Овраги - Сергей Антонов

— Зачем вызывали? Чего спрашивали?

— Спрашивали, кто да кто в Сядемке имеет огнестрельное оружие.

— Зачем это им?

— Затем, что надо.

— И ты сказала?

— Сказала.

— У кого да у кого?

— У Платонова наган.

— Это они и так знают. Еще у кого?

— Еще у кого, не знаю.

— Больше ничего не спрашивали?

— Больше ничего. Вынесли френч. Велели признать.

— Признала?

— Признала. Френч Игната… Игната Васильевича Шевырдяева. По пуговице признала.

— По пуговице? Говори подробней.

— Подробнее. У Игната оборвалась пуговица. Оборвалась и потерялась. Игнат взял досточку и вырезал другую пуговицу, точь-в-точь как та. Кругленькая, с каемочкой. Вырезал и покрасил. Я пришила ее к карману. Пуговка получилась — от других не отличить.

— А ты отличила?

— Следователь отличил. Надрезал ножиком, а она деревянная… Убили Игната Васильевича…

— Обожди. А другие пуговицы?

— Другие костяные… Застрелили Игната Васильевича… На спине дырки… Ваккурат возле… ваккурат…

Горе подкосило ее. Беспомощно, как ребенок, она ткнулась в плечо Романа Гавриловича и затряслась.

Он выпустил вожжи, полуобнял ее, растерянно повторял:

— Ничего, не плачь… Ничего… — И гладил ее головной платок.

Было темно. Лошадь шла шагом. Внезапно Катерина, опомнившись, стряхнула руку Романа Гавриловича.

— Что значит — ничего? Кому ничего?

И пересела подальше.

До дому ехали молча.

Митя бросился к розвальням с такой радостью, будто приехал не мамин комод, а сама мама.

После того как комод занял в горнице подобающее ему место, сели пить чай. И Катерина, не ожидая вопросов, поведала все, что стало известно следствию.

Обладателем френча был не агроном, как говорил Емельян, а бухгалтер полеводсоюза. Купила этот френч жена бухгалтера в городе П. в сентябре прошлого года. Бухгалтер не терпел сквозняков, и она на толкучке раздобыла ему френч, добротный и подходящих размеров. Продавал его с рук молодой человек в жокейской шапочке. Молодой человек запросил сто рублей. Она возмутилась. Молодой человек рассмеялся. «Я, мамаша, сроду торговлей не занимался и, сколько этот мундир стоит, убей, не знаю. Сколько дашь, столько и ладно». Она покачала головой, попрекнула продавца за дырки и предложила пятнадцать рублей. А когда покупка состоялась, молодой человек, бывший, как оказалось, под мухой, за те же пятнадцать рублей довел жену бухгалтера до дома и рассказал ей следующую историю. Месяца два назад он ехал в город П. жениться. В чемодане он вез свой свадебный костюм и подарок невесте. Настроение у него было распрекрасное. На верхней полке ехал носатый гражданин с самогоном. Они подружились и выпили. А когда выпили, носатый предложил жениху меняться: давал френч, а просил галифе, которые обтягивали кривоватые ноги жениха. Мысли жениха витали в возвышенных сферах. В то время, когда носатый добыл из мешка френч и пассажиры завистливо расхваливали англицкий товар, он шутливо отнекивался. И все-таки, когда бутылка опустела, мена состоялась. Правда, жених пытался всучить носатому вместо галифе новые свадебные брюки, но носатый требовал именно галифе, и жениху пришлось переодеваться. Вскоре после свадьбы молодая жена увидела супруга в английском френче с дырками на спине, поняла происхождение дырок и обвинила любимого в мародерстве. Они поссорились. Супруг прятал злосчастное одеяние в самые дальние углы, а оно, как нарочно, высовывалось на свет божий. В конце концов френч попал на толкучку и стал согревать стареющее тело бухгалтера полеводсоюза…

Катерина умолкла и взглянула на Романа Гавриловича, стараясь высмотреть на его лице хоть какой-нибудь остаток надежды.

— Вам поспать надо, — Роман Гаврилович опустил глаза. — Пейте чай и ступайте отдыхать. Завтра собрание…

Утром к Роману Гавриловичу наведался Догановский. И первым делом придрался к комоду.

— Собрание подготовили? Почему слепое объявление вывесили? За меблировкой гоняетесь? Обрастаете?

Председатель райисполкома подошел к зеркалу, брезгливо оглядел роскошный комод и поправил прядку, прикрывающую лысину. Он должен был приехать вчера, но заплутал, ночевал в сельсовете, был голоден и сердит.

— Собрание особенное, торжественное, — сокрушался он. — Можно сказать, второе рождение колхоза. А руководство обставляет свои будуары. Нашли время!

