Пандем - Марина Дяченко

Шурка вёл себя не так, как она ожидала. Шурка должен был её обнять, сейчас, прямо сейчас…

Шурка виновато засопел. Обнял.

Ему подсказал Пандем.

Глава четырнадцатая

Александра вернулась домой, чуть не качаемая ветром. Пятый по счёту Большой Фест длился десять дней и выпотрошил эксперта Тамилову до состояния пустой шкурки.

Всё началось первого июня в двенадцать по Гринвичу; миллион человек одновременно выпустили в небо каждый по лазерной «бабочке», и туристы, в эти дни битком набившиеся на орбитальные станции, вопили от восторга, наблюдая эффект сквозь обзорные иллюминаторы: «Смотрите! Живая! Она живая! Земля живая!»

Потом они – и с особым удовольствием дети – развлекались тем, что синхронно – миллион человек на шести континентах! – двигались, пели, танцевали. От этих песен носился ветер, от танцев подрагивала земля; Александра помнила своё состояние по предыдущим четырём Фестам – огромная площадь, заполненная народом, эйфория и невиданная, непохожая на алкогольную, внутренняя лёгкость… В этот раз она взяла с собой на «действо» не только молодожёнов Шурку и Вику, но и обоих племянников – десятилетнего Витальку и трёхлетнего Ромку. Виталька радовался, носился, как щенок по первому снегу; Ромка спокойно стоял рядом, и Александра не раз и не два спросила у Пандема, всё ли с ним в порядке.

«Он тоже радуется. Но по-другому. Темперамент…»

Первые три дня прошли, эйфория схлынула, и началась работа: конкурсы и рейтинги, а значит, напряжение и дрязги. Александра во главе своих экспертов намертво схлестнулась за влияние с ассоциацией «Trough» (компания энергичных австралийцев, в которую неведомо как затесался один британский филиал). Жестоко спорили о вкусах, высмеивали и поддевали друг друга, проводили своих претендентов на премию в обход претендентов чужих; по одной только комбинированной скульптуре было десять закрытых голосований и три переголосовывания. (Пандем, необычно молчаливый в эти дни, подсчитывал голоса мгновенно и точно). По ходу дела Александра узнавала о конкурсантах (и конкурентах) всё больше и больше – с подачи Пандема; к концу Феста они уже казались ей сборищем шумных и неудобных, но симпатичных в общем-то родственников.

Творческих открытий – без дураков открытий, а не «домашних радостей» – не было. Александру начинало это смутно тревожить.

– Чему ты удивляешься, – заявил бестрепетный Алекс, каждый вечер выходивший с ней на связь. – С окончанием мировых потрясений наступила эпоха скучающей посредственности… Ну, скрестить бульдога с носорогом. Ну, надеть на балерину хромокостюм. Ну, попрыгать всей планетой в каком-нибудь циклопическом хороводе… Это цирк, это аттракцион, но не искусство. Искусству нужны голод, холод, смерть и провокация.

– Конечно, – говорила она в ответ ласково. – Ну, разумеется, Сашка. Ты прав.

Фест закончился. Александра чуть не расплакалась, прощаясь с идейными противниками; впрочем, этот взрыв эмоций не помешал ей забыть их уже через час. Она вернулась домой вечером того же дня: Алекс встретил её затейливым блюдом, наполовину синтезированным, наполовину приготовленным вручную. Впрочем, оригинальность многослойного мясного рулета и его трудоёмкость Александра оценила не сразу, а лишь после деликатного напоминания Пандема: «Honey, ты же не сено жрёшь…».

– Сашка, ты чудо, – похвалила Александра, может быть, несколько суетливо.

– Да уж, – отозвался Алекс с кривой усмешкой. – Я решил переключиться на кулинарию… пока.

«Пан?!»

«И незачем так орать… Он бросил свою программу».

«Какого чёрта…»

«У твоего husband’а гвоздь в седалище, ты не заметила?»

«Ты его достал?»

«Я?! Помилуй, девочка, у меня доставалка до такой степени не выросла… Просто, пока ты делаешь культурку, твой благоверный активно живёт внутренней жизнью».

– Сашка, – сказала Александра вслух. – Ты что же… до сих пор психуешь?

Алекс промолчал.

* * *

Маленький синий купол был отлично виден с автострады. Ким проследил за ним глазами; освещённый солнцем, купол уплыл назад – не мелькнул, как крона большого дерева или погодный шпиль, а именно уплыл, не теряя достоинства.

Ким, сам не зная почему, притормозил. Потом и вовсе остановился; дал задний ход, и ездилка, не разворачиваясь – модель «Тянитолкай» – перестроилась на встречную полосу движения.

