Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

— Нельзя ли его остановить? — шепчет Кадровик Консульше, которая переводит ему слова инженера.

Солнце уже поднимается, разгоняя туман, и снег, разгораясь под солнцем, рассекает воздух ослепительными белыми мечами, которые поднимаются в низкое, темное, стальное небо. Да, видно, холодина тут страшная, думает он, тоскливо глядя на Консульшу, которая, вместо того чтобы остановить жалобы худого инженера, неожиданно вступает с ним в жаркий спор, чтобы защитить Израиль от его нападок. Судя по ответам инженера, ее доводы его не убеждают. Он удивлен, нет, он даже возмущен, что его жене вообще разрешили въезд в страну, где ее ожидали нищета, одиночество и под конец смерть. Ну, ладно, ошиблись — но почему ей разрешили остаться там и после того, как этот подонок, который увез ее туда, этот ее любовник, сам сбежал из страны, а ее бросил на произвол судьбы?! И как они смеют, с ангельским терпением переводит Консульша нарастающий поток этих нескончаемых обид, как это они смеют после всего этого требовать от него, от человека, которого она бросила, и предала, и, можно сказать, даже унизила, чтобы он встречал ее гроб на аэродроме и занимался ее похоронами?! Это же просто абсурд! Это не умещается в голове! Да, конечно, ему уже сказали, что он не должен сам платить за всю эту возню, потому что основные расходы должно, по закону, взять на себя то государство, которое не позаботилось вовремя выслать ее и тем самым обрекло в конце концов на преждевременную смерть, — но кто возместит ему потерю времени и ненужное волнение? Он ведь человек занятой, да к тому же нездоровый, а что до бывшей жены, которая до сих пор носит его фамилию, то единственное чувство, которое он к ней испытывает, это никак не любовь, а только обида и возмущение, даже гнев, если угодно. Ну да ладно! Он человек взрослый, он как-нибудь переживет эту встряску, забудется на работе, — но почему должен страдать их сын, этот несчастный мальчик, который так потрясен бессмысленной смертью матери, отославшей его обратно, что не хочет, а попросту говоря — боится подписывать какие бы то ни было бумаги и обязательства, пока вместе с ним их не подпишет его бабушка?! И теперь ему, отцу, приходится, вдобавок ко всему, успокаивать своего единственного сына — и всё это ради женщины, которая обманула и разочаровала их обоих.

Уф! Кажется, этот тип выложил наконец все свои претензии. Во всяком случае, он замолчал, и на его бледном лице обозначилось что-то вроде тонкой самодовольной улыбочки. Он закуривает длинную толстую сигарету, жадно затягивается и выпускает в воздух правильные кольца дыма. И вдруг лицо его искажается в болезненной гримасе, сигарета, описав в воздухе красную дугу, падает багровеющим огоньком на снег, и рот широко распахивается в приступе сухого, нескончаемого кашля, который сотрясает всё его тело. Он даже сгибается в поясе, как будто от резкой боли, и, распахнув полушубок, судорожно рвет негнущимися пальцами пуговицы рубахи, подставляя голую грудь ледяному воздуху.

Журналист мгновенно улавливает, что подвернулся шикарный драматический эффект, и торопливо дает знак своему Фотографу. А сам тем временем жарко шепчет на ухо Кадровику, что волноваться не стоит, перед ними явно дешевый трюк, тоже рассчитанный на то, чтобы добиться увеличения компенсации.

— Но где же их мальчик? — недоуменно спрашивает Кадровик. Ему холодно, мороз сжимает его непокрытую стриженую голову ледяными тисками.

Журналист фамильярно берет его под руку и выводит из-под карниза. Они молча идут по направлению к расположенной неподалеку стоянке. Теперь здание аэропорта уже не закрывает собой даль, и Кадровику впервые открываются очертания тянущегося на горизонте города. Странный зеленоватый туман стоит над узкой темной полоской зданий, минаретов и куполов. Признаки цивилизации немного приободряют его — всё же они не совсем в пустыне. На стоянке одиноко стынет белый минибус с настежь открытой дверью. Водитель то ли спит, то ли дремлет, положив голову на руль, а за ним, сквозь грязное стекло окна, видна фигура молодого пассажира, напряженно откинувшегося на спинку своего кресла.

