Проект "Веспасий" (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— Ты смог меня удивить. И ведь не врёшь! По крайней мере, сам веришь тому, что говоришь.

— Продолжать?

— Изволь.

Последнее её словечко заставило переменить впечатление о матушке. «Изволь» говорили только дворяне. Значит, до монастыря… Глеб оставил в стороне догадке и выпалил исторический минутный дайджест: богопротивная власть Советов протянет ещё семь десятков лет, пока не обветшает и рухнет, тогда храмы и монастыри возвратятся верующим.

— Семьдесят лет! Никто из наших сестёр не доживёт. А что будет со Спасо-Ефросиниевской обителью?

«В двадцать четвёртом году её закроют. Монахинь выбросят на улицу, они будут скитаться. Позжё вас арестуют, и вы не выйдете из ГУЛАГа». Глеб открыл было рот произнести страшное пророчество, но горло сдавил спазм, слова застряли, не добравшись до гортани, раздался лишь невнятный сип.

— Господь не желает, чтоб вы раскрыли мне будущее, — необыкновенно спокойно сказала игуменья.

В её устах Бог и Мирозданье были синонимами.

— Видимо — так, — отказавшись от намерения предсказать будущее полоцких монахинь, Глеб обрёл дар речи. — Сестра! Через сто три года очень нужен будет крест. Но большевики выломают золото и драгоценные камни, деревянная основа, в ней останутся раки мощей и немного жемчуга, будет безвозвратно утеряна через двадцать лет. Я предлагаю обмануть судьбу. Генрих, дай Библию.

Вырезанная середина Священного Писания вызвала у монахини гнев, с трудом подавленный, а подделка — презрительную гримасу. Она достала из ящика стола свою копию, предназначенную для водных процедур. Та в наилучшей степени соответствовала.

— Вы хотите заменить подлинник на подобие его. А к кому в руки попадёт истинный Крест Ефросиньи?

— Митрополиту Минскому и Заславскому, Патриаршему Экзарху всея Беларуси. Он получит крест весной две тысячи двадцать четвёртого года. И передаст в Спасо-Ефросиниевский монастырь. Он — действующий в наше время.

— Беларуси? Не России?

— Церковь сохранила единство — Русская православная Московского Патриархата. А Беларусь и Россия — разные государства, хоть близкие и дружеские.

— Хорошо как…

— Не всё хорошо. Козни Антихриста вылезают тут и там. Западнее Польши содомитский грех больше не считается грехом. Священники благословляют на брак женские и мужские пары. Много чего происходит… о чём мне вряд ли будет позволено поведать. Крест нужен как духовная опора. Пусть не главная, не единственная, но всё же. А его обретение станет добрым знаком.

— О Господи… Неужели всё это — правда? И ведь вижу: не лжёшь!

— Не лжёт он, матушка, — вставил необычно молчаливый сегодня Генрих.

Игуменья всмотрелась в него и вдруг расцвела улыбкой — впервые за весь нелёгкий разговор.

— А в тебе растёт любовь! Не к Богу, простая земная и грешная… Но любовь!

— Воистину, матушка, — смутился тот.

— Береги её и не отпускай.

Через сутки с небольшим, глубокой ночью, Глеб с Генрихом отвалили крупный камень в фундаменте Спасо-Преображенской церкви. Место хранения не было запланировано в «Веспасии», но Елена настояла, и мужчины не противились. С некоторым элементом комизма святая женщина и будущая великомученица стояла на стрёме как сообщница, чтоб никто не увидел их потуги.

Наконец, крест, многократно обёрнутый промасленной бумагой, занял место в нише, заваленной камнем. Партнёры замазали щели раствором, сверху втёрли немного грязи, маскируя отличия от соседней кладки.

Генрих извлёк купленный днём портняжный метр и отмерял ровно три метра от юго-восточного угла. Осталось сообщить координаты в будущее.

— И так, господа офицеры, — произнесла Елена, снова подмочив образ божьей невесты, в ней ещё раз проснулась дворянка. — Договорились. Я жду до конца двадцать четвёртого года. Если ваши пророчества ложны, и большевики не осмелятся тронуть обитель, я достану крест к Рождеству Христову и верну на прежнее место. Если начнутся гонения… То секрет тайника умрёт вместе со мной.

Глеб счистил грязь с гимнастёрки и рук, отряхнулся.

— Слышал, у монахинь не принято… Но ты когда-то была мирянкой. Позволь обнять тебя перед расставанием.

— И даже дочерью камергера, за которой ухаживали самые видные гвардейские офицеры из лучших питерских семей… Ах, Глеб. Всё это — суета перед ликом Вечности.

