом и вопиющими интригами свои прежние высокие должности на Гетманщине. Зато в руках войскового писаря находились все тайные нити: он знал, с кем и как говорить, кого с кем сталкивать и кому что обещать, ничего благоразумно не выполняя. Здесь он превзошел всех своих казацких соперников.

Наконец, Выговский не случайно раболепно склонял спину перед царскими посланцами, заверяя их в своей безграничной преданности и послушании Москве царя Тишайшего. Царь неоднократно спрашивал своего доверенного советника, князя Алексея Трубецкого, обеспечившего вместе с боярином Бутурлина успех Переяславской рады:

– Насколько можно доверять Выговскому? Не может ли тот нарушить завещание гетмана Богдана и сместить сына Юрия с престола Гетманщины?

– Всё может быть, государь, но до поры до времени я и наши московские люди твердо считали, что войсковой писарь больше чем свой – он весь свой.

– Но за Выговским должен быть особый пригляд, боярин, как бы он не переметнулся на