«Это, стало быть, и есть ее сын?» — думает Кадровик, стараясь разглядеть подростка, пока Журналист стучит по стеклу, знаками приглашая мальчишку выйти наружу. Судя по тому, как решительно тот отворачивается, усилия Журналиста вряд ли увенчаются успехом. Но тут от стука в окно просыпается дремавший водитель. Повернувшись у упрямому пассажиру, он сначала что-то неслышно ему выговаривает, а когда тот в ответ лишь натягивает поглубже старую пилотскую шапку-ушанку и сердито охватывает себя руками, рывком подымается с места, хватает мальчишку за плечи и буквально за шиворот выволакивает его наружу. Мальчишка вырывается, водитель срывает с него шапку, и они начинают злобно толкаться возле минибуса, на истоптанном снегу. Кадровик слышит их напряженное молчаливое сопенье. Значит, это и есть ее сын, тот мальчик, о котором она рассказывала ему на интервью? Да, он действительно различает что-то вроде складки над светлым мальчишеским глазом. Тот же результат смешения древних рас и та же волнующая татарская дуга. Права была эта моя вздорная Секретарша, думает он. Сворачиваюсь я, как улитка, а тем временем красота и добро проходят мимо меня, словно тени.

— Что ты сказал? — заинтересованно спрашивает стоящий рядом Змий.

— Нет, ничего. — Проницательность Журналиста неприятно удивляет его, а липкая фамильярность всё больше раздражает. Он угрюмо смотрит, как прокашлявшийся папаша-инженер пытается разнять толкающихся. Разгоряченный дракой подросток готов, кажется, драться и с отцом, но тот хватает сына за руку и тащит подальше от минибуса. Сейчас он его успокоит, думает Кадровик. Даст ему подзатыльник, а то и посерьезней двинет. Он слышит, как за его спиной торопливо клацает затвор фотоаппарата. Это Фотограф, памятуя об интересах будущих читателей, лихорадочно запечатлевает на пленке сцены сражения двух аборигенов.

— У мальчика с отцом сложные отношения, — объясняет у него за спиной Консульша. Накануне, когда они с мужем приехали за парнем, им сказали, что тот уже несколько дней не ночует дома. Ни инженер, ни его новая жена понятия не имели, куда он ушел и когда вернется. Вообще, с тех пор, как мальчишка вернулся из Иерусалима, он почти всё время проводит на улицах, забросил школу и, похоже, связался с подозрительными людьми. Он мне не поверит, если я скажу ему, что мать погибла, заявил инженер. Он только вам поверит. Им пришлось ждать чуть ли не до полуночи. А когда Консульша сообщила ему о смерти матери, он заявил, что ей не верит. Это явная ошибка. Он всего пару дней назад получил от матери очередное письмо. Он даже показал вынутый из кармана мятый конверт. Действительно, письмо было он нее. Она ищет новую работу и поэтому откладывает свое возвращение на весну. Но дата отправки была за день до взрыва на базаре. Тогда он замолчал и вообще как будто перестал слушать. Но когда услышал, что через два дня должны доставить гроб и ему придется расписаться за него, потому что он единственный кровный родственник, вдруг побелел, изменился в лице и начал кричать, как безумный. Он не распишется ни за какой гроб. Пусть валяется где угодно. Пусть его увезут обратно в тот город, который ее убил. Пусть ее похоронят на том рынке, где они ее убили, сволочи еврейские. Пусть сожгут, ему ее не жалко. Пусть развеют ее пепел над своим вонючим Иерусалимом. Он не хочет иметь с этим делом ничего общего, пусть они привезут его бабушку из деревни, пусть она расписывается. Кто послал его мать в Иерусалим? Вот тот пусть и расписывается, что получил ее кровь…

— Он хочет сказать, что это бабушка послала его мать в Иерусалим? — удивляется Кадровик. — Как это понять?

— Кто их знает, что тут у них творится! — Консульша пожимает плечами. — Он мог и сам это придумать.

Парень явно не в порядке, даже отец не может объяснить. Не удивительно, что и мы с ним застряли.

— Сколько ему?

— Тринадцать, четырнадцать, но развит явно не по возрасту, и умственно, и физически, и к тому же в Иерусалиме почти всё время оставался один, мать, как я понимаю, работала у вас в ночную смену, вот он и связался с какими-то уголовниками.

— Да, в ночную, она сама об этом просила, потому что ночная смена лучше оплачивается. Но что это за история с уголовниками?

— Я не знаю подробностей. Может быть, муж знает. Это он разговаривал с его отцом, а не я, и вообще он в таких делах больше понимает.

— Откуда?

Она усмехается:

— Всю жизнь занимался животными, вот и в людях научился неплохо разбираться.

— А он смазливый паренек, этот ее сыночек, — перебивает их вдруг Журналист. Кажется, он уже видит себя законным участником миссии. — Девочки, наверно, по нему сохнут. Мой Фотограф так и ходит за ним с аппаратом. Думаю, не далее как в следующую пятницу, его портрет уже украсит первую страницу нашей газеты.