История атомной бомбы - Хуберт Мания

Этот радикальный взгляд на общественные обстоятельства может свидетельствовать о приверженности Оппенгеймера социальной справедливости. Однако такое чтение не может удовлетворить его потребность в философской глубине и душевном равновесии. С тех пор как он изучил санскрит и погрузился в духовную атмосферу «Бхагават-гиты», он считает ее «лучшей философской песнью, существующей на каком-либо языке». Человек, взыскующий духовного учения, получит в «Гите» совет заниматься своими повседневными делами дисциплинированно и с сознанием долга. При этом, конечно, стремиться следует не к почестям и славе, а к наибольшему отчуждению от плодов своего труда. Вот путь освобождения души от земных пут. Благодаря постоянному повторению в этой песне из 700 строф призыва к дисциплине и отказу от земного успеха, Оппенгеймер укрепился в убеждении, что ученым следует спуститься из их башни из слоновой кости и самоотверженно работать на людей. В этом можно искать и причину его недвусмысленного отказа от жизни в Принстоне, освобожденной от обязательств. «Исполнение долга, судьба и вера... Три эти принципа в философии Оппенгеймера ни в коем случае не были лишь декоративным украшением, они имели основополагающее значение. Без них он был бы совсем другим человеком». Правда, он достаточно своенравен, чтобы не мутировать тут же в верующего индуса.

Каким образом остроумный интеллектуал находит притягательными фатализм «Гиты» и мифический индуистский пантеон, с трудом просматривающийся в чудотворстве и приоритетности персонажей, остается загадкой для некоторых его друзей и близких. Скупая красота Нью-Мексико — вот ландшафт души Оппенгеймера. Он не забыл спартанскую жизнь школьников Лос-Аламоса. Эта жизнь своеобразно задела его и разбудила тоску по подобному убежищу. И вот он снимает рубленый дом на склоне горного хребта Сангре-де-Кристо. Дом очень скромно обставлен. Свежая вода из родника — вот единственная здешняя роскошь. В студенческие каникулы Оппенгеймер вскакивает в седло и скачет верхом по пустыне.

У Вернера Гейзенберга тоже есть пристанище в горах. Если у Оппенгеймера это рубленый дом, то у Гейзенберга — лыжная хижина на альпийском лугу Химмельмоос в Баварских Альпах, его база для альпинизма и лыжных походов. Пожалуй, самое райское время в хижине он проводит со своей невестой Элизабет в марте 1937 года. Он познакомился с двадцатидвухлетней продавщицей книг в конце января на вечере камерной музыки в доме лейпцигского издателя Бюккинга. Фортепьянное трио соль-мажор Бетховена значилось в программе с приглашенной звездой Вернером Гейзенбергом за фортепьяно. «Этот вечер перевернул нашу жизнь. Мы оба чувствовали, что нашли свою судьбу», — пишет дочь ученого-экономиста Германа Шумахера. Оказывается, она любит петь, и ее новый кавалер не упускает случая аккомпанировать ей на фортепьяно. Две недели спустя они уже помолвлены. Свадьба состоится 29 апреля 1937 года в Берлине.

Лето после возвращения из свадебного путешествия было ему основательно подпорчено. Преемник Зоммерфельда все еще не определен, и поборники «немецкой физики» пустили в ход против Гейзенберга тяжелую артиллерию. Необходимо было устранить его с первого места в списке претендентов Мюнхенского университета. И опять сигнал к нападению на Гейзенберга подает Иоганн Штарк. В эсэсовском еженедельном журнале «Черный корпус» он называет его «белым евреем». Мол, Гейзенберг принадлежит к «евреям по складу ума... к наместникам еврейства в немецкой духовной жизни, которых надо устранить точно так же, как и самих евреев». В гитлеровской диктатуре с ее политикой в отношении евреев, сводящейся к уничтожению, из этой атаки фанатичного антисемита следует очень серьезная дискредитация и угроза жизни. Он клеймит Вернера Гейзенберга как «бациллоносителя» еврейского духа. Тем самым раздувая его до размеров врага государства и беззастенчиво выставляя его под обстрел.

