Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот оно, объяснение братской любви! В их попарной похожести. Ведь недаром он с первой минуты почуял с Володькой сродство: Волковой превосходно его замещал, приживаясь, садясь как влитой, совпадая по возрасту с ним, по фигуре, даже лепке лица, цвету глаз, совпадая не с подлинным даже Зворыгиным, а с его фотографией в «Правде»: вот таким он, Зворыгин, и был в представлении тех, кто не видел его во плоти. И с такою же точностью кем-то всезнающим подбирался Алим – под Султанову нацию, облик и стать: оба были в плечах – средний воин невступно поперек мог улечься, оба были один черт черкесы – поди разбери. Лапидус с капитаном-чекистом – тонколицые оба, чернявые… все!
Нет, не вместе, а вместо настоящих героев в самый штаб ВВС навострились… И конечно, Григорий не мог уместить распухающей в черепе фантасмагории, объяснить сам себе, как же эта волшебная тройка могла подстеречь их на станции с точностью чуть ли не до секунды, как могла вообще отыскать их в тыловой толчее и несмети… бред! бред! Только уж все равно к холодку в животе безотчетно добавилось предвкушение удара по темени или финским ножом под ребро. Нет, не здесь, не сейчас. А не то бы давно уже, безо всех этих нежностей – отсырелою спичкой бы даже не мигнуло в башке понимание. Не забить нас без шума. За собою потом не прибрать. Документы им наши опять же нужны – незапятнанные. Значит, где-то потом. Где? В Москве? В самой гуще народа? А где? Как бы ни было, едем. Пока едем, живем. Или бред?! Может, вылезем – и распрощаемся?.. Как бы знак дать своим ребятишкам – баранами едут. Какой? Что ж, в глаза Лапидусу с непонятным страданием глухонемого упорно смотреть? Это в воздухе, в воздухе понимали друг друга, как пчелы в ройке. На железное знание матчасти Волковому с Алимом вопрос? Просадить до гнилья, чтобы Ленька с Султаном почуяли: это чужие. А монголы поймут, что ты их проверяешь вот этим вопросом? А Султан с Лапидусом накинутся хором на них: кто вы, кто? И тогда уже точно битье на убой, прямо здесь, а они – волкодавы, всем своим прежним опытом жизни на это заточены. Нас, допустим, так просто за пищак не ухватишь, но теперь-то с костями съедят – разомлели Султан с Лапидусом от тепла братских душ…
Леонид-избавитель толкнулся, с естественной вялостью вырастая, прямясь надо всеми, и сказал, что идет по нужде, и Зворыгин еле-еле себя перемог и не вздрогнул. Хоть сидящий впритирку к нему Волковой, может быть, уж давно ощутил в нем напруженность от ушей до копыт. А огромный Алим между тем закемарил напротив в углу, так свободно обмякнув и по-детски открыв пузырящийся рот, что опять – офицер Красной армии, и никто другой больше. Вот сейчас Волкового за горло! Невозможно физически – ровно килька в консервной жестянке, впритык; понабившись в купе вшестером, совершенно они дружка дружку обездвиживали и обезвреживали.
Предрассветная тьма, с ровным остервенением летевшая за зеркальным окном, с неправдивой, волшебной внезапностью поменялась на мглистую серость; с безмолвным бешенством неслись затопленные мглой потусторонние пустынные поля, перелески, деревья, столбы… Распахнулась купейная дверь – что-то быстро, – на пороге возник посвежевший капитан безопасности:
– Собираем манатки, ребята. Путешествие наше подходит к концу.
– Что, Москва уже, да? – проясненно-разбуженно вскинулся никогда не бывавший в Москве Ахмет-хан.
– Нет, абрек, рано радуешься. Но сходить нам придется сейчас.
Вот оно! Началось!
– На ходу прыгнуть – как? Вам-то, думаю, не привыкать. – Капитан безопасности, подзадоривая храбрецов, улыбался глазами. – Права я не имел вас сажать вот на этот чудеснейший литерный. Ничего вам, конечно, за это ровным счетом не будет, а вот мне скипидарную клизму поставят. Так что лучше сойти. В темпе, в темпе, прошу вас. Ридикюльчик там мой заодно прихватите.
А вот если врасти в лавку намертво: «не пойду, не желаю»?.. Руку держит в кармане, паскуда! Все одно приведет сейчас в повиновение! Все одно тут, в купе, даже лапкой, как заяц, не дернешь. И, как будто услышав команду капитана на высадку, содрогнулся в железных сочленениях литерный, переполнился скрипом тормозов и фанерной обшивки и пошел стариковски натужно, с усильным кряхтением, и с таким же тоскливым надсадом онемевший Григорий толкнулся на выход, ощущая паскудную стылость в одубелом паху и спине. Сердце то билось рыбиной, то лубенело, заполняя всю грудь… И шагали уже по проходу: капитан – тягачом, а монголы – последними, ловко!
Волковой шел за ним и продавливал в тамбур – влепит жарким свинцом меж лопаток сейчас, только спрыгнешь с подножки; всех похлопают, как куропаток… Волкового стоптать, придавить и орать беспрерывно… Туман! Туман такой, что телеграфного столба в упор не увидать. И взмолился Зворыгин, чтобы как можно ходче пошел захворавший, издыхающий поезд-старик, чтобы как можно дальше их всех разбросало.
