Зима в горах - Джон Уэйн

— Да перестаньте вы говорить о чихе. Любая женщина относится к сексу так же, как вы, если только она не совершает над собой психологического насилия. В этом корни старой морали, над которой сейчас смеются, но в которой на самом-то деле было много здравого смысла. Если вы зайдете так далеко с другим мужчиной, вы несомненно почувствуете, что вашему браку пришел конец. Но, может быть, вы и должны это почувствовать.

Она покачала головой — не в знак отрицания, а как-то беспомощно.

— Это все равно, как если бы сказать человеку, что он нуждается в хирургической операции.

— Но ведь люди иной раз и нуждаются в ней.

Она смотрела в огонь, но теперь подняла глаза и взглянула на него.

— А какая ваша роль во всем этом? Врача, который рекомендует мне сделать операцию?

— Дженни, вы очень умная, но не загоняйте меня в угол своими определениями. Я нахожу вас необычайно привлекательной, и меня тянет к вам, и мне думается, мы могли бы быть счастливы и, возможно, счастливо прожили бы вместе до конца наших дней.

— Что это — предложение руки и сердца?

— Нет, я не делаю предложений женщинам, с которыми еще не спал.

Она встала.

— В таком случае вы никогда не сделаете предложения мне.

Он помолчал с минуту, потом сказал:

— Хорошо, но никаких обид.

— Конечно, Роджер. — Она улыбнулась, показывая, что действительно не обижается на него. — А теперь мне пора домой.

Он тоже встал. Внезапно комнату наполнило холодное дыхание разочарованности. Тарелки на столе, пустые бокалы из-под вина, огонь, который все еще обнадеживающе мерцал, хотя уже нечего было освещать, — все словно объединилось против него, чтобы ввергнуть его в отчаяние.

— Дженни, не надо так кончать нашу встречу.

Она пожала плечами.

— Вы мне нравитесь, Роджер. Я думаю даже, что мы действительно могли бы сделать друг друга счастливыми, во всяком случае, мне было бы с вами лучше, чем с Джеральдом. Но факт остается фактом: мне уготован Джеральд.

— Ну, так избавьтесь от него.

— Не могу. Не будем перебирать все заново. Каковы бы ни были мои чувства к Джеральду, я не могу оставить Мэри и Робина.

Плечи его поникли.

— Я никогда не думал, что брак может быть таким прочным.

— Но это так, Роджер. Это вещь примитивная. А примитивное всегда очень сильно.

— А если бы вы вышли замуж за меня, наш брак был бы таким же прочным?

— Невероятно прочным, — сказала она.

Он рассмеялся.

— Что ж, это по крайней мере ставит меня на одну доску с Джеральдом.

Дженни отыскала свое пальто.

— Ну, я поехала. Как мило, что вы меня так вкусно накормили.

— Ничего в этом нет милого. Я это делал из своих грязных побуждений.

Она посмотрела ему в глаза, ее рука задержалась на его локте.

— Не надо так говорить, Роджер. Я знаю, что побуждения у вас отнюдь не грязные. Вы просто несчастны, а хотите быть счастливым и готовы потрудиться ради этого, а не просто урвать счастье за счет другого. Я не считаю это грязным побуждением.

— И тем не менее вы не хотите мне помочь.

Она покачала головой.

— Ну что ж, я провожу вас.

На горе гулял холодный ветер. Они не стали задерживаться. Маленькая машина ждала ее, чтобы отвезти назад, в тепло и безопасность, к Мэри и Робину, и женщине, сидевшей с ними.

— Увижу ли я вас еще?

— Надеюсь, — непринужденно бросила она, — если вы еще пробудете какое-то время в наших краях.

— Могу я позвонить вам?

— Номер в телефонной книжке, — сказала она и включила мотор.

Он закрыл за ней дверцу и увидел сквозь стекло, как она на мгновение сняла руку с руля и помахала ею в знак прощания. А через минуту ее уже не было — лишь два красных огонька убегали вниз по склону.

Роджер вернулся назад в квартиру, сдаваемую на лето миссис Пайлон-Джонс, и закрыл за собой зеленую дверь. Она захлопнулась со стуком, который словно ставил точку над всей его жизнью, любовью, надеждой. Ему уже ничего не хотелось — хотелось только лечь в постель и уснуть.

Не подумав о том, что надо вымыть посуду или хотя бы убрать тарелки со стола, он прошел прямо в спальню и начал раздеваться. Холодная, опрятная, безликая постель с издевкой смотрела на него. Не стоит расстраиваться, можно забыться и не думать ни о чем: он так устал от стояния по многу часов подряд в раскачивающемся, тряском автобусе, который словно в бесконечной кадрили то взбирался в гору, то устремлялся вниз, к морю; сон придет скоро — хотя бы в этом Гэрет помог ему.