Коллеги Гейзенберга по всей стране пишут протестующе письма против травли самого значительного на данный момент немецкого физика. Сам ученый, подвергшийся нападкам, обращается напрямую к рейхсфюреру СС и шефу немецкой полиции Генриху Гиммлеру. Требуя либо «восстановления чести», либо подтверждения, что Гиммлер лично санкционировал нападки на него в печатном органе СС и считает его подрывным элементом и врагом государства. Для того чтобы войти в контакт с Гиммлером, Гейзенбергу приходит на помощь то обстоятельство, что его дедушка Николаус Веккляйн и отец Гиммлера были коллегами по преподаванию в Мюнхенской гимназии и товарищами по туристическому клубу. Благодаря этим отношениям и мать Вернера когда-то познакомилась с матерью Генриха. И теперь она пытается оказать ему посредничество. В добропорядочной бюргерской комнате Анны Марии Гиммлер, перед украшенным цветами распятием посланница Анни Гейзенберг сразу находит верный тон разговора: «Ах, знаете ли, фрау Гиммлер, ведь мы, матери, ничего не смыслим ни в политике вашего сына, ни в политике моего, но мы точно знаем, что должны заботиться о наших мальчиках. И поэтому я у вас». Так благодаря материнской дипломатии письмо Гейзенберга попадает прямо в руки фюрера СС, который затевает долгое расследование. От самого Гейзенберга он требует изложения его позиции относительно обвинений Штарка. Офицеры СС несколько раз допрашивают его и в конце концов заверяют «аполитичному ученому» его «приличный характер».

Личное письмо Гиммлера о снятии вины Гейзенберг получает двадцать первого июля 1938 года, год спустя после поношения в «Черном корпусе». Рейхсфюрер СС порицает нападки Штарка на Гейзенберга и гарантирует последнему, что больше не последует никаких актов недоброжелательства. В качестве ответного шага он требует от него больше не упоминать в лекциях имена еврейских ученых, хотя он вполне может излагать содержание «еврейской физики». В какой опасности действительно находился политически неопытный Гейзенберг, видно из конфиденциального сообщения Гиммлера высокопоставленному руководителю сыска Рейнгарду Гейдериху: «Я думаю... мы не можем позволить себе потерять или умертвить этого человека, который сравнительно молод и может дать нам пополнение». Через неделю после заключения пакта с Гиммлером Гейзенберг уже надевает униформу вермахта, чтобы пройти в Зонтхофене ежегодную восьминедельную военную подготовку резервистов.

В это же время генеральному директору Общества кайзера Вильгельма приходит указание Рейхсминистерства науки, воспитания и народного образования, а тот переправляет это предписание Отто Гану. В нем говорится: «Госпожа профессор Лиза Мейтнер, до сих пор являвшаяся австрийской подданной, работает в Химическом институте кайзера Вильгельма. После того как вышеназванная стала немецкой подданной вследствие присоединения Австрии, необходимо проверить, какая у нее доля еврейской крови. Согласно предыдущим заключениям, у госпожи Мейтнер двадцать пять процентов еврейской крови». Министерство желает «скорейшего суждения по этому вопросу». Когда пятнадцатого марта 1938 года сотни тысяч жителей Вены с восторгом и ликованием приветствуют своего нового фюрера Адольфа Гитлера, Лиза Мейтнер в Берлине сразу же становится жертвой национал-социалистического расизма. По этой простейшей арифметике крови ей рано или поздно грозит увольнение.

Макс Планк, почитаемый Лизой Мейтнер как отец, уже не хочет — заключив в мае 1933 года скверный компромисс с Гитлером — неприятно фигурировать в качестве заступника еврейских ученых. Отто Ган, напротив, приводит в действие все рычаги, чтобы воспрепятствовать ее увольнению. Однако во время официального разговора руководитель института, считающийся политически неблагонадежным, не выдерживает и в конце концов соглашается с тем, что будет разумно намекнуть Лизе Мейтнер отказаться от должности, чтобы впредь она могла продолжать работу в Германии неофициально, но зато беспрепятственно. Из Цюриха и от Нильса Бора приходят предложения, сформулированные иносказательно и запутанно. Джеймс Франк в Чикаго хочет подать от ее имени заявление о гражданстве, чтобы она могла эмигрировать в США. Однако Лиза Мейтнер не хочет покидать Берлин, где она успешно проработала тридцать лет. Поскольку ее австрийский паспорт теперь недействителен, а немецкий всё никак не выдают, ей не так просто поехать в другую страну. Кроме того, ходят слухи о новых законодательных ограничениях выезда из страны для людей с высшим образованием.

Ган, такой всегда стойкий и надежный, разочаровывает ее. Из-за «дела Мейтнер» он явно боится за свое собственное рабочее место. Она не скрывает, что шокирована враждебностью членов партии в ее институте и угодливым послушанием завистливых коллег, которые теперь без стеснения доносят на нее. Она все поняла и ходатайствует о выезде в нейтральную страну. Министр, конечно, отказывает ей на том основании, что она как знаменитая еврейка сможет вести за границей пропаганду против Германии. За этим распоряжением стоит не кто иной, как шеф полиции Генрих Гиммлер.