Через сто лет - Эдуард Веркин

Знаю. Теория антропологического шока, как же, помню. Это не только в «Носферату», это вообще самая употребительная теория про зеркала. Мы настолько отвратительны сами себе, что мозг отказывается воспринимать зеркальное отражение.

– Мы – нежить, – заключила Костромина. – Любое живое существо стремится отодвинуться от нас как можно дальше. Даже если ты это существо кормишь, и лечишь, и гладишь его. Мы – хуже самого последнего червя…

Это она что-то перегнула. И никакая мы не нежить. Сердце-то вполне себе бьется, пусть и редко. И дыхание есть. И чувства все-таки какие-никакие…

Видимо, у Костроминой опять сложное настроение. Кажется, из-за Кузи. Никак не притрутся друг к другу, видимо. Кузя ее все-таки побаивается, а Костромину это удручает.

Она хочет, чтобы Кузя ее любил.

Все хотят, чтобы их любили.

– Мы – болезнь, – сказала Костромина. – Мы…

Она брезгливо поморщилась.

– Мы никому не нужны, – закончила она. – А дельфины нас попросту убивают.

– Что? – не понял я.

– Да, – кивнула Костромина. – Да. Пять случаев только в этом году. А нападений еще больше. Они нас ненавидят. И если кто-нибудь из нас падает в воду – они тут же разрывают его, как куклу.

Да, кажется, Лужицкий что-то говорил. Что дельфины нас не любят и едят много рыбы.

– На кусочки, – добавила Костромина.

– Зачем мы тогда идем на них смотреть? – тупо спросил я.

– Потому что надо, – ответила Костромина. – Потому что это еще одна песчинка, еще одна капля. Рано или поздно чаша заполнится…

– А если не заполнится? – спросил я.

– Если не заполнится, то нам же хуже, – отрезала Костромина.

Не стал с ней спорить.

– Тут человек будет, – сказал я. – Он дельфинам показывает, что им надо делать…

Костромина поглядела на меня с усмешкой и с сожалением. Я вдруг понял, почему она мне ничего не сказала про дельфинарий. Она хотела посмотреть на человека первой.

Когда приезжает зоопарк, или бабочкарий, то там человека особо не видно. Люди там есть, но они не показываются перед нами. В зоопарке идешь вдоль пластиковых вольеров, смотришь, как животные дрыхнут или как они едят – вот и все, никаких тебе людей. В бабочкарии тоже – ты сидишь пять минут, а бабочки вокруг тебя порхают, ползают по тебе, а ты не шевелишься, чтобы их не повредить. А здесь все по-другому, наверняка. Тренер будет выходить, и на него можно будет посмотреть вблизи.

Костромина хотела узнать, что она при этом почувствует.

На крыльцо вышел вуп в резиновом плаще и в длинном рыжем парике, парик промок и свалялся, издали казалось, что на голове у него лежала дохлая лиса. Вуп достал мегафон и принялся равнодушно созывать публику к чудесному и феерическому представлению, к чуду дрессировки, к небывалому зрелищу.

Костромина улыбнулась и решительно направилась ко входу.

Я за ней поплелся. Известие о том, что дельфины на нас нападают, меня особо не расстроило, я дельфинов вполне понимал. Они столько лет жили в шумном и стремительном мире, в нем были корабли, подводные лодки и морские течения, солнце сияло… А потом вдруг этот мир замолк, и остановился, и встал на колени, выцвел и покрылся тиной. Они поднялись из своих глубин узнать, что случилось, и увидели, что людей больше нет. Те, для кого этот мир был создан, убили себя, и мир остался без хозяев, как брошенный дом, как бездомный пес.

А вместо людей мы. Да.

Мы вошли в здание бассейна. В вестибюле был развернут обязательный для зоопарков, бабочкариев и даже для террариумов походный кессон. Не обычная сушилка с тепловыми пушками, а установка, в которой в качестве температурного затвора использовались турбины от истребителей.

Пахло хлоркой и горячим металлом, турбины, потрескивая лопатками, вращались на средних оборотах, внутри кессона взрыкивали сирены. Зрителей разбивали на группы по пять человек и запускали в отсек, я хотел войти вместе с Костроминой, но мы попали в разные партии. То есть она так захотела, специально от меня отделилась, не хотела со мной рядом сидеть, хотела на дельфинов смотреть персонально.

В кессоне было сухо. Над головой рявкнула сирена, я закрыл глаза. В потолке и стенах открылись сопла, температура резко повысилась, палящий воздух испарил влагу и сжег эпидермис. Сработали насосы, высосавшие пепел, в который превратился верхний слой кожи. Пуговицы с рукавов у меня еще сорвало, мелкие вещи из карманов высосало, хорошо, что я подарил Костроминой мышь. А то бы ее расплавило. А сама Костромина предусмотрительно правильно пришла в костюме с железными молниями, я бы до такого не додумался.

