Холодная кожа - Альберт Пиньоль

До последней минуты я лихорадочно передавал морзянкой SOS, Save Our Souls, SOS, Спасите Наши Души. Никогда еще молитвы и просьбы о помощи не сливались вместе с такой силой. И никогда не был явлен столь очевидный довод для атеизма. Они не приедут. На этом корабле были люди, множество людей. Их где–то ждали семьи, друзья, возлюбленные, судьбы, которые сейчас, именно сейчас, должно быть, казались им бесконечно далекими. Но что они могли знать о расстояниях? Обо мне, о маяке? О Батисе Каффе и об Анерис? Для них мир, зажавший меня своими щупальцами, был не чем иным, как силуэтом вдали, ничего не значившим и бесплодным пятном Земли.

– Они вас не видят, – сказал Батис совершенно безразличным тоном, в котором не было на сожаления, ни злорадства. Он до сих пор держал в руках топор и провожал корабль бесстрастным завороженным взглядом, мигая изредка, как большая сова.

Я поступил несправедливо по отношению к нему. Но поскольку никого другого поблизости не было, я сорвал на нем свое раздражение:

– Посмотрите на себя! У вас ни один мускул на лице не дрогнул! Во что вы превратились здесь, Кафф? Не желаете помочь мне ни с омохитхами, ни с людьми. Своими действиями или бездействием вы саботируете любую мою попытку поступать разумно или попытаться позвать на помощь. Если бы у потерпевших кораблекрушение были профсоюзы, вы бы стали отличным штрейкбрехером!

Батис направился вниз по лестнице, избегая стычки со мной. Но я побежал за ним по ступенькам, осыпая упреками его спину. Он делал вид, что не слышит меня, и только бормотал проклятия на каком–то немецком диалекте. Я потянул его за рукав. Он поднял руки вверх, жестикулируя так, словно я был ненавистной ему тещей. Иногда ему удавалось отойти от меня, но я снова хватал его за локоть или за приклад винтовки, которая висела у него за плечами. Он остановился лишь на площадке перед маяком. Мы осыпали друг друга взаимными обвинениями. Силуэт корабля сломал тонкие шлюзы, которые до сих пор удерживали нас на грани, за которой начинается открытая враждебность. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять, что Батис уже давно молчит.

Он стоял с раскрытым ртом и не произносил ни единого слова, лишь поворачивал голову то направо, то налево. Оба берега, южный и северный, кишели крошечными омохитхами. Они стояли до пояса в воде или прятались между скал у моря, как крабы. Перепонки на их руках и ногах были почти прозрачными. Батис раздул ноздри и выпустил из них пар, как жеребец. Он посмотрел на небо, на яркие лучи солнца, а потом на маленькие фигурки, которые прятались на границе моря и суши. Он казался человеком, заблудившимся в пустыне, который пытается понять, что перед ним, мираж или реальность. Он сделал шаг в северном направлении. Детеныши скрылись за камнями. Рост большинства из них не превышал и метра. Вид этих существ вызывал чувство нежности. Даже волны, казалось, старались выкатываться на берег с большей осторожностью, словно умеряя свою силу, чтобы случайно не поранить их. Малышня раскачивалась на них, словно на надувном матрасе, и с интересом наблюдала за нами.

Неожиданно Кафф снял с плеча винтовку и резким движением взвел курок.

– Вы не сделаете этого, правда? – сказал я.

Он сглотнул слюну. Его взгляд не мог констатировать никакой опасности. Перед нами были дети, всего лишь дети, которые не ждали наступления темноты, чтобы убить нас. Они появились именно сейчас, когда дни стали длиннее. В конце–концов Батис развернулся и потрусил к маяку, исполненный недоверия ко всему и совершенно забыв обо мне.

Кафф мог спугнуть их одним выстрелом в воздух, но стрелять не стал. Почему он этого не сделал? Если перед нами были безмозглые твари, которые являлись источником наших бед и страданий, почему он их не убил? Мне кажется, что он сам не понял всей значимости своего отказа от насилия. А может быть, как раз понял.

С робостью воробышков и осторожностью мышат маленькие омохитхи приближались к сердцу острова, а значит, к маяку. В первые дни они не отваживались даже отойти от берега. Их присутствие заставляло нас чувствовать себя животными, выставленными напоказ в зоопарке. Сотни глаз цвета зеленого яблока следили за нами часами, не пропуская ни одного, даже самого незначительного нашего движения. Мы не знали точно, как нам следовало себя вести. Особенно трудно приходилось Каффу. Теперь, когда противник был таким безобидным, он не знал, какую позицию ему следует занять. Его недоумение в точности отражало обуревавшие его противоречия. Угрызения совести заставляли его не давать воли упрямству.

