История О. - Полин Реаж

— О., прокол я тебе сделаю прямо сейчас, — сказала Анн-Мари. — Много времени это не займет. Куда больше мороки будет с наложением швов.

— Вы усыпите меня? — дрожащим голосом спросила О.

— Нет, — ответила Анн-Мари, — только привяжу посильнее, чтобы не дергалась. Думаю, будет достаточно. Поверь мне, это куда менее больно, чем удары плети. Не бойся. Иди сюда.

Через неделю Анн-Мари сняла О. швы и вставила ей разборное кольцо. Оно оказалось легче, чем думала О., но все равно тяжесть его заметно ощущалась. Кольцо пугающе торчало из живота и представлялось орудием пытки. А ведь второе кольцо будет еще тяжелее, тоскливо подумала О. Что же тогда со мной будет?

Она поделилась своими тревогами с Анн-Мари.

— Конечно, тебе будет тяжело, — ответила ей женщина. Получилось как-то двусмысленно. — Но ты должна была уже понять, чего хочет сэр Стивен. Ему надо, чтобы любой человек в Руаси или где-нибудь еще, подняв твою юбку и увидев эти кольца и клеймо на твоих ягодицах, сразу понял, кому ты принадлежишь. Может быть когда-нибудь ты захочешь снять его кольца и, перепилив их, действительно сможешь это сделать, но избавиться от его клейма, тебе уже никогда не удастся.

— Я так полагала, — сказала Колетт, — что татуировку все-таки можно вывести.

— Это будет не татуировка, — сказала Анн-Мари.

О. вопросительно посмотрела на нее. Колетт и Ивонна настороженно молчали. Анн-Мари не знала, что делать.

— Не терзайте меня, — тихо сказала О. — Говорите.

— Я даже не знаю, как сказать тебе это. В общем, клеймо тебе поставят раскаленным железом; выжгут его. Сэр Стивен два дня назад прислал все необходимое для этого.

— Железом? — словно не поверив своим ушам, переспросила Ивонна.

— Да, — просто ответила Анн-Мари.

x x x

Большую часть времени О. подобно другим обитателям этого дома, проводила в праздности. Причем это состояние было вполне осознанным и даже поощрялось Анн-Мари. Правда, развлечения девушек особым разнообразием не отличались — поспать подольше, позагорать, лежа на лужайке, поиграть в карты, почитать, порисовать — вот, пожалуй, и все. Бывали дни, когда они часами просто разговаривали друг с другом или молча сидели у ног Анн-Мари. Завтраки и обеды всегда проходили в одно и тоже время, впрочем, так же как и ужины; тогда ставились на стол и зажигались толстые желтые свечи. Стол для чаепитий непременно накрывался в саду, и пожилые чопорные служанки прислуживали юным обнаженным девам. Было в этом что-то волнующе странное. В конце ужина Анн-Мари называла имя девушки, которой надлежало в эту ночь делить с ней постель. Иногда она не меняла свой выбор несколько дней подряд. Никто из девушек ни разу не видел Анн-Мари раздетой; она лишь немного приподнимала свою белую шелковую рубашку, и никогда не снимала ее. Обычно, она отпускала свою избранницу на заре, проведя с ней несколько часов во взаимных ласках, и в сиреневом полумраке нарождающегося дня засыпала, благостная и умиротворенная. Но ее ночные пристрастия и предпочтения никак не сказывались на выборе жертвы ежедневной послеполуденной процедуры. Здесь все решал жребий. Каждый день в три часа Анн-Мари выносила в сад — там под большим буком стоял круглый стол и несколько садовых кресел — коробку с жетонами. Девушки (О. не участвовала в этом), закрыв глаза, тащили их. Ту, которой доставался жетон с самым маленьким номером, вели в музыкальный салон и привязывали к колоннам. Дальше она сама определяла свою участь — Анн-Мари зажимала в руках два шарика: черный и белый, и девушка выбирала ее правую или левую руку. Если в руке оказывался черный шарик, девушке полагалась плеть, если белый — то она освобождалась от этого. Бывало так, что несколько дней подряд какая-нибудь из девушек либо счастливо избегала порки, либо наоборот принимала ее, как это произошло с маленькой Ивонной. Жребий был неблагосклонен к ней, и четыре дня подряд она, растянутая между колоннами, билась под ударами плети и сквозь рыдания шептала имя своего возлюбленного. Зеленые вены просвечивали сквозь натянутую кожу ее раскрытых бедер, и над бритым лобком Ивонны, отмеченным сделанной Колетт татуировкой (голубые, украшенные орнаментом буквы — инициалы возлюбленного Ивонны), матово поблескивало поставленное, наконец, железное кольцо.

— Но почему? — спросила ее О. — У тебя и так уже есть диск на колье.

— Наверное, с кольцом ему будет удобнее привязывать меня.

У Ивонны были большие зеленые глаза, и каждый раз, когда О. смотрела в них, она вспоминала Жаклин. Согласится ли она поехать в Руаси? Если да, то тогда рано или поздно окажется здесь, в этом доме и будет так же лежать, с поднятыми ногами, на красном войлоке помоста. «Нет, я не хочу, — говорила себе О., — они не заставят меня сделать это. Жаклин не должна получать плети и носить клеймо. Нет.»

Но в то же время… Вот уже дважды Анн-Мари во время порки Ивонны (пока только ее) останавливалась, протягивала ей, О., веревочную плеть и приказывала бить распростертую на помосте девушку. О. решилась не сразу. Когда она ударила первый раз, рука ее дрожала. Ивонна слабо вскрикнула. Но с каждым ее новым ударом, девушка кричала все сильнее и сильнее, и О. вдруг почувствовала, как ее охватывает острое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Она дико смеялась, обезумев от восторга и едва сдержала себя, чтобы не начать бить в полную силу. Какими сладостными и волнующими были для нее пот и стоны Ивонны, как приятно было вырывать их из нее. Потом она долго сидела около связанной девушки и нежно целовала ее. Ей казалось, что они чем-то похожи с Ивонной. И Анн-Мари, судя по ее отношению к ним, это тоже заметила. Заметив как-то, что рубцы на теле О., оставленные еще сэром Стивеном, зажили, она сказала ей:

— Я хотела бы пройтись по тебе плетью, и мне очень жаль, что я не могу этого сделать. Но когда ты следующий раз появишься здесь… Во всяком случае, привязывать тебя и держать открытой, мне ничто не мешает и сейчас.

И О. теперь ежедневно, после того как в музыкальном салоне заканчивались воспитательные процедуры и очередную жертву слепого жребия, обессиленную, снимали с помоста, должна была занимать ее место и оставаться в таком положении до ужина. И тогда она поняла, что Анн-Мари, действительно была права — ни о чем другом, кроме как о своем рабстве и его атрибутах, она думать не могла. Ее поза и тяжесть колец (их было уже два), оттягивающих живот, — вот и все, что занимало ее.

Как-то вечером в музыкальном салоне ее навестили Клер и Колетт. Клер, подойдя к ней, взяла в руку кольца и перевернула их. Обратная сторона диска была пока еще чистой.

— Тебя в Руаси Анн-Мари привезла? — спросила она.