Увязнуть в паутине - Зигмунт Милошевский

В конце концов, место нашлось на Журавей, неподалеку от «Шпильки». Час дня. Через пять часов он будет сидеть с Моникой и ужинать, проделывая серьезную дыру в собственном бюджете. Интересно, как она будет одета? Шацкий уже запирал машину, когда в его голове что-то щелкнуло.

Моника, «Шпилька», шесть вечера.

Навроцкий, Столичное полицейское управление, шесть вечера.

Курва!

На двери кабинета висел листок с требованием НЕМЕДЛЕННО прибыть к начальнице. Понятно, речь пойдет о Нидзецкой. Шацкий плюнул на требование, забежал в кабинет и позвонил Навроцкому, но полицейский уже вызвал отца Бонички в полицию, и отменить встречу было никак невозможно. Шацкий подумал, что мог бы убедить Навроцкого, что это такой способ беспокойства свидетеля или подозреваемого: вызвать, подержать в коридоре, отпустить и пригласить на следующий день (служба безопасности так поступала с его дедом в пятидесятые годы), но передумал. Пускай уже все кончится раз и навсегда. Он позвонил Монике.

— Привет, что-то пошло не так? — спросила та, не успел он сказать «здрасьте».

— В шесть вечера мне нужно быть во Дворце Мостовских; понятия не имею, сколько это займет времени. Извини. — Ну, может позвонишь, если все пойдет быстро. И не извиняйся без причины. Что будешь говорить, когда и вправду облажаешься?

Шацкий сглотнул слюну. Он был уверен, что журналистка тоже услышала этот звук. Нужно ли ему сказать правду, что после допроса ему необходимо идти домой? И действительно ли необходимо? Он что, отец семейства или пацан, который просит у мамы разрешения прийти с улицы попозже? А и правда, почему он не может этого сказать? В конце концов, раз уж она желает флиртовать с женатым и обремененным ребенком типом, то должна знать, на что он решается. А вдруг она сумасшедшая, которая начнет звонить Веронике с воплями «Он только мой!». И перепугался.

— Ничего не хочу обещать, потому что, честное слово, не думаю, что сегодня бы смог, — сказал он, желая потянуть время. Ну почему, черт подери, он не придумал чего-то до того, как набрать номер?

— Хмм, жаль.

— Может быть завтра, в течение дня; я буду крутиться по городу, могли бы вместе перекусить? — выдавил Шацкий не совсем правильное с грамматической точки зрения предложение, и тут вспомнил, что завтра ему нужно быть на похоронах Теляка. Веронике всегда можно будет сказать, что после похорон обязательно нужно будет вернуться на работу. Может, следует взять что-нибудь, чтобы переодеться? Похоже, что так, не может он пойти в кафешку в костюме, подходящем исключительно для семейных торжеств типа свадьбы и похороны. Чтоб они все…

Остановились на том, что он пошлет эсэмэску, когда уже точно буде знать, во сколько они смогут встретитьсяЮ а она закажет себе и съест легкий завтрак (манго, кофе, может… маленький бутербродик) и будет ждать. И он тут же представил, как она валяется утром в постели, вся взлохмаченная, читает газету и облизывает пальцы от сока манго. Черт, увидит он это когда-нибудь на самом деле?

Олег Кузнецов не был доволен необходимостью снова расспрашивать людей из окружения Теляка, на сей раз о его любовницах, бывших любимых и девчонках из средней школы.

— Ты чего, ненормальный? — стонал он. — И как, по-твоему, я должен все это выяснять. Родителей у него нет в живых, жена, наверняка, и так ничего не знает, коллег по работе об этом я уже спрашивал.

Шацкий был неумолим.

— Узнай, какой он закончил лицей,[76] в каком учился институте и по какой специальности, найди одногруппников, поспрашивай. Ведь именно этим, черт подери, полиция и занимается: она ищет людей и допрашивает их. Лично я заполняю бумажки нумерую страницы в деле.

Олег в ответ отослал ему по телефону закрученную матерщину.

— Я еще понимаю, если бы все это чему-то послужило. Но мы все время гоняемся за тенями призраков, конкретного ничего. Ну ладно, допустим, что мы найдем какую-нибудь его телку, погибшую в результате аварии, когда сам он был за рулем. Допустим, из-за всего этого он испытывал страшное чувство вины, и потому его дочка покончила с собой. И что? Ты можешь мне сказать, каким образом все это продвинет следствие вперед?

Шацкий не мог. Он знал, что, скорее всего, это будет очередная несущественная информация, добыча которой будет стоить кучи труда. Большой шмат порядочной, только никому не нужной работы. Вот только: а был ли у них другой выход?

