Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

– А я вас видел, – сказал Кейдж. – Где же?.. Да в том ролике на Ю-тьюб!

– Он у нас суперзвезда, – заметила Эди, перебирая потрепанные армейские куртки на вешалке, будто зашла в магазин женской одежды. – Видео пользуется бешеной популярностью.

Я повернулся к Кейджу:

– Вы меня не помните, хорошо?

– Хорошо.

Он посмотрел на снимки:

– Кинжал Ферберна – Сайкса. На всех фотографиях – он. Разные поколения одной и той же модели. Взглянуть бы на само оружие, тогда я сказал бы точнее. Вот этот с зеленой ручкой – из Канады. На нем метка легкой кавалерии принцессы Патриции. На этом надпись по-французски, видите? Его использовали французские специальные войска в Алжире с тысяча девятьсот пятьдесят четвертого по шестьдесят второй. Дилетанты считают, что «Ферберн-Сайкс» применялся только во Вторую мировую. Но Уилкинсон продолжал выпускать их и после войны, для отрядов особого назначения по всему миру. Это связано с Мясником Бобом, да?

– Вы не продавали кому-нибудь один из таких ножей?

Кейдж покачал головой:

– Я видел его только в музее.

– В Имперском Военном?

– Да.

– А какая у вас клиентура?

Он перевел взгляд на Рен, бродившую по магазину.

– Коллекционеры.

Послышался сдавленный смех – девушка натянула противогаз.

– Отцу понравился бы, – сказала она. – Скоро ведь Рождество.

– Шестьсот фунтов, – ответил Кейдж. – Сломали – купили.

Эди сняла противогаз.

– Ладно, ограничусь носками и кремом после бритья.

– И что их привлекает? – спросил я.

Кейдж посмотрел на меня, будто не верил своим ушам:

– Вторая мировая война – величайшее столкновение в истории. Погибли миллионы. Европа изменила границы, весь мир стал другим. Мы живем с наследием этой войны. И всегда будем жить. Сюда приходят только мужчины. Они думают, что война сделала бы их лучше. Что родились слишком поздно и упустили нечто важное. И они правы. Они упустили все. Не прошли великое испытание двадцатого века, а может, и всех времен.

– А мне интересно понять вот что, – сказала Рен. – Почему здесь столько нацистских вещей? Германия ведь проиграла. И все-таки вещи, с ними связанные, у коллекционеров пользуются огромным спросом. Но ведь это все равно что покупать футболку с символикой команды, продувшей финальный матч Кубка Англии.

– Думаю, дело в том, что немцы прекрасно чувствовали эстетику.

– Лучшая экипировка?

– Да.

– Если бы все было так просто, – сказала она, уже не улыбаясь. – Если бы все было так невинно.

Я разгладил фотографии на прилавке:

– Не припомните, кто-нибудь интересовался такими кинжалами?

– Конечно, интересовались. Для тех, кто коллекционирует предметы Второй мировой, это одна из самых лакомых вещей. – Его глаза заблестели от удовольствия. – В последнее время о «Ферберне-Сайксе» стали спрашивать чаще. Публикации разогрели интерес.

– Не дадите мне список тех, кто хотел его приобрести?

– Нет.

– Почему?

– Конфиденциальность превыше всего.

Мы с Эди улыбнулись друг другу.

– Чтобы загнать одну из нацистских штучек, нужно клятву Гиппократа давать? – спросил я.

Кейдж не ответил, только облизал губы.

– Послушайте, – продолжил я. – Мне не хочется устраивать у вас обыск.

Он вскинулся:

– А по какому поводу?

Я не знал, с чего начать.

– Здесь оружие. Ножи, штыки, пистолеты. Подстрекательство к расовой ненависти.

– Если вы решили, что все мои клиенты с ума сходят по нацистам, то это неправда!

– Не все. Но некоторые – точно. И я уверен, что в задней комнате или под прилавком найдется кое-что такое, что не выставляют в витрине. Так ведь? Я не буду мешать вашей работе…

– Спасибо.

– …если только вы не станете мешать моей.

Я оставил ему визитку и простые указания. Когда мы с девушкой сели в машину, свет в магазине погас. Вермахтский манекен таращился на ночную улицу.

– Вы же не думаете, что Боб купил нож здесь? – спросила Рен.

– Нет. Но он сюда еще придет.

* * *

На Сэвил-Роу я высадил Эди возле ее машины, а сам поехал туда, где в зеленом палисаднике стояли стотонные пушки. Я припарковался со стороны служебного входа и позвонил в дверь. Открыл сонный пожилой охранник, за его плечом я увидел Кэрол, которая старалась проехать в инвалидном кресле по узкому коридору.