Очутившись в постели, он только раз повернулся с боку на бок и нырнул в забвение. Забыться, заснуть. Не испытывать голода, не блуждать. Дженни, Марго — снова пройти через детские сны, приносящие удовлетворение… сладострастные губы, тепло… теп…

Где-то рядом кто-то упорно колотил в дверь.

«Это не ко мне, я им не нужен. Я в постели, сплю…»

Стук, стук, стук-стук-стук-стук.

Между той частью дома, где жила миссис Пайлон-Джонс, и той, которую миссис Пайлон-Джонс сдавала на лето, имелась дверь. Обычно ею никто не пользовался: миссис Пайлон-Джонс крепко заперла ее когда-то и спрятала ключ. Со стороны Роджера эта дверь была завешена длинной портьерой, и он вообще забыл о ее существовании. Однако сейчас кто-то, вероятно миссис Пайлон-Джонс, стоял по ту сторону двери и стучал в нее, и стучал.

Роджер приподнялся на локте.

— Да? Кто там?..

— Мистер Фэрнивалл! — Это, конечно, хозяйка; голос у нее был приглушенный и испуганный.

— Да, миссис Джонс? Вам что-нибудь нужно?

Заскрежетал ключ, и она вошла, отбросив портьеру. Из-за ее спины в комнату хлынул свет.

— Одну минуточку, миссис Пай… миссис Джонс, я сейчас зажгу свет. Пройдите ко мне в гостиную, хорошо?

Ее худенькая, напряженно прямая фигурка скользнула по коридору в гостиную. Она сейчас увидит весь беспорядок, остатки уютного ужина на двоих. Что ей вдруг понадобилось? Решила посмотреть, нет ли у него женщины? Он слышал о пуританстве этих шиферных поселков с их хмурыми часовнями. Роджер схватил рубашку, натянул брюки. Ей, что же, захотелось устроить скандал? Жаль, что он не в состоянии ей помочь. «Миссис Пайлон-Джонс, если вы хотите провести проверку моей сексуальной жизни, то я вынужден с прискорбием сообщить вам, что никакой такой жизни у меня нет. Понаблюдайте за мною как следует в течение зимы, и я постараюсь, чтоб вы увидели, как человек издевается над собой. Это все, что мне осталось, — в иных радостях мне отказано жестокой судьбой. Уходи, уходи, смерть. Меня уже убила прекрасная жестокая дева». Но ведь голос-то у хозяйки был испуганный, а не укоризненный. Чего же она испугалась?

Кое-как одевшись, Роджер вышел в гостиную к миссис Пайлон-Джонс. Она включила все источники света и стояла посреди комнаты. Почему-то взгляд его упал на ее руки — она нервно сплетала и расплетала пальцы, и при ярком свете он впервые увидел, какие у нее вспухшие, изуродованные артритом суставы.

— Мистер Фэрнивалл, — сказала она, — ваша гостья уехала?

— Да, — сказал он. — Должно быть, с полчаса назад. А что?

— Потому что я слышу: кто-то там есть снаружи, — сказала она.

Ее страх, который она уже и не пыталась скрыть, придал этой простой фразе особую весомость и какой-то жуткий смысл.

— Кто-то есть снаружи? — резко переспросил Роджер. — Ну а почему, собственно, кто-то не может быть снаружи?

— Да ведь это не то, что кто-то идет по дороге, — сказала она почти шепотом. — Кто-то там стоит.

Страх ее сверкнул, — точно неяркая молния пробежала между ними — и на какое-то мгновение передался Роджеру: это не был страх перед чем-то конкретным, это была боязнь ночи, темной горы, воя ветра.

— Я выйду посмотрю, — сказал он и быстро, не давая себе времени опомниться, направился к зеленой двери и распахнул ее, решительно, громко стукнув задвижкой.

Снаружи было очень темно, и с гор по склону сползал дождь. Глаза Роджера не в состоянии были пронзить гладкую стену темноты, но ухо его уловило шарканье подошвы. Это не был звук шагов — скорее такой звук, как если бы кто-то осторожно спускался по каменной стене.

— Есть кто там? — крикнул Роджер. Голос его был тотчас поглощен накрывшим окрестность дождем. — Кто тут бродит?

Он подождал ответа, хотя его явно не было смысла ждать, затем вернулся в дом. Миссис Пайлон-Джонс, слишком взвинченная, чтобы оставаться в одиночестве, вышла следом за ним в коридор и стояла позади, пока он кричал в темноту. И теперь, повернувшись, он очутился лицом к лицу с ней.

— Ну вот, — начал он, — вроде бы никого…

— А ноги-то ноги! — пронзительно взвизгнула вдруг она.

Он посмотрел вниз. Сначала он ничего не обнаружил: на ногах у него были, как обычно, шлепанцы; потом он вдруг увидел свой след — ярко-малиновый. Он поднял одну ногу, потом другую. Подошвы его шлепанцев были выпачканы густой ярко-малиновой жидкостью.