Они действительно обнялись. А потом стук копыт оповестил, что мужчины уехали из монастыря.

У границы лжечекистов перехватил армейский патруль. Глеб надменно потребовал, чтоб их провели в Особый отдел, где мнимый коллега качал головой: как же плохо подготовлен переход границы московскими товарищами. Но пошёл навстречу и даже выделил провожатого.

И так, четыре месяца спустя они снова были в лесу около Гродно. Опять в странной полувоенной форме, с «наганами» по карманам и паспортами бывших подданных Государя Императора. Спрыгнув с лошади и похлопав на прощание по её крупу, Глеб извлёк из саквояжа лист бумаги, а также ручку самописку, составив подробное описание — где искать крест. Документ упаковал в водонепроницаемый тубус.

— Ты же через минуту личного времени уже будешь втирать Алесю, почему оставили крест не в условленном месте, — хмыкнул Генрих.

— Вдруг что-то пойдёт не так? Страхуюсь, — швырнув тубус в яму, он резко обернулся к напарнику. — «Будешь втирать»… Ты произнёс это так, словно решил не возвращаться в «Веспасий»?

— Именно, — грустно подтвердил тот. — Ты же слышал: у меня любовь. Её надобно беречь и не отпускать. Святой человек сказал! Христова невеста.

— Твою мать… Хоть понимаешь, что если в двадцать четвёртом году крест не окажется у экзарха, из «Веспасия» сюда пришлют киллера? Не исключаю, он сидит рядом и слушает разговор.

— Шлёпнув меня, исключить утечку информации о месте хранения креста…

— Вплоть до того, что игуменью тоже. Если Мироздание за неё не вступится. Крест нужен любой, ты пойми, любой ценой! Наша неудача не остановит «Веспасий». В прошлое пойдут другие люди. Не такие как я, рассиропившийся, когда Елена меня расколола. Мы в разведке. А в разведке сантименты — непозволительная роскошь. И так. Ты уходишь, зная, что в следующую минуту можешь быть застрелен?

— Да. Знаю. И ухожу, — просто ответил Генрих. — Смерть — только вероятность. А если шагну в яму и вернусь в одноногое тело, Мэри не увижу никогда, сто процентов. Надеюсь на лучшее. Прощай!

Глеб вывернул карманы, отдал свой «наган» и остатки денег.

Генрих взял обеих кобыл за поводья и отправился в лес — по направлению к дороге на Друскеники. Не обернулся ни разу.

Майор обождал минут пять. Выстрела не услышал.

Выдохнул. Смерть, пусть и скоротечна, всё равно ни разу не приятна.

Шагнул в яму и мешком скатился на дно без дыхания и пульса.

Глава 12

Алесь встряхнул безжизненное тело Генриха, влепил пару пощёчин…

— Можете не тянуть его к аппарату сердце-лёгкие, — выдохнул Глеб.

Язык ворочался тяжело, будто душа пребывала в дисконнекте с телом все эти месяцы, а не микросекунду. Наверно, она переживала смену физического обличья не слишком легко.

— Что случилось? Он погиб?

— Решил не возвращаться.

— Факинг щит! — ругнулся еврейский белорус. — Крест?

— Замурован в фундаменте Спасо-Преображенской церкви. Три метра от юго-восточного угла. Думаю, мой труп нежно обнимает схему тайника. Да я и сам найду — недели не прошло, как лично замазывал раствором щели.

— Полковник спросит: почему не в заранее оговоренных местах?

— По требованию игуменьи Елены, — Глеб спустил ноги с койки и осторожно встал. — Настоятельница была необходима, чтоб всучить чекистам подделку вместо оригинала, и они ничего не заподозрили.

Осокин, зашедший в зал экспериментов, выразился гораздо энергичнее, чем «факинг щит», правда, ничуть не повысив голос, когда узнал, что в двадцать первом осталось двое, кто в курсе местоположения тайника.

— Майор! Вы в своём уме?

— Абсолютно! — в голосе Глеба зазвенел металл. Его много раз песочили начальники самого разного уровня, но это не привило ему терпения, когда упрёки были несправедливыми. — Мироздание жёстко вмешивалось в момент разговора с настоятельницей. Очевидно, исчезновение креста до визита ВЧК настолько провоцировало парадоксы. Нам не позволили бы обыкновенную кражу. Елена принесла клятву, что не выдаст тайну даже на смертном одре. Генриха я предупредил: если артефакт не окажется на месте, лично попрошусь обратно в двадцать первый, подкараулю к моменту прибытия нас к яме и лично пристрелю, когда другое моё воплощение уйдёт в будущее. Думаю, ценность находки окупит ещё один спуск на сто три года назад.