По ту сторону рассвета - Ольга Брилева

— Я тоже немного знаю о том, каков нрав сыновей Феанора, — сказала Лютиэн, жестом запретив Моррет отвечать за себя. — Но здесь решают двое, которым мы подчиняемся: хозяин замка, Финрос, и его гость Берен. Я… спрошу у него.

Ночью она и в самом деле спросила. Во всем доме пахло свежей влажной глиной, из окон были вынуты рамы со слюдяными вставками, и проемы задернули тонкими ветхими холстами — от мошкары.

— Когда закончится жатва, и трава в окрестности выгорит, — ответил Берен, — я сяду на коня, возьму Хуана и поднимусь со стадом выше в горы. Туда, где травы стоят все лето. Если придет кто-то чужой, он не встретится со мной.

— А я? — спросила Лютиэн. — Возьмешь ли ты меня туда?

— Пастухи не берут жен в горы, — Берен улыбнулся. — Но ты не обычная жена. Ты — мой последний и единственный воин, моя королева, мое сердце… И это наконец-то будет место, где мы будем вдвоем.

— Пока не придет время загонять на зиму скот, — согласилась она.

Пришли жнива, и урожай обещал быть восемнадцать мер на меру — лучшее из того, что может дать здешняя земля.

— Пива наварим и перепьемся на радостях все! — говорил Финрос. — Мы десять лет того не видели, чтобы восемнадцать к одной!

А ведь в Дориате плохим считался год, когда собирали тридцать мер на меру…

Озимая пшеница здесь давала совсем не такое зерно, как в нижнем Белерианде — этот неприхотливый вид хорошо переносил холодные дортонионские весны, но высоких упругих хлебов, которые принимают прежний вид после того как на них сядешь и посидишь — таких хлебов из нее испечь было нельзя: тесто получалось липкое, плывущее. Поэтому горянки пекли пресные лепешки, ловким сильным броском расплющивая ком теста о раскаленную стену печи. Искусство же пекаря состояло в том, чтобы правильно вымесить тесто и точно определить тот миг, когда пропеченная лепешка готова отвалиться от кирпичной стенки.

На жнива вышли все, от мала до велика, и работали не покладая рук.

— Погода переменится, и хлеб пропадет, — объяснил Берен. — А погода здесь меняется быстро.

Так вот откуда у людей это качество, подумала Лютиэн — готовность то работать, забывая о пище и сне, надрывая все силы, то бездельничать целыми днями. Это все потому что они не могут полагаться на милость Кементари, и зависят от прихотей природы. Стремятся урвать побольше досуга, когда выпадает возможность, но и работают без передышки.

Берен и Лютиэн на жнивье не пошли, потому что вовремя узнали: поля озимого ячменя и пшеницы граничат с полями чужой деревни; новых соседей непременно заметят. И хотя эта деревня была такой же глухоманью, что и владение Рианов, Берен решил не рисковать. Они взяли стадо и отправились вверх, в горы, где даже среди лета не таял снег. Грязновато-белыми островками лежал он в ущелинах, окруженных зеленой травой, грязно-белым потоком бежали мимо овцы. Хуан и еще два крупных пса вели стадо, не давая разбегаться, сзади шел Берен, бежал еще один пес и ехала верхом Лютиэн.

Когда она в первый раз пересекала Дортонион, ее больше занимали мысли о Берене, чем о стране, по которой она едет. Но сейчас было время оглядеться и восхититься тем, как тени облаков бегут по склонам гор вверх и вниз, как стланик цепляется за камень, как бархатная трава под ветром меняет оттенки… Эта земля говорила с Лютиэн совсем иным языком, чем ее родной край: языком Аулэ, Манвэ и Ульмо, а не языком Кементари, покровительницы матери. Это была мужская, мужественная земля, в яростном порыве встретившаяся когда-то с небом. Скалы, ручьи и льды говорили языком грозных воинов, их песнь была сурова и прекрасна.

Эмин-на-Тон были не так круты, как Эред Горгор, они походили не на остро заточенные зубья пилы, а на седые головы. Сосновые леса покрывали покатые склоны, как шуба покрывает плечи сидящего старика, и было в этом что-то невыразимо печальное.

Сверху, если подняться на гребень, деревня была хорошо видна. Домики лепились к склону как ласточкины гнезда, и совсем маленьким, вроде кротовины, казалось подворье Рианов. Вишни, груши и яблони росли во дворах, виноград оплетал столбы и перекладины ворот, и Лютиэн был уже знаком вкус вина из его маленьких ягод: грубым, сладким и терпким получалось оно, простояв год, а больше двух лет и не жило. Огороды покрывали склон под деревней, как заплатки. Деревню из лагеря можно было видеть, а вот лагерь оттуда — нет, и Лютиэн в мыслях еще раз поблагодарила старого Финроса за его мудрость. Даже дым очага, как выяснила она, не выдавал пастухов: дымоход был устроен хитро, так что дым расползался по земле.

— Да, — подтвердил ее догадку Берен. — Это не просто пастбище, это укрытие для скота, на случай орочьего набега. Риан знает, что делает.

Они подновили кошару, крыша которой обвалилась — видимо, зимой, под тяжестью снега, — и Берен, загнав на ночь овец и устроившись ужинать, спросил:

— Ну, по сердцу ли тебе эти места?

— Они мне нравятся, — ответила Лютиэн. — Но я никогда здесь не буду своей.

Берен немного приуныл, и она утешила его:

— Но эти места дороги мне хотя бы тем, что здесь ты обрел покой и радость.

— Покой и радость для меня всегда там, где ты. Но если бы тебя в моей жизни не было — то Дортонион был бы тем, что я люблю больше всего на свете. И мне будет горько покидать его.

— А разве ты не можешь остаться?

Берен покачал головой.

— Вспомни о Финросе. Те, с кем я пережил Тень, никогда не смогут оставить мысль о том, что однажды я встряхнусь как следует и всем покажу. И здесь не найдется достаточно глухого медвежьего угла, где мы могли бы скрыться от друзей и от врагов. Даже это укрытие годится только на время.

Они пробыли там до первых дней осени, когда заморозки начали прибивать траву, а ночи в пастушьей хижине сделались нестерпимо холодными. Раз в пять дней приходил кто-то из мальчишек, приносил муки, эля, свежих яблок — словом, всего, чего здесь не было. Рассказывал немудрящие деревенские новости — кто-то зарезал свинью, чья-то дочь нашла себе жениха в соседней деревне, хорошего и работящего, хоть и хромого и старого (страшно подумать — тридцать пять лет!). Никто из большого мира, где творились большие дела, не пересекал пределов владения Рианов, глухого и всеми богами забытого уголка почти на границе Анфауглит.

Через день после того, как стадо вернулось в деревню, началась новая страда — уборка яровой пшеницы и ячменя — которые от озимых не отличались ничем, кроме того, что их сеяли не под снег. И снова урожай был хороший, и снова была гулянка с танцами на выжатой стерне — в этот раз без соседей, эти поля не граничили, и Берен впервые протанцевал с Лютиэн нарью, со всеми полагающимися подхватами и прижиманиями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});