Павана - Кит Робертс

Мужчина мешковато сидел на осле, предоставив ему выбирать путь через пустошь. Ноги свешивались по сторонам и ритмично покачивались, задевая верхушки трав. На босых ступнях запеклась кровь из старых порезов; изорванная ряса лоснилась от долгой носки - первоначальный темно-бордовый цвет превратился в красновато-серый. Обвисшая кожа на исхудалом лице наводила на мысль о прежней полноте; ясные глаза над спутанной бородой были с безуминкой и напоминали птичьи. Время от времени он что-то бормотал или обрывочно напевал, задирая голову и похохатывая в угрюмо-торжественное небо, осеняя окружающий убогий пейзаж размашисто- неопределенным крестным знамением.

Осел наконец добрел до дороги и как бы в растерянности остановился. Седок спокойно дожидался ослиного решения, напевая и бормоча, и через какое-то время его сверкающие глаза наткнулись на женщину. Она все еще стояла на коленях, глядя в землю; затем подняла голову и заметила, что незнакомец разглядывает ее, приподняв руку как бы для благословения. Женщина метнулась к нему, опустилась на колени и вцепилась в жесткий подол его рясы. Она разрыдалась - давая полную волю слезам, ручейки которых оставляли дорожки на замурзанном лице.

Седок уставился на нее в легком недоумении, потом наклонился и попробовал ее приподнять. От его прикосновения ее сотрясла судорога, и женщина еще крепче ухватилась за край его одежды.

- Ты... пришел! - бормотала она в морду ослу. - Пришел!

- Да пребудет на тебе благословение парии, - маловнятно выговорил незнакомец, чей язык, похоже, отвык от работы. Он нахмурился, словно собирался с мыслями, потом без всякой связи с предыдущим сказал: - Как дивна средь гор поступь несущего добрые вести... - Он потер лицо, взъерошил пальцами волосы и медленно произнес: - Был человек с просьбой об исцелении... Кому я необходим, сестра? Кто призывал брата Джона?

- Я... призывала...

Она говорила придушенным голосом, на четвереньках ползая у подола его рясы, целуя его ноги, прикладываясь лицом к его лодыжкам. Этим женщина снова привлекла рассеянное внимание Джона

- он попробовал еще раз неловко поднять ее.

- Все, что я могу, так это молиться, молитва всякому доступна...

- Исцели!.. - Она глотала слезы и шмыгала носом, но не давала словам слетать с языка. Однако они-таки вырвались: - Исцели!.. Наложи руки!..

- Встань!

Женщина почувствовала, как ее рывком поднимают с земли и принуждают взглянуть прямо в горящие глаза, зрачки которых обратились в сгустки тьмы размером с игольное ухо.

- Нет иного лекарства, - прошипел Джон сквозь зубы, - кроме милости Божьей. А милость Его безмерна. Он сострадает каждому из нас. Я лишь недостойное орудие в Его дланях; нет иного могущества, кроме могущества молитвы. Все прочее ересь, зло, коего ради погибают люди...

Он оттолкнул ее от себя. Но тут его настроение изменилось. Ладонью он отер лоб и неловко спешился.

- На осле поедешь ты, сестра. Негоже мне подражать Тому, кто однажды въехал в Святой город на сем животном... - Фраза завершилась невнятным бормотаньем, которое заглушил порыв ветра. Затем брат Джон сказал отчетливей: - Я посмотрю твоего супруга.

В тесной хижине с низким потолком стоял кислый запах; где-то заходился в крике младенец; подле очага собака зубами искала на себе блох. Пригнувшись, низкорослый монах вошел внутрь; женщина плотно притворила за ним дверь, намотав веревку на крюк.

- Мы тут всегда в темноте, - прошептала она, - он считает, что это может пособить...

Джон осторожно прошел вперед. У огня, сложив руки на коленях, неподвижно сидел мужчина в непритязательной одежде каменотеса - короткая куртка с кожаными вставками и клетчатые штаны, как у шотландских горцев. Рядом с ним на неструганом столе стояла тарелка с начатым обедом и пивная кружка, на каминной доске лежала нераскуренная трубка. Чрезмерно отросшие волосы жирными лохмами свешивались за ушами; но глаз под черными густыми прямыми бровями видно не было - для зашиты их от света вокруг головы был повязан цветной носовой платок.

- Он пришел, - робко сказала женщина. - Не сомневайся, брат Джон тебя вылечит... - Она положила руку на плечо мужчины. Тот ничего не ответил, только осторожно нашел ее руку и сбросил прочь. Женщина, сдерживая слезы, повернулась к монаху. С отчаянием в голосе она сказала: - Это началося месяцев шесть тому, ежели не боле. Попервоначалу ему думалося... это было навроде паутины по всему лицу. А потом обезглазел - только солнце и видит. И все приговаривал: "Темно-то как!" И снова: "Темно-то как!"

- Сестра, - спокойно сказал Джон, - есть ли у вас фонарь? Или факел?

Она молча кивнула, не спуская взгляда с его лица.

- Так несите!

Женщина принесла фонарь, зажгла щепкой из очага. Джон установил его так, чтобы свет из окошечка падал на лицо слепого.

- Дайте-ка погляжу...

Под повязкой оказались черные, свирепые глаза - под стать всему горделивому и суровому лицу. Брат Джон приподнял фонарь, чтобы луч света упал на зрачки, взялся пальцами за подбородок больного и стал ворочать голову из стороны в сторону. Он долго разглядывал отражающую свет молочную белизну бельм, потом опустил лампу на каминную доску и после длительного молчания произнес:

- Ничем не могу помочь - только молитвой...

Женщина оторопело уставилась на него, потом снова разрыдалась, сжимая рот рукой.

Джон заночевал на соломе в пристройке, все время что-то бормоча и кашляя. Лишь ближе к рассвету трубы и барабаны в его мозгу смолкли, и он сумел забыться сном.

Каменотес встал с первыми лучами солнца, бесшумно, не торопясь оделся. Рядом, ровно дыша, лежала жена. Он коснулся ее руки, и женщина замычала во сне. Он отошел от нее и пересек каморку, огрубевшие пальцы сноровисто ощупывали мебель и знакомые спинки стульев. Он развязал ремень на дверной задвижке, и в лицо пахнуло утренней свежестью, воздух был холоден и влажен. Вне дома мужчина ориентировался уже не на ощупь. Жизнь местных жителей вращалась вокруг обработки камня - небольшие каменоломни, разбросанные в горах, передавались от отцов к сыновьям. На протяжении множества лет его ступни и ступни его предков пробили через пустошь тропинку-колею - от дома к горам. Он пошел по ней, подняв голову, чтобы остатками зрения впитывать размытое серое мерцание - все, что ему было доступно от этого рассвета. По привычке он захватил фонарь, который во время ходьбы глухо постукивал по его бедру. Мужчина дошел до каменоломни, отложил в сторону шест, символически закрывавший вход, затем нащупал свои инструменты, ласково провел ладонями по гладким-прегладким рукоятям - стало быть, немало он трудился, коли они так стерлись! - и принялся за работу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});