Купол снова приблизился – медленно, недоверчиво, так одичавшие звери подходят к человеку. Ким бросил машину на обочине, огляделся, нашёл лесенку-паутинку, ведущую с автострады вниз.

Ещё недавно здесь был посёлок, превратившийся теперь в район разлившегося, как море, двухэтажного города. Рядом строилась подземная автоматическая фабрика; от автострады до церкви оказалось идти дольше, чем Ким предполагал.

Над стройкой летал, подобно большому нетопырю, воздушный фильтр. Ловил и пожирал клубы чёрного дыма, нет-нет да и поднимающиеся над монтажным колодцем. В церковном дворе было зелено; за оградой росли непуганые, никем не ломанные вишни, и блестящие тёмные ягоды висели на уровне Кимовой груди.

Он замешкался на пороге. Запоздало удивился: а зачем я сюда?..

Изнутри церковь казалась ещё меньше, чем снаружи. Женщина в светлом головном платке деловито собирала свечные огарки в маленькое жестяное ведро; свечи – точно такие же, как во времена Кимового детства – лежали тут же, рядом, на столе, покрытом вышитой скатертью.

Ким повертел в пальцах тонкий жёлтый стержень; в полумраке, справа от алтаря, горели пять или шесть огоньков, отражались в чистом стекле, прикрывавшем икону, и оттого казалось, что их вдвое больше. Перед иконами стояли три женщины и мужчина, все порознь; ближайшая к Киму женщина была его ровесница – она что-то беззвучно шептала и время от времени размашисто крестилась.

Удивительно, думал Ким, глядя на огоньки свечей. Удивительно, как Бог… нет, не так. Как Пандем ухитряется существовать рядом с Богом? Как они помещаются в одной картине мира?

Он зажёг свою свечу от огонька самой маленькой, самой слабой из тех, что стояли перед иконой. Посмотрел в строгое лицо, обращённое к нему из темноты и будто плывущее над трепещущими огоньками. Вздохнул.

Получается, что он пришёл к Богу жаловаться на Пандема?

Кто-то подошёл и остановился рядом – от ветра колыхнулись язычки свечей. Ким скосил глаза – подошедший был в тёмном одеянии до пят; Ким подумал, что хорошо бы священнику не пришло в голову заговорить с ним. Он не нуждался сейчас в священниках – впрочем, он никогда в них не нуждался…

Не глядя на Кима, человек в тёмном одеянии перекрестился на икону. Мельком глянул на Кима и вышел, подметая полами каменные ступеньки порога. Как он живёт, подумал вдруг Ким. Что там, у него внутри?

…Помнится, сразу после прихода Пандема его объявили антихристом. Соответствующими цитатами из Библии были оклеены все стены, их повторяли и повторяли по телевизору, по радио… В какой-то момент было страшно – казалось, люди, поверившие в скорый конец света, готовы своими руками его приближать…

Кто-то – да, кажется, тот же Алекс Тамилов – заявлял тогда с привычным цинизмом: драки не будет. Эта дрянь Пандем слишком силён; с ним бесполезно воевать – погоди, они попросту включат его в свою картину мира…

И он оказался прав. Что говорил Пандем каждому верующему и сомневающемуся, какие доводы, исторические примеры и цитаты из Библии приводил – Киму неизвестно; тем не менее бури и бунты понемногу стихли, а храмы стояли, как прежде, правда, прихожан стало ощутимо меньше… Потом иерархи всех конфессий каждый своим постановлением признали Пандема полноправным обитателем материального мира – не богом, не чёртом, а чем-то вроде нового Интернета. Кто-то говорил, что Пандем – дело рук человеческих; кто-то конкретизировал – «порождение научно-технического прогресса». Лишь особо непримиримые церковнослужители продолжали свою войну – рутинную, бесконечную, как лента Мёбиуса…

Интересно, а если дикарь сочтёт Пандема своим богом – Пандем сможет ему доказать, что это не так? И станет ли доказывать?

И где граница, за которой дикарь считается не-дикарём?

Ким опомнился. Его свеча догорела уже до половины, а он так и не решил, чего просить у Бога. И просить ли вообще?

Ему вдруг показалось, что в церкви душно. Он неумело перекрестился и вышел во двор; здесь было пусто. В отдалении шумела стройка; спелые вишни покачивались над узкой, старой, вросшей в землю скамейкой.

* * *

– Добрый день, – сказал визитёр. – Здравствуйте, Александра Андреевна.

Александра свирепо улыбнулась. Если бы не Пандем – чёрта с три она согласилась бы беседовать с визитёром именно сегодня, сейчас; она ещё не пришла в себя после Феста, её тревожило душевное состояние Алекса, она не была настроена на разговоры об искусстве, а ведь именно о нём, проклятом, и собирался что-то поведать плечистый, из литых мышц состоящий атлет, явившийся сегодня к ней в гости.