Снова рявкнула сирена, я сжал глаза плотнее. Сбоку ударили плотные струи жгучего антисептика, на секунду сделалось больно, затем облако холодного воздуха, я вдохнул его и вышел в фойе.

Тут, оказывается, уже тоже собрались вупы, тоже штук двадцать. Они стояли кто как, не зная, что делать.

Волонтер вручил мне памятку на пластиковой карточке, я сдвинулся к стене и сел в выщербленное пластмассовое кресло. После кессона немного резало глаза и чесалось за ушами, надо было немного потерпеть, не расчесывать, чтобы потом прижигать не пришлось. Я терпел.

Хорошо хоть зубы не проверяли. Некоторые передвижные зоопарки не допускают к экспозиции с отросшими клыками, стоит служитель с линейкой – и проверяет, если длинней двух сантиметров, разворачивает в гости к шлифмашине.

А вообще, мы, конечно, не заразные. То есть инфекции и тому подобные неприятности – это не про нас. Бактерии, вирусы – это все к нам, само собой, не липнет. Микробы ведь тоже не дураки, не хотят поселяться на таком бесперспективном материале. Но вот грибки, плесень, спорынья всякая – это да. За ушами, под коленями, на шее, в складках кожи то и дело заводится всякая дрянь, которую не любят животные, вот и приходится проходить через кессон. Все привыкли.

Костроминой видно не было, наверное, побежала в дамскую комнату переклеивать сплавившиеся ресницы и расчесывать парик. До представления оставалось еще время, и я стал изучать памятку.

Она была довольно обширна, и все в ней запрещалось. Вскакивать с мест, размахивать руками, делать другие резкие движения. Проносить рыбу и кормить ею животных (интересно, где следовало эту рыбу брать?). Громко кричать. Прыгать в бассейн. Смотреть на тренера дольше пяти секунд. Прищелкивать языком.

Категорически воспрещались попытки гипнотизировать животных, пытаться дотянуться до их мозга.

Про случаи нападения дельфинов не говорилось ничего, зато подчеркивалось, что все, кто вдруг почувствует себя странно, должны немедленно сообщить об этом ведущему и покинуть дельфинарий для прохождения дальнейшей терапии.

Почувствовать себя странно – это значит ощутить жажду. Такое очень редко, но случалось. Понятно, что никто и в мыслях не мог представить нападение на человека, а вот дельфин… По слухам, где-то под Воронежем один старый и дикий вуп в зоопарке не выдержал и напал на косулю. Разорвал стекло, ворвался в вольер, ну и дальше тоже…

Животное, конечно, спасли, но инцидент получился не очень приятный. Конечно, косуля не дельфин, дельфин сам кого хочешь порвет, но все равно, меры предосторожности никому еще.

Объявили начало представления, и мы отправились рассаживаться по местам. Я хотел все-таки оказаться рядом с Костроминой, но нас отправили по разным углам зала: Костромину в конец, меня ближе. Я устроился на чугунном сиденье и стал осматриваться.

В старый бассейн налили воды, причем не просто какой-то там воды, а с голубоватым оттенком. Вышку для прыганья убрали серпантином, серебряным дождем и гирляндами, бумажными фонарями и резиновыми игрушками, отчего она стала похожа на новогоднюю елку. Зачем украсили вышку, непонятно, но вполне себе для нас характерно. Может, кто-то тоже, как Костромина вот, хотел устроить праздник, только не знал, как это правильно сделать.

Из-под потолка свисали круглые желтые шары, они висели в нескольких метрах над водой и покачивались и поворачивались вокруг себя, успокаивая и убаюкивая.

Сильно пахло солью и рыбой, рыбой еще сильнее. Я удивился, совсем не ожидал, что дельфины пахнут рыбой, с чего это вдруг? Но потом быстро понял, что рыба – это рыба, дельфиний прикорм, они же в море рыбой питаются.

Самих дельфинов видно не было, они скрывались за ширмой, которой была отгорожена дальняя часть бассейна. Но я слышал.

Их было двое. Большие, мощные, тяжелые, я слышал их сердца, их кровь, их голоса. Они говорили. Я совсем не ожидал, почему-то думал, что они молчаливые и суровые, а они болтали напропалую, трепались и, как мне показалось, бранились. Это было похоже на треск облачных разрядов, когда весной приходят веселые грозы, небесное электричество в громоотводах звучит примерно так же.

Дельфины были раздражены и голодны, и, пожалуй, злы, но не испуганны, наверное, они давно перестали пугаться, привыкли. Все привыкают.

Я привык.

Зал бассейна постепенно заполнялся зрителями, это продолжалось долго и уныло, вупы путали ряды, путали места, останавливались и начинали пялиться на шары, или в потолок, или просто в стены, или начинали прислушиваться к дельфинам.