В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Оттого он кивнул Марине, непринужденно улыбаясь, направился к фортепьяно без особых возражений. Прекрасная возможность понаблюдать за этими двумя со стороны, ведь от его места было прекрасно видно всех гостей, расположившихся полукругом к этой импровизированной сцене. Загорский стоял в отдалении от Марины, подле Арсеньева, прислонившись здоровым плечом к узкой колонне в углу салона незаметно от окружающих. Он внимательно прислушивался к речи своего собеседника и только раз кинул взгляд на Раева-Волынского, когда тот после недолгих раздумий все же выбрал романс.

Прошли, прошли вы, дни очарованья!Подобных вам уж сердцу не нажить!Ваш след в одной тоске воспоминанья!Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!

Марина слышала не раз этот романс, но почему-то именно сейчас он такой острой тоской отозвался у нее в душе. Она скосила глаза в сторону Сергея, чтобы посмотреть, слушает ли он сейчас Раева-Волынского, и была разочарована тем, что Загорский был глубоко погружен в беседу с Арсеньевым, судя по тому, как друзья склонили головы друг к другу и по их жестикуляции в разговоре. А после того, как Раев-Волынский закончил романс и после долгих аплодисментов приступил к другому, который пел уже совместно с одной из барышень Спицыных, они и вовсе откланялись, вышли прохладные сумерки вечернего сада и воротились спустя некоторое время, когда кресла в салоне были сдвинуты в сторону, и по салону кружились пары в медленном вальсе.

Марина же не танцевала, сидела в кресле подле Юленьки и мадам Спицыной, и наблюдала за танцующими, легко обмахиваясь веером. В салоне стало душно, голова от переживаний и от спертого воздуха шла кругом. Ей хотелось только одного — удалиться наконец к себе, упасть в прохладную постель и обдумать все, что произошло нынче. Но ей было нельзя уйти — она была хозяйкой, а значит, была вынуждена ждать, пока салон покинет последний гость. А завтрашний день предстоял еще тягостнее для нее — сначала небольшой pique-nique, а после небольшой раут в честь именин и ужин после.

— Прошу вас, Марина Александровна, окажите нам честь, — вдруг остановился перед ней сын Авдотьи Михайловны, штабс-капитан Ряжского полка. — Я наслышан от маменьки и сестры, что вы великолепны в мазурке. Окажите мне честь нынче, в преддверии такого дня…

Сначала Марина хотела отказаться — она была слишком утомлена после сегодняшней игры, но вдруг в голову пришла шальная мысль, что быть может, этот танец сможет наконец показать ей истинные чувства, что сейчас в душе у Сергея, столь надежно скрытые от нее.

— Ах, быть может, лучше следующего дня вечером? — проговорила она, слегка кокетничая. — Тут и места-то мало…

Но ее стали просить остальные гости, присоединив свой голос к просьбе штабс-капитана, и она уступила им, передав веер подоспевшему лакею.

— Кто ведает, что случится следующим днем? — усмехнулся штабс-капитан, принимая руку Марины. — Быть может, не будет более такой возможности.

— Типун вам на язык, Василий Иванович! — тут же бросила сыну Авдотья Михайловна, обмахиваясь веером.

Барышня Спицына, сидевшая за фортепьяно, заиграла мазурку, и штабс-капитан повел Марину в танце. Ах, как же давно она не танцевала, подумала Марина, скользя по паркету салона вкруг опустившегося на колено кавалера по танцу. Уж почти два года минуло — сначала она была в тягости, не до танцев было, а после траур по усопшему супругу. Музыка и быстрый темп танца кружил ей голову, заставлял кровь быстрее бежать по венам.

Она старалась ныне не смотреть по сторонам, на гостей, что следили за каждым движением танца, знала, что стоит ей поймать взгляд Сергея — тут же собьется с шага. Оттого и позволила себе взглянуть на него лишь в конце, раскрасневшаяся, улыбающаяся, немного смущенная тем удовольствием, что получила от мазурки. Загорский смотрел на нее с таким огнем в глазах, что у нее вдруг пересохло в горле, и задрожали колени. Но в этот миг ее внимание отвлек на себя штабс-капитан, который, как и следовало, прикоснулся губами к ее руке.

— Déesse! Déesse![595] Питаю себя надеждами, что и следующего дня на рауте вы подарите мне мазурку.

— Il se peut[596], — улыбнулась Марина. Она улучила момент и снова взглянула на Загорского, и тот поймав ее взгляд, легко поклонился ей. Но той страсти, того желания, что она уловила тогда, уже не было в его глазах, снова вежливая отстраненность. Зато этот мимолетный обжигающий взгляд уже успел опалить ее огнем желания — она явно чувствовала, как в ее теле поднимается волна, медленно, постепенно, захватывая ее все более и более, заставляя ее сердце нестись чуть ли не галопом в груди.

Раев-Волынский, заметив этот обмен взглядами, поспешил извиниться перед барышней Спицыной, которую занимал беседой в этот момент, и подойти к Марине. Он осыпал ее комплиментами ее грации и ее несравненной красоте, а после завел беседу о предстоящем pique-nique, о рауте следующим вечером, вымаливая у нее вальс и неспешный котильон. Но он ясно видел, как она вдруг стала холодна с ним, и это вызвало в нем приступ злости. Все этот князь! Черт его принес именно сейчас, когда Марина уже была готова для ответного отклика! Быть может, поведать ей эту пикантную сплетню, что Раев-Волынский слышал пару месяцев назад во время своего визита в столицу, за карточной игрой. Но нет, пока ему только во вред себе же самому показывать, на что он готов пойти ради достижения цели. Покамест он прибережет эту весть для другого случая. Ведь вон как она холодна не только с ним, но и с Загорским, что подошел к их маленькому кружку пожелать собравшимся bonne nuit. Вежливо подала руку, глядя на подошедшего лишь мельком, будто поскорее желала завершить это прощание. Только слегка покраснела после того, как Загорский ушел к себе, поджала раздраженно губы на миг. О, да, Раев-Волынский все подмечал!

Только вот не заметил он, как поднося руку Марины к губам, Сергей погладил большим пальцем тыльную сторону ее ладони. Легкое и мимолетное касание, но оно разбередило ей душу. Оттого-то она и покраснела, оттого-то и разозлилась на себя и свое тело, что каждый раз предавало ее, коснись только ее Загорский. Марина еле дождалась, пока попрощаются остальные гости и разойдутся по комнатам, пряча ладонь в складки юбки. Она так горела, что Марине казалось, будто след от этого касания уже проявился на коже, и любой может увидеть его.

Но нет, ладонь как ладонь, осмотрела она свою руку, когда Таня помогала ей с платьем. Ни единого внешнего следа, только в ее душе, только там.

Марине не спалось. То ли от духоты, что предвещала дождь нынче ночью, то ли от того, что ее глупое сердце колотилось в груди так, словно она пробежала от усадебного дома до самой границы имения. Неужто она была права в своих подозрениях? Сергей был так отстраненно вежлив с ней ныне, так холоден. Неужто он действительно позабыл ее? В любой огонь надо подбрасывать поленья, чтобы горел непрерывно ярко, а уж в огонь любви тем паче…