Велижское дело. Ритуальное убийство в одном русском городе - Евгений Александрович Аврутин

за пунктом, отвечая на все вопросы, вникая во все подробности. Он посвящал много часов составлению пространных опросников, донесений, отчетов. Так его учили, такого ожидали от всех чиновников на государственной службе. Евреи имеют полное право подавать прошения о снятии его с должности старшего дознавателя, объясняет он Хованскому, равно как и полное право выражать неудовольствие по поводу используемых им приемов дознания и административных процедур, но это еще не значит, что он сделал что-то не так. К этому он добавляет, что сильные переживания подследственных – не повод для его отставки[241].

Поскольку здание еврейского самоуправления медленно рушилось, еврейские общины Российской империи были структурно ослаблены, и защищать общие политические интересы им становилось все труднее. Глава общины раввин Гилель б. Зеев-Вольф писал о состоянии еврейской общинной политики около 1804 года, что более не существует центрального и губернских советов, не проводится съездов старейшин – соответственно, некому выступать ходатаями перед чиновниками, писать прошения государю. Отступников все больше, каждый за себя, а советы, способные как-то смягчить урон от суровых декретов, больше не собираются[242]. Дать координированный общий ответ на неприемлемое политическое решение было сложно не только по причине разобщения еврейства (разделения на хасидов и их оппонентов ортодоксов) но и – это, пожалуй, было даже важнее – по причине дисциплинарных мер, принятых российскими властями.

В Речи Посполитой раннего Нового времени была достаточно широко распространена практика штадланута (выбора ходатаев из числа евреев для защиты интересов общины перед лицом властей или короны). От таких ходатаев требовалось хорошее владение языками и наличие дипломатических способностей. Еврейские общины делегировали самых толковых своих членов, имевших связи в высоких кругах, отстаивать их интересы. Помимо щедрого жалованья и освобождения от налогов, штадланы получали на руки значительные суммы денег, которые считались основным инструментом «политических действий» (речь идет о взятках)[243]. И хотя у российских правителей не было намерения признавать официальные органы еврейского коллективного представительства, типа Ваада четырех стран в Речи Посполитой, в первые два десятилетия XIX века Александр I все же позволял группам ходатаев, известным как депутаты от еврейского народа, подавать официальные жалобы[244]. С целью защиты внутренних интересов своих общин депутаты писали самые разные прошения. Как правило, речь шла об опротестовании действий властей, сочтенных злонамеренными, – речь, например, могла идти об изгнании евреев из сельской местности, или конфискации еврейской религиозной утвари, или об особенно гнетущих экономических санкциях. Купцы уповали на то, что своим красноречием депутаты добьются для них права на свободное передвижение и торговлю в центральных губерниях. По ходу Наполеоновских войн два особенно известных ходатая, Лейзер Диллон и Зундель Зонненберг, подавали эти и подобные прошения в высшие властные круги Петербурга.

В период расцвета этой системы, с декабря 1817-го по июль 1818 года, почти все губернии, находившиеся в черте оседлости, участвовали в выборе официальных депутатов и их заместителей. Депутаты пользовались беспрецедентными свободами и общественными привилегиями: им разрешалось перемещаться за пределами черты оседлости и длительное время проживать в столице, где Диллона, Зонненберга и других депутатов время от времени посещали самые богатые и влиятельные лица империи, включая и лично императора Александра. Впрочем, этот привилегированный статус не служил гарантией того, что российские власти благосклонно отнесутся к предъявленным им требованиям. Более того, депутаты, как агенты по особым поручениям, тайно владевшие крайне деликатными сведениями, вызывали подозрения – не только потому, что путешествовали, имея при себе крупные суммы денег, но и потому, что перевозили ценнейшие письма, прошения и прочие документы на иврите и идиш – языках, которыми в правительстве не владел никто. Письма эти достаточно часто перехватывали и переводили – власти пытались раскрыть темные еврейские тайны [Minkina 2006][245].

Это отнюдь не значит, что заступничество депутатов не приносило никаких плодов. После того как в 1816 году нескольких евреев обвинили в ритуальном убийстве молодой крестьянки в Гродно, Диллон и Зонненберг употребили все свое политическое влияние на то, чтобы подорвать аргументы обвинения. В январе 1817 года они подали Александру I прошение, в котором призывали отказаться от того, что им представлялось «средневековыми христианскими предрассудками». К великой их радости, Александр немедленно передал дело одному из самых высокопоставленных сановников, князю А. Н. Голицыну, который в тот момент был министром внутренних дел и народного просвещения. Голицын вознаградил усилия депутатов тем, что отдал губернаторам и генерал-губернаторам распоряжение скептически отнестись к «средневековым суевериям» и не выдвигать против евреев обвинения, не собрав убедительных улик [Минкина 2011: 153–156].

Гродненское дело стало главным успехом депутатов. В последующие четыре года они растеряли свое и без того невеликое влияние, поскольку действовали почти без всякой финансовой или политической поддержки [Lederhendler 1989: 57]. Более того, на тот момент, когда Шмерка Берлин и Евзик Цетлин направили в Витебск свой протест против обвинений в ритуальном убийстве, российское правительство уже перестало признавать легитимность депутатов как институции. В сложившихся политических обстоятельствах еврейским общинам, по структурным причинам, сложно было совместно защищать общие политические интересы. Однако не все было потеряно. Так, сестра Славы Берлиной с мужем, Гиршем Берковичем Броудой, проживала в Санкт-Петербурге. В 1820-е годы привилегией временного жительства в столице империи наслаждалась лишь крошечная еврейская колония в несколько сотен душ – общинные ходатаи с хорошими связями, зажиточные купцы и подрядчики, дантисты, высококвалифицированные ремесленники и несколько иностранцев[246].

Броуда сколотил состояние на торговле лесом, и, судя по всему, у него были все необходимые задатки – владение языками и красноречие, – чтобы выступить в защиту еврейской общины Велижа. Евреи попросили Броуду обратиться от их имени к высшим представителям власти, повторив пример депутатов Диллона и Зонненберга, которые вмешались в кровавый навет в Гродно. С января по сентябрь 1827 года Броуда подал не менее шести официальных жалоб во Второе отделение Пятого департамента Сената[247]. Жалобы были крайне подробными, написаны были на официальной гербовой бумаге, в них излагались все перипетии следствия и тяготы заключения. Вначале Броуда напомнил о том, что евреи «отданы на произвол суду», Страхов прибегает к «исключительным мерам сильнейшей строгости» и мучает евреев с единственной целью: вынудить их сознаться в преступлении, которого они не совершали. Он приводит особо яркий пример: ночью 18 ноября из дома, где содержатся евреи, доносились «необычайный крик, стон и гвалт». Шум был очень громким – ужасные крики слышали многие жители разных частей города. Один из проживавших по соседству припомнил, как кто-то из узников громко выкрикнул: «Давили, давили, душили до смерти!» Потом же кричали: «Обманули меня, он [Страхов] меня обманул». «Вся цель