Война по обе стороны экрана - Григорий Владимирович Вдовин

записывает голосовые, отправляет их, половина – на чеченском языке. Я, когда вижу экран его телефона, понимаю, что кружочек крутится и ничего никуда не отправляется – представьте, что вы находитесь в середине арктической пустыни, какой телефон у вас там и что будет отправлять? «Киллер, ведь связи нет». – «Ну и что? Потом отправится, а так я забуду». Судя по аватарке, он что-то отправлял даже своей бабушке – я видел, как он с ней общался еще когда была связь, и запомнил картинку. В общении с ней среди потока чеченской речи промелькнуло «охота и рыбалка» – он тогда мне пояснил: мол, она не знает, где я.

Когда я встал попить кофе, Киллер обрадовался, он не спал всю ночь и, видимо, соскучился по общению. В этот момент он развинчивал газовым ключом ВОГ, упирался в него ногой, прилагал большие физические усилия. Я, когда понял, что именно он откручивает или прикручивает – чуть ли не взрыватель, – сделал попытку уйти: человек, конечно, знает, что делает, но выглядело очень неуютно. Он, естественно, пошел за мной, ведь ему хотелось поговорить, вместе с тем, что у него было в руках.

И вот по итогам всех этих приготовлений Киллера нет, а нам надо собираться на выход. Все проверили, подтянули, застегнули. Инструктаж: смотреть на небо, слушать ушами по сторонам, смотреть под ноги, с протоптанного не сходить, ничего не пинать, глазами постоянно искать укрытие, в которое, если что, прыгать. Как только прошли одно укрытие, сразу искать глазами следующее. Идти цепочкой, с расстоянием в пять-семь метров. Если будет сброс, чтобы из строя вышел один человек, а не сразу двое. Тогда целый будет иметь возможность оказать помощь раненому, а не два раненых будут лежать рядом беспомощные. Ножницы и жгуты закреплены снаружи броников. Аптечки есть? Есть, понятное дело.

Кстати, сколько времени имеется для того, чтобы оказать помощь раненому, у которого артериальное кровотечение, знаете? Сорок секунд. Через сорок секунд он истечет кровью, и все. Так что десять секунд на то, чтобы достать жгут и разрезать, предположим, штанину ножницами, которые не надо искать, вполне могут оказаться решающими. Все очень разумно и кровью написано.

Днем улицы Марьинки все-таки другие. Да, все разрушено, и целого дома, у которого хоть в каком-то виде осталась крыша, нет ни одного. Но, по крайней мере, понятна конфигурация улицы, строений, участков и бывших заборов. Кстати, пути-дорожки, по которым ходят военные и по которым идем сейчас мы, проложены, вообще никак не соотносясь с довоенными путями. Наша дорога может проходить поперек участка и сквозь какое-то строение, вдоль сарая, где никто никогда не ходил, и по поваленному забору.

«Здорово, бандиты!» – сопровождающий нас офицер, тот самый, со смеющимся взглядом, обращается к безжизненному фундаменту и остаткам стены. «Здорово, командир», – отзывается фундамент, и я вижу мелькнувший в подвальной щели шлем и глаз, который на нас смотрит. Не только по всей окружающей обстановке, но и по этому взгляду становится понятно, что человек вооружен, и оружие у него наготове. «Ахмат» – «N-ский полк» – происходит обмен данными, и я вспоминаю вчерашнее «Чего уронил?» на всю улицу. К первому цепкому взгляду добавляется вторая пара глаз. Они рассматривают очень пристально именно меня, и я понимаю, что их внимание привлек микрофон «Россия», заткнутый за мой броник.

Яркий, красный с синим и белым, он выделяется на фоне окружающего серо-зеленого пейзажа и нашей одежды, являясь цветовым пятном из какого-то другого мира. Конечно, хорошо он заметен и сверху. Другие телеканалы уже изготовили себе «тактикульные» ветрозащиты на микрофон, где цветовая гамма состоит из двух цветов – серого и светло-серого. Я же гордо несу по Марьинке сочные цвета государственного флага России. Зеленые микрофоны нам в итоге выдали, но позже.

«Будете говорить?» – я вынимаю микрофон и показываю, куда именно следует говорить.

«Сразу Путину на стол идет, прямая связь…» Про встречу президента с военкорами я еще не знал, но вдруг он и вправду посмотрит нашу программу? В подвале смеются и отказываются, у меня щелкает в голове название подразделения и приветствие нашего командира – «бандиты». Ого, да это же зеки, прибывшие кровью искупать свою вину и в окопах (подвалах) зарабатывать досрочное освобождение. «Я буду, я скажу!» – из подвала выбирается и спешит к нам маленький человечек. Сопровождающий смотрит вверх и на меня. Я киваю – все надо делать быстрее, я понимаю.

Нашим дочерям посвящается

Собеседник – человек в возрасте, с морщинистым лицом и мозолистыми руками. Рассказывает хорошо: как стоят, держатся, ходят «в накат» и отражают «накаты», понятно, что он здесь делает и для чего – воюет с нечистью; в окопах никаких рефлексивных заламываний рук, свойственных самопровозглашенной совестью нации части интеллигенции больших городов или уезжантам «Ташкентского котла», нет. Тут ты делаешь все, чтобы быстрее убить того, кто убьет тебя, если ты промахнешься. И в окопе напротив рефлексий тоже нет вообще никаких. Донбасс они там ненавидят, потому что он – это осиновый кол, забитый в украиноцентричную картину мира. Собеседник, кстати, из Крыма. То есть тот, которого они тоже считают своим гражданином, щирым украинцем (понятно, что этого нет ни на молекулу, передо мной совершенно и абсолютно русский человек), или что там у них в голове?

Собеседник мой не сомневался ни секунды, записался сразу, хотя сидеть оставалось полтора года, а воевать – это минимум шесть месяцев.

«Даже пусть я погибну, но я на войне погибну, за Родину, не в тюрьме…» Слово «Родина» он произносит со смысловым акцентом, явно именно с большой буквы.

«Не хочу возвращаться домой из тюрьмы. Я хочу, чтобы моя дочь… моя дочь…» Неожиданно он начинает плакать и пытается отвернуться. Я смотрю в экран камеры и вижу крупный план, который передает все эмоции этого человека.

«…Чтобы она знала, что ее отец, ее отец…» Он машет рукой и отворачивается.

«А она знает, где вы сейчас?» – «Не знает. Потом пусть все узнает».

Он одет во все «государственное». Добротное, но очень незамысловатое, никакой «тактикульности». Самый простой, видавший виды «калаш» и чуть ли не те самые «железные каски» и дубовые берцы.

Видимо, самостоятельно сходить в магазин и потратить какие-то свои деньги, как у остальных, чтобы подогнать снарягу под себя, тут возможности не было.

«Она же вас увидит по телевидению, поймет все». – «Да, я так и хочу». Он переводит взгляд с меня в камеру, поднимает руку и говорит женское имя. После этого у него опять заканчиваются слова, и он молчит. Катится слеза – это штамп, но