– Все в порядке, – сказала женщина охраннику. – Это ко мне.

Двадцать два

На следующий вечер мы вернулись к «Нерею». На этот раз галерея была открыта, правда, особой разницы я не заметил. Внутри стояла женщина с короткой стрижкой и отрешенно смотрела на пустую улицу. Из двух пейзажей она не продала ни одного.

– Можете войти со мной, – предложил я Эди.

– Вы очень добры.

– Но вопросы буду задавать я.

– А что делать мне?

– Подскажете, если я что-то упущу.

* * *

– Мистер Дункан присылает немного работ, – сказала владелица галереи, худощавая блондинка в очках с черной оправой.

Эта хрупкая, по-своему привлекательная женщина вела себя очаровательно, но ровно настолько, чтобы от меня отделаться.

– Боюсь, он немного замкнут. Не выставляется, не дает интервью. Все свои работы продает частным лицам, на рынок они почти не попадают. Если вы оставите мне визитку, я запишу ваш адрес и телефон.

– Мне очень нравятся его работы, – повторил я уже не в первый раз.

И это была чистая правда. Никто не умел писать, как Эдвард Дункан. Я знал этот город, пусть даже видел его только во снах.

Однако владелице галереи было все равно, что мне нравится, а что нет.

– Пожалуйста, оставьте свои контакты, – повторила она уже не так любезно.

Эди рассматривала холсты на стенах – в основном загородные виды, утопающие в зелени. Похоже, такие вещи пользовались спросом.

– На что он живет? – спросила Эди.

– Простите?

– Откуда мистер Дункан берет деньги? Если он почти не пишет, продает мало картин и не особенно старается заработать, чем же он платит за квартиру?

– За квартиру? – Хозяйка удивленно взглянула на Эди, а та внимательно посмотрела на нее. – Кажется, у его семьи были какие-то сбережения.

– Ах, вот оно что.

– У нас есть и другие интересные работы из области современного искусства.

Женщина подала мне визитку.

– «Нерей» принадлежит вам? – спросила Эди.

– Моей матери.

Рен подумала немного:

– Ваш отец – граф. Тогда мать – леди? Правильно?

Женщина больше не улыбалась.

– Вы не коллекционеры. Вы – журналюги. Убирайтесь! Убирайтесь или я вызову полицию!

Я смотрел на ее визитку. Достопочтенная Крис Хюльтен. Галерея «Нерей».

И тут я понял то, что Рен заметила сразу. Крис – сокращенное «Крессида», Хюльтен – фамилия немецкого художника, за которого она вышла в девятнадцать лет и с которым развелась в двадцать пять. Не смогла отказаться от «достопочтенной». Это ее и выдало. Крессида Сатклиф. Единственная дочь графа Браутонского и сестра покойного Джеймса Сатклифа.

На улице я взялся за кованую ограду, посмотрел вверх. Эди стояла рядом. Я присел на корточки, порылся в осколках бутылок. «Перони». Итальянское пиво.

Под ногами хрустело битое стекло.

– Мы кое-что упустили из виду, – сказал я. – Идем на второй этаж. Там живет мертвый.

* * *

Я поднялся по узкой лестнице.

Дверь была не заперта. Внизу госпожа Хюльтен спорила с Эди. Умолкла, когда та показала ей удостоверение, и снова принялась возмущаться.

Я вошел в маленькую комнату, заполненную картинами. Все они были развернуты лицом к стене. Пахло свежей краской. В центре, у мольберта с чистым холстом, стоял мужчина.

– Здравствуйте, Джеймс, – сказал я.

Сатклиф оказался обрюзгшим, как все старые пьяницы, бородачом. В нем не осталось ничего от серьезного красивого мальчика в темных очках. Густые черные волосы поседели и поредели. Когда-то он зачесывал их назад, а теперь они падали на плечи и спину его мешковатой блузы.

– Привет, – ответил художник.

– Детектив Вулф, – представился я и добавил, услышав за спиной шаги: – Стажер, детектив Эди Рен. Можно с вами поговорить?

Следом за Эди в комнату влетела Крессида.

– Еще хуже, чем я думала! – воскликнула она. – Не сороки, а свиньи.

Я взглянул на женщину, вспомнив о ее бурном прошлом, и снова повернулся к Джеймсу:

– Мне нравятся ваши картины. И ранние, и поздние, с городом в сумерках.

– Спасибо.

– Догадались, почему я здесь?

Он посмотрел через мое плечо на сестру.

– Кто-то убил ваших друзей, – продолжил я. – Хьюго Бака, Адама Джонса, Гая Филипса. Вы в курсе?

Он неопределенно качнул головой.