Он превратился в какого–то человекоподобного паука и покидал маяк только рано утром. Через пару часов появлялись первые ребятишки, всегда исполненные любопытства. Кафф делал вид, что не замечает их, и почти сразу прятался в своей комнате. Иногда он уводил с собой Анерис и привязывал ее за щиколотку к ножке кровати. Однако порой действовал так, словно она была пустым местом. Его поведение становилось еще более непредсказуемым.

Кафф был из тех людей, которые распространяют вокруг себя крепкий запах своего тела, – я отнюдь не хочу сказать, что от него воняло, просто это являлось его особенностью, – и сейчас вся комната пропиталась характерным для него духом. Ни одному европейскому носу не дано было установить происхождение сего аромата. Чтобы избежать воображаемой опасности, он закрывал бронированные ставни на балконе, и его комната погружалась в темноту. Однажды я решил зайти туда и обнаружил его скорее благодаря обонянию, чем зрению. Тень возникла около одной из бойниц: он наблюдал за плавучим детским садом, в который превратился наш остров. Солнечный свет проникал через узкую горизонтальную щель, рисуя на его лице, на уровне глаз, подобие карнавальной маски. Комната из спальни превратилась в логово зверя.

– Это дети, Кафф, только дети. Дети не убивают, они просто играют, – начал я разговор, протискиваясь через люк. Но он даже не взглянул на меня. Вместо ответа приложил палец к губам, предлагая мне замолчать.

Я тоже постоянно был начеку. Но моя тревога была скорее благотворной. Наши противники были выходцами из другого мира, я их не понимал. Они вели с нами войну, а потом вдруг посылали своих детей на поле сражения. Возможно, они считали нас чем–то вроде сифилиса, который поражает только взрослые особи. Как бы то ни было, не надо иметь большого ума, чтобы обнаружить некую связь между воткнутым в песок ружьем и появлением их детенышей. Что скрывалось за этим: решение гениальных стратегов или полная безответственность? С другой стороны, если они хотели сообщить нам о своем решении, какими способами они располагали? Пока мы использовали огнестрельное оружие, они всегда противопоставляли ему свои сильные обнаженные тела. Я попросил их о перемирии, оставив на пляже разряженное ружье, и они ответили, послав к нам безобидные создания. Было ли это выражением извращенной логики или, напротив, гениальной мыслью?

Детеныши очень быстро поняли, что я не причиню им никакого вреда. В последующие дни они смело выбирались на сушу, но до поры до времени держались на почтительном расстоянии. Несмотря на то что я старался казаться серьезным, мне иногда не удавалось удержаться от улыбки: они разглядывали меня очень пристально, все смотрели и смотрели. Глаза их были невероятно широко открыты, рты разинуты, словно их заворожил фокусник на ярмарке.

Однажды утром я углубился в лес, чтобы отдохнуть. Меховая шуба служила мне матрасом, толстые штаны не пропускали холода, руки я скрестил на груди, чтобы не замерзнуть. Но спокойно отдохнуть мне не удалось. Хор голосов где–то поблизости заставил меня открыть глаза.

Их было пятнадцать, а может быть, двадцать. Они висели на ветках на разной высоте от земли, разглядывая меня своими совиными глазами. Я пребывал в том состоянии полусна, который только усиливал ощущение нереальности происходящего. Деревья не были для них привычной средой, поэтому они карабкались по веткам крайне неловко. От этого их крошечные тела казались необыкновенно хрупкими. Стоит мне резко подняться, как они, испугавшись, бросятся врассыпную и могут ушибиться. Я протер глаза.

– Ну–ка, давайте отсюда, – сказал я, стараясь не повышать голоса. – Идите обратно в воду.

Они не двинулись с места. Я поднялся в полный рост в окружении толпы маленьких соглядатаев. Большинство из них не говорили ни слова и не шевелились. Некоторые тихонько что–то бормотали или хватали стоявшего рядом товарища за плечи, то ли начиная шуточную борьбу, то ли выражая братские чувства; но и эти ни на минуту не сводили с меня глаз. Я не смог удержаться от искушения и потрогал ступни малыша, который был ближе всех ко мне. Он сидел на толстой горизонтальной ветке и болтал ногами. Стоило мне дотронуться до маленькой пятки, как дружный смех разнесся по лесу.

Очень скоро они совсем перестали меня бояться. Настолько, что даже стали надоедливыми. Куда бы я ни шел, эти маленькие лысоголовые существа следовали за мной. Они напоминали стаи голубей, обитающих на площадях больших городов. Оборачиваясь, я видел прямо за собой, на уровне пупка, целый ковер круглых голов. Иногда какое–нибудь резкое движение пугало их, но малыши отступали лишь на несколько метров. Им страшно нравилось трогать меня. Самые дерзкие проказники щипали меня за локти и за колени, потом отбегали и снова нападали, смеясь своим резким, похожим на утиное кряканье, смехом. Стоило мне где–нибудь присесть, и сотни крошечных пальчиков принимались перебирать мои волосы на затылке. Пару раз я даже дал оплеуху какому–то озорнику. Однако потом мне самому становилось стыдно.