— Спасибо, Клим Степанович, — едко поблагодарил Роман Гаврилович. — Наконец-то заинтересовались моим житьем. Вот так и живем в ушанках. Сельсовет обещал дрова и обещает до сей поры. Приходится побираться. Смех один.

— А каких милостей вы ожидаете? У вас мандат. Командуйте. Правление обязано обеспечить вас всем необходимым.

— Правление само без кизяка сидит. У колхозников, как вам известно, скот отобрали. Откуда у них кизяк? Сами втридорога у единоличников покупают. У того же Чугуева. Как я могу командовать, когда вы мне руки связали. Требуете ликвидировать кулака, а раскулачку Чугуева отменяете. Во главе колхоза сидит дурак, а вы его не позволяете трогать.

— Вавкина сажали не мы, — поправил Догановский. — Шевырдяев исчез, а Вавкин временно исполняет его обязанности.

— И будет исполнять до пришествия Страшного суда? Он же лапти навострил, бежать наладился.

— Дальше сельсовета не убежит. — Догановский устало отмахнулся. — И вы его, пожалуйста, из правления не гоните.

— Кому он нужен? Над ним вся деревня смеется. Из-за него середняк в колхоз не идет. Да что, в самом деле, у нас людей нет? Поставьте хотя бы Фонарева. Заявляю прямо: будете Вавкина тащить в руководство, поеду в райком.

— Райком в курсе дела, товарищ Платонов. Вы человек новый, с народом не познакомились, потому и взаимное непонимание. Известно ли вам, что Вавкин и Чугуев батрачили у помещика Огонь-Догановского?

— Нет, неизвестно.

— Ну вот. Оба они батрачили у помещика и женились на родных дочерях его приказчика. Все это происходило, естественно, до революции. И в данный момент имение «Услада» разграблено. Художественные ценности усадьбы объявлены народным достоянием и подлежат революционной охране. У нас документ есть. Согласно акту хранителем ценностей назначен бывший приказчик Потапыч, который, как вам известно, давно пребывает по ту сторону добра и зла. Короче говоря, имение разграблено. А Вавкин и Чугуев, естественно, умывают руки.

— Сядемцы болтают, что Вавкин закопал какое-то барахло, а его украли, — вспомнил Роман Гаврилович.

— Знаю. Слухи распускает супруга Вавкина, чтобы притупить вашу бдительность. А между тем мне кое-что известно. Только, дорогой Роман Гаврилович, поймите меня правильно, все, что я вам сейчас сообщу, должно до поры до времени остаться между нами. Известно, например, что у Вавкиных находится бронзовый подсвечник, упомянутый в акте.

— Понятно. А кто такой Чугуев? Настасья намекает, что он отравил первую жену, что он же отравил Шевырдяева…

— Вы ее больше слушайте. Чугуев — отличный специалист по сельскохозяйственным механизмам. Где-нибудь в Америке был бы процветающим фермером. Мужик умный. На бессмысленные глупости неспособный. При ликвидации товарищества его основательно потрясли. Не исключено, что он успел кое-что припрятать. А теперь, дорогой Роман Гаврилович, поймите меня правильно. Если его сегодня, предположим, раскулачить и выслать за пределы района, то припрятанного барахла мы с вами никогда не увидим. Но не увидит его и государство. Таковы факты. Сообразуясь с обстановкой, мы с товарищем Орловским разработали тактику, в которую я вас и посвящаю. Тактика проста, но сугубо секретная. Заключается она в том, чтобы на припрятанные незаконно ценности навели нас те самые мужички, которые их закопали.

Вавкина я хорошо знаю. Добром от него ничего не добиться. Пока он председатель правления колхоза, реализовать ценности он не в состоянии. Он каждый день на людях. Он виден, как клоп на подушке. Понятно? И Чугуев на виду. Однако в самое ближайшее время оба мужичка должны тряхнуть мошной. Чугуеву придется к весне покупать зерно. А Вавкин под угрозой судебного преследования обязан к первому марта вернуть колхозу все ворованные семена. Наша задача проста: сохранять терпение и секретность, тем более что…

Дальнейшую беседу пришлось прекратить. Явился Емельян Фонарев и известил, что Вавкин не может читать доклад, поскольку жена залила бумаги керосином. А Катерина вообще не желает являться. Лежит на койке и плачет.

— Безобразие! — рассердился Догановский.

— Почему безобразие? — возразил Роман Гаврилович. — Душевная женщина.

Емельян бросил косой взгляд на Романа Гавриловича и сказал:

— Да. Завлекательная. Неохота, а полюбишь.

— Я не об этом, — раздраженно пояснил Роман Гаврилович. — Я про нее говорю. Любила по-настоящему.