Он сказал об этом полицейскому, на что тот пробурчал, то Шацкий ведет себя совсем как чиновник из корпорации.

— Тебя давит жаба из-за того, что у нас ни черта нет, и делаешь какие-то панические телодвижения, чтобы показать, будто бы что-то делаешь. Насколько я тебя знаю, ты просто не желаешь заняться чем-то другим. Ну можешь ты, по крайней мере, подождать результатов фонографии до будущей недели? Тогда у тебя будет уверенность, изображала ли Квятковская дочку Теляка. Ты знаешь, что на ампуле от таблеток имеются отпечатки Ярчик. Уже достаточно провести обыск в их хатах, проверить, нет ли чего большего, что связывало бы их с Теляком. Кима с Рудским я бы тоже прижучил. Хотя бы для того, чтобы они не чувствовали себя так уверенно. Что же касается Рудского, не мог бы ты с ним переговорить о прошлом Теляка? Он ведь должен чего-то знать, в конце концов, мужик исповедовался ему раз в неделю.

Кузнецов был прав. И в то же самое время — не прав. Рудский был потенциальным подозреваемым, а как таковой — ненадежным источником информации. Все его откровения и так еще следовало бы перепроверить.

Потому Кузнецову он не уступил. Но сразу же после окончания разговора с полицейским позвонил Цезарию Рудскому и пригласил к себе на понедельник. При случае он узнал, что психотерапевт тоже будет присутствовать на завтрашних похоронах.

Янина Хорко накрасилась. И это было ужасно. Ненакрашенная она была просто некрасивой, но с макияжем походила на труп, которого дети владельца похоронного бюро ради хохмы разрисовали маминой косметикой. И который в результате этих операций ожил и отправился на работу. На женщине был тонкий гольф и, похоже, снизу вообще ничего. И подумать только, что еще пару минут назад он был уверен, что ничего его так не возбуждает, как женские груди. А теперь это ужасное прошлое, допотопные времена, силурийский, девонский, кембрийский периоды…[77] Шацкий опасался глянуть в сторону начальницы, что было не очень-то и сложно, так как та сразу начала на него наезжать, так что Теодор облегченно мог опустить глаза, изображая из себя прокурора, которого только что отчитали.

Убийство есть убийство, прокуратура нужна не для того, чтобы замещать адвоката, он же не забыл, похоже, о чем они говорили вчера, ведь квалификацию всегда можно поменять и в ходе суда, не раздражая при этом всех своих начальников, и так далее и тому подобное.

— Нет, — отрезал он, когда начальница уже закончила, подняв голову и глядя ей в глаза. Исключительно в глаза. При этом он вынул из кармана пиджака пачку сигарет и закурил первую за сегодня. А ведь полдень давно уже прошел, весьма неплохой результат.

— В этом здании не курят, — холодно заметила Хорко, закуривая сама. Шацкий знал, что следовало бы предложить ей огонь, но опасался, что та неправильно интерпретирует этот его жест. Хорко вытащила из ящика стола заполненную окурками пепельницу и поставила на столешнице между ними. — И что это значит: «нет»?

— Это значит, что я не стану обвинять Мариолю Нидзецкую в убийстве, — ответил Шацкий очень медленно и очень спокойно. — Говоря по правде, я вообще удивляюсь тому, что написал обвинительный акт по делу столь очевидного применения необходимой самообороны. Мне стыдно от того, что поддался воображаемому давлению. Как видно, интуиция меня не подвела. Но и так, нет цензуры хуже, чем самоцензура. Приношу извинения пани как собственной начальнице, и как лицу, ответственному, среди всего прочего, и за мои решения.

Хорко выдула дым в потолок и склонилась к Шацкому. При этом она тяжело вздохнула, прямо в пепельницу, подняв пепельное облако. Шацкий сделал вид, что этого не заметил.

— И что это вы мне тут пиздите, пан Шацкий? — прошептала начальница.

— Я говорю, — он не мог использовать глагол, который ассоциировался с сексом, — что мне надоели все предвидения, что кому понравится, а что — нет. Я говорю, что мы обязаны работать так, как считаем правильным, а только потом уже беспокоиться, когда к нам кто-то прицепится. Я говорю, что беспокоюсь, когда слышу от пани, что обязан читать мысли собственного начальства, поскольку всегда считал, что пани другая. И я говорю, что по этой причине мне ужасно жаль. И я спрашиваю: вы и вправду считаете, что юридическая квалификация неверна?

Начальница прокуратуры, ответственной за работу в центральном районе Варшавы, затушила окурок решительным жестом давнего курильщика и подвинула пепельницу Шацкому. После этого она откинулась на спинку своего псевдо-кожаного кресла, и вдруг Теодор увидел в ней старую, ужасно усталую женщину.