Судьба открытия - Николай Лукин

— Спасибо! Но это уже вряд ли потребуется.

Они стояли в передней. Горничная сняла с вешалки пальто, чтобы подать Лисицыну.

— Почему не потребуется? — спросил Воздвиженский.

Одеваясь, Лисицын сказал: он напишет о своих опытах брошюру. Напечатает ее недели через две. Таким путем тоже можно заявить, что он — автор своего открытия.

— Не смейте, боже сохрани! — испуганно воскликнул Аполлон Захарович. — Верный способ потерять права! Подхватят ваше же открытие, обгонят вас. Перелицуют что-нибудь в идее. Оставят вам разбитое корыто, патент возьмут себе. Мало ли мошенников на большой дороге… Я в ваших интересах говорю: ни в коем разе не пишите этаких брошюр!

4

Лошадь трусила мелкой рысцой, извозчик дремал на козлах. Мимо плыли то совсем темные, то с редкими освещенными окнами дома. Лисицын понуро сидел в экипаже. Думал о своем: заколдованный круг, лабиринт. Что теперь предпринять?

Когда он вошел в свой подъезд и стал подниматься по лестнице, ему встретились двое: домовладелец Бердников и некто незнакомый в шляпе-котелке, в не по погоде легком клетчатом костюме. С ног до головы — мелкая клеточка, черное с белым.

Увидев Лисицына, Бердников отчего-то заспешил.

— Доброго здоровья! — крикнул он и ринулся вниз по ступенькам.

Чуть отстав от Бердникова, сверху побежал и человек в клетчатом костюме. Лисицын посторонился. Заметил светлые усы этого человека, массивный неприятный подбородок, недобрые глаза.

Вдруг — как бы завеса разорвалась в памяти. Это длилось долю секунды. Весь внутренне съежившись, Лисицын словно почувствовал себя в огромном и холодном коридоре с гулким каменным полом. Будто он — маленький еще, ужасно одинокий — проходит возле спальни третьей роты. Мелькнула неизвестно откуда взявшаяся веревка. Ее сразу дернули. Он упал, больно ударился о пол, расшиб локоть до крови. Из спальни же смотрит Микульский, и его отвратительный, вот этот именно жирный подбородок трясется от смеха.

Сейчас Лисицын отступил к стене, сам не ощущая, что кулаки его подняты к груди, что он точно приготовился физически не дать себя в обиду.

А господин в клетчатом (так и осталось до конца неясно, был ли то Микульский или просто похожий на Микульского) несся вниз по лестнице между Лисицыным и перилами.

На мгновение он вскинул взгляд. Опять — наглая ухмылка серых ненавистных глаз. И вот его уже нет: только где-то внизу по ступенькам дробно постукивают каблуки.

Лисицын стоял, потрясенный. Внезапно понял: перед ним сейчас прошел тот самый, который пуговицы продавал с лотка, иголки, нитки…

«Да не может быть!»

Тот — черный, как цыган, с буйно заросшими щеками, у этого — светлые усики. И все-таки, вопреки всему…

«Нет, честное слово, Микульский!..»

Всю ночь ему не спалось. В квартире чудились тревожные шорохи, в кухне храпел Егор Егорыч, ворочалась и вздыхала в своем углу Нонна. Мысли шли вереницей, одна за другой, странные и страшные по-новому. Кажется, он совсем не спал, а вот приснилось: будто у Микульского — сын, пятилетний мальчик, и будто Микульский, рассвирепев, отсек ребенку уши длинным отточенным ножом. С ножом в руке трясся от мерзкого смеха. И был в кадетской рубашке с погонами, а поверх — мантия средневекового доктора наук. Только сам Микульский — как в тумане: не то — черноволосый и кругом заросший, не то — с закрученными залихватски соломенными усиками.

«Чертовщина какая!..» — думал Лисицын, глядел в темноту, перекладывал подушку — как ни переложишь, все было неудобно.

«А брошюру, это правильно, писать нельзя».

Наконец он встал с постели, включил свет. Прошелся по привычной линии — от кровати до дивана в кабинете. Походил туда-обратно и сел на диван.

На полу лежала связка книг, присланных вчера из магазина. До сих пор заняться ею было недосуг. Книги завернуты в печатную бумагу, в листы разорванных журналов или прошлогодних календарей. Один из листов — с чьей-то крупной фотографией. Точнее говоря, на обрывке бумаги уцелела только нижняя половина лица, небольшая аккуратная бородка и воротник, расшитый золотом.

Нагнувшись, он посмотрел на запакованные книги. Прочел под рисунком: «Его Императорское Высочество великий князь Константин Константинович. Родился 10 августа 1858 года. Второй сын Е.И.В. в.к. Константина Николаевича. С 1889 года бессменно президент Академии наук. Главный начальник военно-учебных заведений…»

Да, бородка именно такая, слегка разделенная надвое. Лисицыну случалось видеть Константина Константиновича. Великий князь однажды приезжал к ним в корпус.

Там это было целое событие. Офицеры задолго готовились к «высочайшему» приезду. В день приезда отменили уроки, кадет переодели в парадные мундиры, выстроили в зале. А было это, вероятно, еще в пору очень тесной дружбы с Глебовым…

Лисицын откинулся на спинку дивана. В мыслях — Глебов, курсовые сходки, Горный институт; проскользнул и какой-то женский образ из знакомств студенческих времен.

Между тем за закрытой дверью тихо звякнуло стекло.

Кто в лаборатории?! Сразу побледнев, он сорвался с места. Бросился за дверь. В темноте еле нащупал выключатель. Зажег одну, вторую, третью лампу. Задыхаясь от ударов собственного сердца, пробежал по всем углам. Распахнул шкафы.

В лаборатории нет никого!

Оказывается — фу ты, напугала как! — сама собой лопнула стеклянная трубка, на шнурах подвешенная к потолку, которая питает аппараты углекислым газом.

Он подобрал осколок. Трубка — пустяки. Сменить ее на новую — дело двадцати минут. Но сердце билось, и острая тревога, охватившая его теперь, не проходила.

Он облокотился о подставку аналитических весов и неподвижно простоял час-полтора. Глядел вглубь лаборатории. Чувствовал, что за стеной — передняя, а за передней — лестница. На лестнице — Микульский.

Лишь к утру он смог стряхнуть с себя ночной кошмар. И тут ему опять почему-то вспомнился Константин Константинович.

Из-за плотной черной шторы прорвался первый луч солнца. По дверце шкафа вытянулась золотистая полоска. Лисицын потушил все лампы, поднял шторы. Увидел за окном розовые облака.

Быть может, солнце принесло такую перемену: у него легко-легко стало на душе.

О великом князе говорят: среди царских родственников он самый просвещенный. Будто не сравнишь его с царем. Сочиняет и печатает стихи, подписывая их скромно буквами «К.Р.»; Лисицын, впрочем, не читал его стихов. Может статься, и хорошие стихи. И, как-никак, президент Академии наук. Деятель огромного влияния. Если показать ему все горизонты, весь размах идеи синтеза, он сумеет оценить ее не по-торгашески. Все же речь идет о благе русского народа. Великий князь обязательно возьмет идею под защиту!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});