Чекист испарился, пропал Лапидус, а за ним и Султан, как с крыла заглушенной машины, шагнул в непроглядную мглу. Зворыгин встал боком к Володьке, ловя все движения того и радуясь, что не подставил звенящей спины под удар; увидел в тумане фигуру Султана, уплывшую за спину, прыгнул, чуток пробежался по ходу и тотчас когтями скребнул кобуру, чтоб выстрелить в воздух и выкрикнуть то, для чего и слов-то не знал: «Кача! Бей их! Бей немцев, ребята!», как раньше, в Севастополе, курсантами кричали «Наших бьют!», когда дрались в приморских парках с бескозырками, наматывая на руку ремень луженой пряжкою наружу… Ах, мать, заколодило, застрял ремешок в кобуре!
– Братушки! Ау! Десантники! Есть кто живой?! – позвали монголы, фигуры которых виднелись шагах в тридцати от него…
Зворыгин рванулся от них – к Султану, к незримому Леньке… Где Ленька?! Хорошо все же их разбросало. Молот крови забил в нем слабее и медленней, словно в такт затухающему перестуку колес. К Султану скорее – и в ухо: «Чужие, чужие они!»…
– А вот Луговского ты знаешь? – звенел голос Леньки. – Так начинается песня о ветре, о ветре, обутом в солдатские гетры…
Чекист в своем длинном плаще успел и настичь, и обнять Лапидуса, и даже уже подтащить того к Ахмет-хану в упор. Как во сне, утянулся в молочную дымку последний вагон – и Султан поглядел на Григория зверем, как будто что-то в нем до нужного предела разрывая, с таким глухонемым страданием, что Зворыгин с палящей дикой радостью почуял: не один!
– Звенит эта песня, ногам помогая идти по степи по следам Улагая… – Соловьем заливался для вражьих ушей Лапидус.
А монголы уже за спиной:
– Что ж вы встали?..
Мертвея от стужи внизу живота, Григорий зевнул, потянулся истомно, спуская с плеча вещмешок, и, полуобернувшись к Волковому с деревянною улыбкой, лениво, беззаботно, обыкновенным вроде голосом сказал:
– Володь, не дает мне покоя одно. А видел ты его в лицо, живого, как меня? Ну Борха-то вашего, Борха!
Чекист в то же дление дернул рукой, единым, коротким, томительно долгим движением вытягивая пистолет из кармана, и в это мгновение Султан ударил его своим молотом по голове, свалив будто намертво и заорав короткое самое: «Бей их!»
Не ладом телесным, а знанием, что их повели убивать, они обогнали троих скорохватов. Зворыгин увидел блеснувшее синее лезвие взгляда одномгновенно со змеиным выбросом руки, дугой ножевого удара – и, дернувшись, руку поймал, склещил пятерню на запястье и выкрутил от своего живота, почуяв по хрусту: ломает… и тут Волковой как кивнул, вбивая Зворыгину в голову гвоздь, и, может быть, мертвый уже, теряя опоры, валясь на лопатки, Григорий его потащил за собой, вошел под чугунным нажимом в зыбучую землю, теряя сознание связи с разбитым, придавленным телом, теряя дыхание, горло, кадык… но вдруг что-то лопнуло, вскрылось в давившем его чугуне…
Вернувшись в какое-то чувство, зашарил в кровавом наплыве по мертво-обмяклому мясу, нащупал какой-то горбатый осколок в горячих кисельных нашлепках… нажав всей оставшейся мочью, спихнул эту тушу с себя, уселся рывком, озираясь, не видя сквозь наволочь в зенках почти ничего. Слегка прояснело – и он увидел отваленный труп Волкового с расколотой вдрызг, половинной, кроваво-сургучной башкой. Левее сидел Лапидус и, пересиливая тошноту, прицеливался из нагана в сцепившихся, катавшихся двоих: руками, ногами свились, как белье, Султан и огромный Алим, крутили друг друга жгутом и лущили хрустевшие кости из мяса… Чекист где, чекист?! И тотчас же кто-то – в ответ! – с наскока ударил подслепого Леньку ногой… Рванулся Зворыгин туда – и то, что увидел, не смог уместить: шесть человек красноармейцев бежали зигзагами к ним, с наганами в обеих вскинутых руках. Едва он толкнулся с колен, как тотчас же кто-то не свой не чужой ударил его железякой в макушку, и он ничего уже больше не видел…
Очнулся от боли. Кто-то гнул и ломал его, надавив на хребтину коленом:
– В глаза мне, паскуда! В глаза! Смотри на меня, Корешков, он же Лысиков Петр, он же Дронов Климентий! – Глазастые пятна качались над ним. – Слушай сюда, падаль живая! Ты смерти легкой хочешь?!
- Азбука цифровой философии. Оцифровка атомов химических элементов - Александр Гущин - Русская современная проза
- Сто дней до потопа (сборник) - Юлия Вознесенская - Русская современная проза
- Нефритовые сны (сборник) - Андрей Неклюдов - Русская современная проза
- Москаль - Михаил Попов - Русская современная проза
- Тихая Песнь Аю - Евгений Бухаров - Русская современная проза
- Мария и Вера (сборник) - Алексей Варламов - Русская современная проза
- Снег идет 100 лет… - Вячеслав Малежик - Русская современная проза
- Любовь без репетиций. Две проекции одинокого мужчины - Александр Гордиенко - Русская современная проза
- Христос был женщиной (сборник) - Ольга Новикова - Русская современная проза
- Звезда Собаки. Семнадцатая Карта - Владимир Буров - Русская современная проза